Царство Польское в политике Империи в 1863-1864 гг. (1) / О.Р.Айрапетов

Издательский дом "Регнум" готовит к изданию специальный выпуск исторического альманаха "Русский Сборник", посвящённый польскому восстанию 1863 года. Ниже в сокращённом виде публикуется статья Олега Рудольфовича Айрапетова об этом событии, которая полностью увидит свет в книге.

Часть 1: http://ostkraft.ru/ru/articles/179

Часть 2: http://ostkraft.ru/ru/articles/180

Часть 3: http://ostkraft.ru/ru/articles/181

Часть 4: http://ostkraft.ru/ru/articles/182

Часть 5: http://ostkraft.ru/ru/articles/183

Часть 6: http://ostkraft.ru/ru/articles/184

Вступление

Польское восстание 1863 года стало своеобразным рубежом во внутренней и особенно во внешней политике России. Прежде всего, оно в очередной раз продемонстрировало полную бесперспективность диалога с местным дворянством, политики, которая с большим или меньшим успехом проводилась до реформ 60-х гг. XIX века практически повсюду на национальных окраинах Империи. Освободительные реформы вызывали к жизни силы, которые поставили под угрозу сословное устройство общества, и вместе с ним, следовательно, возможность продолжения такого диалога. Но в 60-е гг. он казался вполне успешным практически везде, но только не в Польше, на Правобережной Украине, в Белоруссии и Литве.

Образование Царства Польского императором Александром I было первой попыткой начать этот диалог и открыть новую страницу в истории русско-польских отношений, и попыткой неудачной. Князь Леон Сапега вспоминал о взглядах Петербургского общества на эту политику: «Много раз мне говорили: «Чем больше Государь для вас делает, тем скорее вы устроите восстание». Их предположения, действительно, осуществились». В 1830 году начался мятеж, который закончился войной 1831 г. и ликвидацией конституции Царства Польского.

13 (25) января 1831 г. сейм принял акт о детронизации Романовых, одновременно освободив от Присяги поляков не только Царства Польского, но и «восточных воеводств», то есть бывших владений Речи Посполитой, отошедших к Российской Империи по разделам Польши. Уничтожая династическую унию, сейм уничтожил и положения конституции 1815 г., гарантированные решениями Венского конгресса, прежде всего статьями 1 и 3. После этого речь шла уже не о каком-либо диалоге между мятежниками и их монархе по вопросу о трактовке тех или иных прав представительского органа и короны, а о двух государствах, имевших только одно общее - границу, которую явно стремилась перенести на восток Варшава. В результате она была взята штурмом. В качестве трофеев в Москву им были присланы знамена, а также символы государства: королевский трон, дворцовый флаг и, как выразился Николай I, «ковчег с покойницей конституцией». Конституция 1815 г., являвшаяся актом международного права, была действительно мертва, и приняла она свою смерть от мятежного польского сейма. С 1831 г. Россия владела «конгрессовой Польшей» по праву меча, а не на основании международного соглашения. Наместником в Царство Польское был назначен И.Ф. Паскевич.

Уже в 1815-1830 и тем более в 1830-1831 гг. польское национально-освободительное движение продемонстрировало все свои отличительные черты, впрочем, не столь уж и оригинальные. Сам термин «национально-освободительное движение» предполагает определенную программу – борьбу за освобождение одной нации от гнета другой, причем внешнее угнетение может быть реализовано в форме экономического, религиозного, культурного давления и т.п. В такой версии, разумеется, восприятие термина не может не быть позитивным.

Но, как известно, «суха теория, мой друг, а древо жизни пышно зеленеет». Практика освободительных движений далека от прекрасных иллюзий. Как правило, они начинаются отнюдь не под флагом освобождения собственной национальной территории с явным большинством своего народа, а в борьбе за реализацию некоей идеи, которую условно можно было бы назвать «великой национальной мечтой». Эта мечта представляла собой проект восстановления государства, преемственность с которым и пыталось восстановить национально-освободительное движение. При этом государство, как правило, средневековое, а иногда и вообще мифическое, должно было «возродиться» в качестве национального.

