П.Н. Савицкий и Сталин. Евразиец пишет генералиссимусу / Михаил Соколов

Очерк. Полный текст: Исследования по истории русской мысли [11]: Ежегодник за 2012– 2014 год / Под редакцией М.А. Колерова. М., 2015.

К началу Второй мировой войны профессор Петр Николаевич Савицкий был, пожалуй, единственным из основателей политического русского евразийства 1920–1930-х годов, который не отказался от этой теории развития России, критикующей ее якобы насильственную европеизацию, принципиально не изменил своих политических взглядов о необходимости замены власти компартии властью новой евразийской организации и остался фактическим лидером этого движения в Русском Зарубежье. Основатель движения — филолог Николай Сергеевич Трубецкой — умер в Вене в 1938 году. Другой лидер — Петр Петрович Сувчинский — перешел к началу 1930-х годов на просоветские позиции, жил в Париже и занимался в основном музыковедением. Оставшиеся верными старому евразийству юрист Н. Н. Алексеев, писатель К. Д. Чхеидзе ориентировались на позицию П. Н. Савицкого. П. Н. Малевич-Малевский нерегулярно переписывался с пражской группой Савицкого из США. С. С. Малевич-Малевский к началу 1932 г. отошел от движения, обнаружив связи группы левых с ОГПУ. Активист движения П. Н. Арапов, связывавший еще евразийское движение и «Трест», поехал в СССР в 1930 г., был арестован, осужден в 1933 г. на 10 лет и в 1938 г. был расстрелян в Соловецком лагере. Философ Л. П. Карсавин, переехав в Вильнюс, преподавал в университете и от политической деятельности отошел, в 1948 г. был арестован и умер в инвалидном лагере. Литературовед Д. П. Святополк-Мирский вернулся в 1932 г. в СССР и в 1939 г. погиб на Колыме. Другие левые евразийцы, спровоцировавшие в 1929 г. «кламарский раскол», перешли на службу в интересах ОГПУ-НКВД и затем вернулись в Советскую Россию. Глава «Союза возвращения на Родину» С. Я. Эфрон, примкнувшие к нему в 1932 г. Н. А. Клепинин и Н. Н. Клепинина были арестованы и расстреляны в 1941 году.

Стали жертвми репрессий и ключевые сотрудники разведки, работавшие в евразийском движении: одна из главных фигур «операции Трест» комбриг РККА А. А. Ланговой (1896–1964) выжил в ГУЛАГе, а советский агент в Праге с 1925 по 1938 г. публицист Н. С. Ирманов (полный георгиевский кавалер) умер в СССР в 1942 г. в заключении. «Мы должны привыкнуть к мысли, что Романо-германский мир со своей культурой — наш злейший враг», — утверждал основатель евразийства Н. С. Трубецкой. Эта принципиальная позиция евразийства не менялась, по крайней мере до конца Второй мировой войны.

Идейная эволюция движения, работа внутри него агентуры ОГПУ и его раскол на ле[1]вую просоветскую и консервативную части в 1929 году подробно описаны в работе М. Ю. Панченко «Политическая история евразийского движения 1926– 1929 гг. Фракционная борьба и кламарский раскол». Дальнейшая эволюция евразийского движения в 1930-е годы, фактически при лидерстве П. Н. Савицкого ставшего основой более широкого «Оборонческого движения» по защите Советской России от внешней агрессии, до сих пор остается малоизученной. Это подчас приводит авторов, пишущих на эту тему, к странным выводам. Так, Анастасия Матвеева сообщает в 2015 г. в журнале «Родина»: «Несмотря на попытки Савицкого вывести движение из кризиса, взяв на себя руководство «антисоветской белогвардейской организацией», «Евразийское движение» стало затухать и в 1938 г. после смерти Н. С. Трубецкого перестало существовать. Прекращение деятельности эмигрантского евразийства — результат блестящей операции, проведенной ОГПУ. Данное движение, финансированное из английских источников, представляло собой угрозу не столько для советской власти, сколько для населения СССР». Факты явно не соответствуют таким выводам. Как показал в своей диссертации М. Ю. Панченко, ни разоблачение «Треста» в 1927 г., ни «кламарский раскол» 1927 г. не помешали работе евразийского движения. Затухание работы политических эмигрантских структур в 30-е гг. было повсеместным. Причиной были утрата надежд на быстрые перемены в СССР, а главное, интеграция эмигрантов в местную жизнь. Безусловно, потеря финансирования от британского мецената профессора Оксфордского университета Генри Нормана Сполдинга не позволила после 1930 г. регулярно издавать свой печатный орган.

В целом же работа евразийского движения в 30-е гг. по масштабам не отличалась от аналогичных эмигрантских организаций, например РДО во главе с П. Н. Милюковым. Евразийцы по мере снизившихся финансовых возможностей выпускали свои альманахи. В 1931 г. прошел Брюссельский съезд, в Праге проводились совещания с участием представителей групп в других странах, например главы парижской группы Н. Н. Алексеева. Прекращение деятельности движения связано не со смертью Н. С. Трубецкого в 1938 г. и тем более якобы «блестящей операцией ОГПУ» в 1927 г., а с оккупацией Чехословакии и Франции Германией в 1939–1940 гг., а стран Балтии — СССР в 1940 г. После запрета политических