К середине XIX века было предпринято несколько попыток такого рода движений. Каждое обладало собственной мечтой. Греческое восстание поначалу стремилось к возрождению Византии, которая отнюдь не была «Великой Грецией». Завершилось оно созданием весьма скромного по размерам Греческого королевства, умещавшегося поначалу на полуострове Пелопоннес. Ближе всех к дословной трактовке национально-освободительного движения была Бельгийская революция 1830 г., но сецессия франкоговорящих областей Нидерландского королевства завершилась не только созданием в 1831 г. Бельгии, но и появлением в ней фламандского меньшинства, что вызвало проблемы, зримо болезненные для этой страны вплоть до сегодняшнего дня. Польский мятеж и революция 1830 г. сразу же выдвинули лозунг восстановления границ 1772 г., который вновь был использован повстанцами в 1863 г. В 1848-1849 гг. венгерские революционеры, также как греческие и польские, стремились к созданию национального государства, однако видели его в границах исторической Венгрии - «земель короны Св. Иштвана», в которые, кроме этнической Венгрии, входили Словакия (Верхняя Венгрия), Хорватия, Закарпатская Русь (комитаты Угоча, Мараморош, Унг, Берег), Воеводина (Банат), Трансильвания. В рамках этих территорий венгерский элемент составлял менее 50% (4,2 млн. из 10,5 млн.), а католический - чуть более 50% (5,6 млн.). Венгерское национальное освобождение несло с собой угрозу еще большего, чем австрийское, национального угнетения для хорватов и сербов, словаков, русин (вместе - около 4,26 млн.), валахов (1 млн.), немцев (700 тыс.). Не удивительно, что Лайош Кошут призывал со страниц своей газеты «Пешти Хирлап» («Пештские новости»): «Мы должны поторопиться мадъяризовать хорватов, румын и саксонцев, ибо иначе мы исчезнем»

Венгерская национальная революция стала освободительной далеко не для всех, она вела борьбу как с Габсбургами, так и с невенгерскими народами, что чрезвычайно ослабило ее, создало напряженную обстановку на окраинах земель, контролируемых повстанческим правительством. В Трансильвании, например, революционными войсками был развязан самый настоящий террор против православного невенгерского населения. «Свирепство их, - писал в обращении к императору Николаю I в 1850 г. сербский патриарх, - не простралося токмо на вооруженные вои, но и на невинная даже в утробе матерней сущая чада, девицы, жены, дряхлые старцы и старицы, падшие во область их. Все, что не могло спастися бегством, без различия пола и возраста было истребляемо и посекаемо. Стада овец, говяд и коней были отгоняемы; питательные вещи, аще поместися не могли, суть огнем сожигались. Особенно свирепствовали венгры и ополчалися на святые храмы Божия, аки бы и с Богом и со святыми его рать имели…» С просьбами о помощи и защите от этих воителей к России обращалось и австрийское командование, и представители саксонской (т.е. немецкой), сербской и валашской общин Трансильвании, опасавшихся окончательной победы войск национально-освободительной революции.

В рамках «великой национальной мечты» борьба за свободу угнетаемого народа часто теряет свой смысл, так как «освобождаемые» нередко являются национальным меньшинством, а свобода и национальное освобождение не мыслится их вождями без права на угнетение остальных. Если учесть ту особую роль, которую традиционно играло в Восточной Европе дворянство, не следует удивляться тем приступам гигантомании, которым были особенно сильно подвержены венгерское и польское национальные движения. Не были свободны они и от политической слепоты. В условиях, когда конфессия была фактически тождественной сословию, дворянство вряд ли могло претендовать на роль лидера чужого и чуждого ему крестьянства.

Крестьяне частенько оставались глухими к романтическим призывам господ, а нередко предпочитали и расправляться с ними. Восстание 1863 г. не было исключением, так как не несло с собой то, в чем так отчаянно нуждался и польский, и белорусский и украинский крестьянин - земли, без которой не было никакой свободы. Эту землю они получили от императорской власти, что и предопределило быстрый крах дворянского мятежа. Диалог с польской элитой на предмет восстановления автономии Царства Польского был свернут, и надолго.

Что же касается внешней политики, то польская проблема отбросила свою тень на русско-французские отношения с самого начала политического сближения Парижа и Петербурга после Крымской войны. Еще в сентябре 1857 г., во время встречи Наполеона III и Александра II в Штутгарте император французов, сославшись на долг перед общественным мнением своей страны, попытался поднять польский вопрос. Александр II в ответ отверг всякую возможность иностранного вмешательства, и сразу же после встречи сказал своей свите: «Со мною посмели заговорить о Польше!» Эти слова были услышаны не только в столице Вюртемберга, но и по всей Европе. Они не предполагали блестящих перспектив русско-французскому сближению. Свою ошибку понял и Наполеон III, который позже попытался смягчить неприятное впечатление. В разговоре с русским послом бароном А.Ф. Будбергом он высказал свое ощущение, что «…император обиделся на меня за мою откровенность и что он нашел, что я мешаюсь в дело, которое меня не касается». «Совершенно верно» - отметил на полях донесения русский монарх.

В 1863 г. польский вопрос всерьез и надолго испортил русско-французские отношения и фактически поставил крест на достигнутом с таким трудом союзом 1859 года, который вернее было бы называть согласием по необходимости, политическим компромиссом, в котором к началу 60-х гг. каждая из сторон была в известной степени разочарована.

Положение в Польше накануне мятежа

20 января 1856 г. умер И.Ф. Паскевич, который 25 лет твердо держал бразды власти в «конгрессовой Польше». 10 (22) мая 1856 г. в Варшаву прибыл Александр II. После ряда празднований и бала в Варшавской ратуше, в ходе которых демонстрировались верноподданные чувства, 15 (27) мая император на приеме депутации польского дворянства сказал речь: «Держитесь действительности, составляя одно целое с Империей, и оставьте всякие мечтания о независимости, как не могущие осуществиться... Оставляя Польше права и учреждения, дарованные моим отцом, я буду неуклонно заботиться о ее благе и счастье... Все, что мой отец сделал, хорошо сделано, мое царствование будет продолжением его царствования. От вас зависит облегчить решение задачи. Вы должны помочь мне в моем труде. На вас одних падет ответственность, если мои намерения встретят на пути какие-либо химерические препятствия».

Как и в Московской речи о крестьянском вопросе, речь императора содержала взаимоисключающие положения. Заявив о продолжении политики своего отца, Александр II сразу же объявил амнистию участникам восстания 1830-1831 гг. и разрешил вернуться всем эмигрантам. Более того, всем возвратившимся, через 3 года «безупречного поведения» разрешалось поступать на государственную службу. С 1856 по 1861 гг. полную амнистию получили 8 693 чел., приговоренных за участие в событиях 1830-1831 гг. к высылке, изгнанию или иным взысканиям за политические преступления с разрешением вернуться в Царство Польское и вступить в пользование всеми политическими и гражданскими правами. Указом 19 февраля (2 марта) с 8 (20) сентября 1859 г. были прекращены конфискации по делам 1831 г., указом 8 (20) сентября 1862 г. все эти льготы были распространены и на политических преступников, осужденных в последующие годы.

«Мне приятнее, конечно, иметь возможность скорее награждать, чем наказывать... - Завершил свою речь император. - Но знайте также и помните постоянно, что если бы пришлось, я сумею укротить и наказать, даже наказать строго». На самом деле русская политика в Царстве с 1858 г. представляла собой цепь последовательных уступок, ведущих к восстановлению de facto целого ряда положений конституции 1815 г. Подобный курс был в какой-то степени естественным выражением настроений, царивших в Петербурге. «Я сожалею о первоначальном приобретении и восстановлении Королевства Польского. - Писал кн. А.М. Горчаков гр. П.Д. Киселеву 19 (31) мая 1857 г. – Я не считаю, что это было актом обдуманной политики. Но раз дело сделано и безвозвратно, то все наши заботы должны быть, по моему скромному мнению, направлены на то, чтобы нейтрализовать его вредные последствия для России». Очевидно, обдуманной политикой казались уступки и компромиссы.

«Русский гарнизон в Варшаве, - отмечал английский очевидец этой политики, - стал очень мал. Польский язык звучал повсюду, включая присутственные места, где по закону должен был использоваться русский. Поляки жили свободной жизнью, хотя и не были политически свободны. Ни в каком отношении они не притеснялись». Результатом нового курса русской политики в Польше стало резкое ухудшение ситуации. Внешне все обстояло неплохо. В 1860 г. в Царстве Польском проживало 4.840.466 чел., 3 200 000 из них были поляками. Наиболее крупным меньшинством были евреи – их было 12,6% населения, за ними следовали немцы – 5% и т.д. В царстве насчитывалось 433 города и местечка (228 из них находились в частном владении), в которых проживал 1.195.701 чел. (12,6% населения) и 22.613 селений. За 45 лет русского владения Царством его населения выросло на 78%, прирост был постоянным, за исключением 1830 и 1831 гг.

Ведущими силами, готовившими восстание, стали католическое духовенство и шляхта, в основном ориентировавшаяся на Францию, где находился центр польской политической эмиграции во главе с Владиславом Чарторыйским, сыном князя Адама Ежи. В северной Италии, в Генуе и Кунео в 1862 г. действовала польская военная школа, подготовившая около 400 инструкторов, принявших участие в организации военных действий против русских войск. Северная Италия в это время была законодательницей мод революционного движения, а «поход тысячи» Гарибальди в Неаполитанское королевство в мае-сентябре 1860 г., приведший к свержению власти местных Бурбонов и присоединению Сицилии и Неаполя к Сардинскому королевству, получил огромный отклик в Варшаве. Объединение Италии, безусловно, служило вдохновляющим примером для польских революционеров. Не случайно значительная часть будущих активных участников этого похода (как поляков, так и итальянцев и французов) позже приняли деятельное участие в польском восстании.

Сменивший Паскевича М.Д. Горчаков, «удрученный летами и болезнями», постоянно колебался. Его управление представляло собой полную и разительную противоположенность системе его предшественника - Паскевича. «В 1860 г. агитация в Царстве Польском, - вспоминал Д.А. Милютин, - приняла уже характер вызывательный». С 10 (22) июля 1860 г. в Варшаве начались первые антиправительственные манифестации. Русское правительство и военные власти были застигнуты врасплох – Польша слишком долго была спокойной, волнений не было ни в 1848-1849 гг., ни во время Крымской войны. Немногочисленная полиция (всего 540 чел.) не могла справиться с положением в городе с населением свыше 200 тыс. чел. Горчаков сначала подкреплял полицию войсками, а после столкновений с демонстрантами шел на уступки.

По точному замечанию современника, началось «ухаживание за магнатами и любезничание со шляхтою». Оно было долгим и бессмысленным. В октябре 1860, во время встречи Александра II с императором австрийским и королем прусским, в Варшаве начались демонстрации недовольства короной. Тех, кто шел приветствовать императора, забрасывали грязью, обливали маслом и даже били, один из аристократов отказался принять приглашение на охоту, а перед приездом Александра II в его имение, выехал за границу. На это предпочитали не обращать внимание. Немалую роль сыграло и общественное мнение русской столицы, в целом симпатизировавшее полякам, и считавшее необходимым условием к преодолению прошлого уступки.

«Среди тех, кто стремился к братанию, - вспоминал Отто фон Бисмарк, - русские были честнее; польское дворянство и духовенство едва ли верили в успех этих стремлений или принимали его во внимание как определенную цель. Вряд ли хоть один поляк видел в политике братания нечто большее, нежели тактический ход, имеющий целью обманывать легковерных русских до тех пор, пока это могло бы представиться нужным или полезным». Другая сторона воспринимал братание куда как серьезно: «Русские предались идиллии и начали передавать друг другу трогательные рассказы о решительном сближении нашей власти с населением Польши». При императорском дворе польская партия также имела значительную поддержку в лице Великого Князя Константина Николаевича и среди влиятельного кружка родственников и знакомых польской аристократии. Она же была весьма активной и во Франции, где проживало около 4000 польских эмигрантов.

В конце 1860 г. русская дипломатия, обеспокоенная информацией о поддержке, которая оказывалась принцем Наполеоном польским эмигрантским организациям во Франции, потребовала от Наполеона III разъяснений. «В случае надобности мы сумеем справиться с нашими внутренними делами, - писал Горчаков Киселеву 9 (21) декабря 1860 г., - но совершенно ненормально, что наша задача затрудняется моральным пособничеством члена суверенного дома, который официально исповедует соглашение с нами». Разъяснения были даны, в исключительно предупредительной и вежливой форме. Для оправдания по приказу своего кузена в русское посольство явился сам принц. Наполеон III категорически отказался рисковать ухудшением отношений с Петербургом.

«Я нуждаюсь в России, - сказал он одной из польских аристократок, просивших императора «заступиться за Польшу», - чего ваше разгоряченное воображение не в состоянии понять…» В начале 1861 г. французский министр иностранных дел Э.-А. Тувенель отчитал старого князя Адама Чарторыйского, которому было заявлено, что «император будет крайне недоволен, если он (т.е. Чарторыйский) будет заниматься интригами противными и его взглядам и его политике, так как русский царь больше всех других государей Европы доказал ему свое расположение, и он желает остаться с ним в самой тесной дружбе». Активность поляков не была безрезультативной - взаимное недоверие Парижа и Петербурга постепенно усиливалось.

Углублялся и кризис в Царстве Польском. Подпольщики активно готовились к выступлению, вербуя себе сторонников, прежде всего среди учащейся молодежи. Следует учесть, что абсолютное большинство учащихся в Царстве традиционно учились в учебных заведениях, принадлежащих частным лицам или костелу – в 40-х годах XIX века там насчитывалось 56 тыс. учащихся (не считая женских учебных заведений), в то время, как в казенных училищах – только 8 тыс.. Контролировать процесс обучения было невозможно и рано или поздно это должно было закончиться плохо. «Откуда-то внезапно взялась страшная ненависть ко всему русскому и немецкому, - вспоминал один из учеников варшавского пансиона, - так что даже книги на этих языках неоднократно сжигались. Что вызвало такое настроение, никто из воспитанников не мог дать себе верного отчета. Но в общем задоре молодости, удаль и стремление к геройству охватили нас до такой степени, что не проходило дня без какой-нибудь отчаянной проделки». Активное участие в подготовке выступлений играла католическая церковь – собиравшиеся на молитву в костелах распевали революционные гимны и слушали проповеди, призывавшие к действиям. Все это делалось при полном одобрении церковных властей.

Празднуя годовщины различных событий русско-польского противостояния, руководители подполья использовали всякую возможность, чтобы придать выступлениям религиозный характер и добивались столкновения с полицией и армией и жертв. 15 (27) февраля 1861 г., после молебна в кармелитском монастыре в память о деятелях 1830 и 1794 гг., разгоряченная толпа вышла на улицы, где начала закидывать стоящую роту Низовского пехотного полка камнями. Произошло столкновение с войсками, последовал залп, было убито 5 и ранено 6 человек. Каждый раз после столкновения манифестантов с войсками Горчаков докладывал о спокойствии в городе. На этот раз он ожидал дальнейших беспорядков и испросил разрешение на введение военного положения (император предоставил ему такие права). Генерал не ошибся. К замку Наместника двинулась демонстрация, которая «закрывала себя живою стеною из женщин и детей». Растерявшись, Горчаков пошел на переговоры с депутацией демонстрантов. В результате он согласился с требованиями предоставить охрану порядка во время демонстрации ее организаторам. Фактически он санкционировал создание некоей параллельной власти, которая немедленно приступила к использованию своих полномочий.

Обстановка в Варшаве начала неуклонно ухудшаться. Горчаков явно нервничал. Уже через три дня после начала волнений он даже просил Александра II прислать в помощь человека, имеющего «полное доверие у императора», что вызвало у последнего явное удивление. Ответ гласил: «Вы имеете полное мое доверие, и поэтому не вижу причины посылать вам кого-либо». Генерал приступил к практике запретов, но было уже поздно. 27 марта (8 апреля), после неудачной попытки уговорить демонстрантов, Горчаков отдал приказ стрелять. Это было сделано после того, как толпа начала уже строить баррикады и нападать на войска и полицию. В результате было убито 10 и ранено до 100 поляков, в войсках было также 5 убитых и 10 раненых. Попытка диалога завершилась оглушительным провалом, в костелах и монастырях католическое духовенство активно пропагандировало идеи восстания, придавая им оттенок религиозного противостояния.

Военное положение, между тем, так и не было введено и это планировали сделать 16 (28) мая с первыми признаками новых волнений. В городе было относительно спокойно, а Горчаков серьезно болел уже несколько дней. Военное положение так и не ввели. 18 (30) мая 1861 г. Горчаков умер, накануне исправляющим должность Наместника был назначен Военный министр генерал-адъютант граф Н.О. Сухозанет. Этот генерал был также стар, и с самого начала рассматривал свое новое назначение как временное. Оно было во многом случайным и объяснялось тем, что Сухозанет командовал при Паскевиче артиллерией Действующей армии, долго жил в Варшаве, «имел тесное знакомство со всеми лучшими польскими фамилиями и принимал у себя избранное польское общество». Кроме того, он в совершенстве владел польским. Эти качества казались достаточными в Петербурге, где все еще надеялись найти общий язык с этим обществом.

Сухозанет действовал также, как и его предшественник, чередуя окрики и угрозы с призывами к армии воздержаться от применения силы в случае оскорблений и т.п. Приказы быть выше обид при подобного рода случаях раздражали армию и вдохновляли варшавян на все большую активность. А генерал в это время надеялся на преодоление кризиса и спокойствие в городе и даже планировал в качестве важной меры возобновить театральные представления в Варшаве. В городе, между тем, начались совсем другие спектакли. В квартирах, в которых жили русские, выбивали стекла, перед окнами собирались многочисленные толпы, исполнявшие «кошачьи концерты», офицеров задевали на улицах, в них плевались, толкали и т.п. Среди поляков начали распространяться слухи о том, что русским запретил стрелять в них Наполеон III. В результате летом 1861 г. «значение власти совсем погибло; страх к русским совершенно исчез».

Таков был результат действий и бездействия Сухозанета. Дряхлый, совершенно лишившийся сил, неспособный к энергическим действиям генерал явно не отвечал требованиям занимаемой им должности. Между тем население столицы Царства, по свидетельству капитана фон Верди дю Вернуа, находившегося в Польше в командировке с целью изучения кампании 1831 г., «…держало себя вызывающим образом: гневные взоры и угрозы посылались вслед русским военным патрулям, постоянно обходившим бойкие улицы; на каждом шагу попадались процессии, производившие странное впечатление, а в костелах духовные проповеди завершались распеванием революционных гимнов». В форму политической демонстрации превратились местные традиции – бросание венков в Вислу на Купалов день, поминовение усопших, поклонение изваяниям Богородицы, и, конечно, же, внешний вид. Улицы стали театром любви к былым временам Речи Посполитой. Яркие жупаны, откидные рукава, желтые сапоги, золотые кушаки, заломленные конфедератки, брелоки в виде кандалов, разнообразные перстни с национально-революционной символикой, женщины распускали волосы или облачались в траур и т.п.

3 (15) июля под Парижем скончался 93-летний князь Адам Чарторыйский. Претендентом на польскую корону и безусловным главой «отеля Ламберт» стал его сын князь Владислав Чарторыйский. Относительное спокойствие, установившееся летом и полное отсутствие логики и последовательности в действиях Сухозанета привели к давно ожидаемой смене власти в Варшаве. 6 (18) августа исправляющим должность Наместника и командующим 1-й армией был назначен генерал-адъютант граф К.К. Ламберт. Больной и нуждавшийся в лечении Сухозанет с нетерпением ждал приезда своего преемника. «Хотя он и католик, - писал Александр II, - но далеко не фанатик, и потому не считаю это препятствием» 11 (23) августа 1861 г. он прибыл в Варшаву и приступил к исполнению своих обязанностей. Генерал имел заслуженную репутацию храброго и трезво мыслящего человека. В Петербурге ожидали от него успокоения края. Важным условием достижения такой задачи считался курс на установление административной автономии Царства. Варшавское общество встретило нового Наместника весьма холодно. Поляки явно не связывали с ним надежд на будущее, хотя генерал и вполне искренно хотел добиться преодоления прошлого и замирения.

С 1861 г. и в Петербурге начинают появляться и первые революционные прокламации, в 1862 г. стал очевиден рост революционного движения в России, которое симпатизировало польскому освободительному движению. Летом 1862 г. по Петербургу и ряду городов Поволжья прокатилась волна масштабных пожаров, которые явно имели признаки поджога. Были ли поджоги проявлением революционного террора или нет, полиции доказать не удалось, но подозрение пало на революционеров польского или русского происхождения. Результатом было некоторое охлаждение части русского общества по отношению к польскому движению и неуверенность правительства, колебавшегося между ужесточением своей политики в Польше и уступками.

2 (14) октября Ламберт обратился к императору со следующей просьбой: «В предупреждение новых возмутительных заявлений по случаю памяти о Костюшке (умер 15 октября 1817 г. – А.О.), долженствующей праздноваться завтра, я признал необходимым безотлагательно объявить завтра все Царство на военном положении. В городе войска занимают свои места нынешней же ночью». Ответ Александра II последовал в тот же день: «Дай Бог, чтобы объявление всего Царства на военном положении произвело тот результат, которого я давно ожидаю». 2 (14) октября 1861 г. в Царстве было введено военное положение. Вся его территория была поделена на 7 военных округов с окружными военными начальниками во главе: Августовский, Плоцкий, Калишский, Варшавский, Радомский, Люблинский и округ железной дороги. Полномочия начальников были весьма велики, они непосредственно подчинялись только Наместнику. Ужесточение режима не привело к ожидаемым результатам.

Положение в Польше продолжало ухудшаться, Ламберт не смог справиться с решением поставленной перед ним задачи. В принципе, этого уже не смог бы сделать никто. Тем более – такими методами. После массовых арестов, проведенных военных губернатором Варшавы ген.-ад. А.Д. Герштенцвейгом согласно нормам военного положения, последовал неожиданный шаг Ламберта. Арестованных, по донесению Наместника, было до 1600 чел., большая часть была освобождена им «по старости или малолетству». Ламберт явно боялся реакции католического духовенства, грозившего закрыть костелы. В результате между двумя высшими чинами произошла резкая сцена, а за ней – т.н. «американская дуэль», при которой вытянувший неблагоприятный жребий должен совершить самоубийство. 5 (17) октября Ламберт сообщил императору о том, что военный генерал-губернатор Варшавы застрелился, и что сам он очень болен. Письмо заканчивалось отчаянной мольбой: «Ради Бога, пришлите тотчас кого-нибудь на наши места». Герштенцвейг мучительно умирал, и обстоятельства его смерти – самоубийство на почве разногласий с Наместником – в общих чертах не были секретом.

Последствия были неизбежны. Как отмечал сотрудник Наместника, колебания власти привели к тому, что все колеблющиеся в польском обществе встали на сторону революции. При всей внешней строгости – войска стояли бивуаками на площадях Варшавы, «это не производило, в сущности, устрашающего впечатления. Кто не знает добродушия и неумения рисоваться нашего достойного солдата?». 6 (18) октября костелы были закрыты, а Ламберт вновь докладывал Александру II о том, что положение не улучшилось, что мятеж неизбежен и что его надо будет подавить, но затем, «сколь можно скорее умиротворить край дарованием учреждений, которые вполне удовлетворили желание народа, соответственно действительным его нуждам». Диалог, воспринимаемый как уступка ввиду слабости, провоцирует лишь требовательность, а не взаимопонимание. В том же письме Ламберт вновь просил императора о немедленном увольнении для отъезда на лечение.

9 (21) октября 1861 г. это разрешение было дано, и генерал отбыл из Варшавы. Т.к. формально это был отпуск, исправляющим должность Наместника и главнокомандующего был назначен ген. А.Н. Лидерс. Генерал прибыл в Варшаву 24 октября (5 ноября) и через три дня вступил в должность. Он имел репутацию не только знающего, но и весьма решительного человека, и что особенно важно - пользовался авторитетом в армии. Тем временем волнения в русской Польше начали перетекать на смежные территории Правобережной Украины, Литвы и Белоруссии. Местное польское дворянство было основной социальной базой этих движений. Лидерс прекрасно понимал временный характер своего назначения и те ограничения, которые этот характер налагал на его полномочия, но он решился «стоять и умирать» во славу Государя и русского имени, не опустив глаз и не опустив головы перед всеми ужасами давней распущенности, не знавшей до сих пор предела своим неистовствам».

Первые его распоряжения были направлены к тому, чтобы объявленное ранее военное положение было применяемо на практике, а не только декларировалось. Одновременно Лидерс приступил к раздаче «царской милостыни» бедным – для этого было израсходовано 20 тыс. руб. сер. Успокоение в городах позволило вновь открыть учебные заведения, закрытые во время волнений. Войска ободрились, увидя во главе человека, который вызывал у них безусловное доверие, местные власти убедились в том, что с колебаниями покончено – в Царстве начались аресты активных сторонников революции, строгие ограничения привели к тому, что в Варшаве прекратились демонстрации.

Вслед за успокоением к политике диалога решили приступить в Петербурге. Судьба реформ в Царстве была связана с именем представителя видной польской аристократической фамилии графа А. И. Велепольского. Отправившись в столицу, он сумел убедить императора в том, что предлагаемые именно им меры приведут к решительному изменению положения. В мае 1861 г. Александр II был еще категорически против назначения на пост вице-председателя Государственного Совета Царства поляка. Эта должность позволяла замещать Наместника в его отсутствие, что было совершенно неприемлемо для монарха. За год ситуация изменилась и даже Велепольский – бывший участник мятежа 1830-1831 гг. оказался приемлемым. Маркиз убеждал, что Лидерс – волевой, опытный, стойкий и честный военный, все же лишен «высших административных способностей, которые необходимы для коренных преобразований…». Реформы были необходимы, но диалог, основанный на вынужденных уступках, привел к тем же результатам, что и ранее. Между тем, уступки были весьма значительными.

Велепольский предлагал провести целый ряд либеральных реформ, сводившихся, в основном, к воссозданию основных положений конституции Царства Польского от 1815 г., и, в конечном итоге, к восстановлению действия этого документа, т.е. к созданию Польского королевства, связанного с Россией династической унией. Все русское безусловно исключалось из управления страной, в отношении других народов была принята программа ополячивания. 14 (26) марта 1862 г. император поддержал предложения маркиза , подписав указ, по которому создавались: 1) Государственный совет королевства – высший орган суда, управления и финансов, состоящих из «именитых лиц», назначенных императором и работающий под председательством наместника; 2) Правительственная комиссия духовных дел и народного образования во главе с поляком-католиком; 3) Губернские, уездные и городские советы, избираемые на основе высокого имущественного ценза, с правом обсуждать местные нужды и входить с представлениями в Государственный совет; 4) Главная школа, т.е. университет. Это был серьезнейший шаг к восстановлению широкой автономии русской Польши. Последовали другие меры.

8 (20) мая был введен новый устав общенародного образования в Царстве Польском – оно стало доступно представителям всех сословий, вне зависимости от конфессиональной принадлежности. За короткий срок в Царстве были открыты новые приходские, сельские и городские школы, лицей в Люблине, в Варшаве – Главная школа, Медико-хирургическая академия и Александро-Мариинский девичий институт, в Новой Александрии (совр. Пулавы, Польша) – Политехнический и сельскохозяйственный институт, удвоено количество гимназий (с 6 до 13), открыты 3 сельскохозяйственные школы. Попытки правительства еще в 30-е гг. ввести хотя бы частичное преподавание на русском закончились полным крахом. При Велепольском все 49 (!) русских преподавателей, работавших в учебных заведениях Царства, были уволены – началось формальное гонение на русский язык – все дети должны были получать образование исключительно на польском языке. В результате преподавание в учебных занятия Царства велись только на польском.

Все эти преобразования, как это ни странно, шли с санкции Петербурга. В правительственных верхах установилась точка зрения на то, что действовать административными способами против начавшегося движения бесполезно, и что единственный способ борьбы с революцией заключается в планах Велепольского. Так польская националистическая программа фактически реализовалась русской властью. Впрочем, не все было столь оригинально. 24 мая (5 июня) были сняты все ограничения бывшего польского законодательства в отношении евреев. Им разрешалось жить во всех городах и местечках Царства, приобретать недвижимость и выступать свидетелями в суде. Все эти изменения, равно как и обещания новых, вызывали только раздражение в польском обществе – оно хотело гораздо большего. Что касается евреев, то, оказавшись между властью правительственной и подпольной, они в конце концов встали на сторону той, которая казалась им более действенной в городах – то есть на сторону революционеров.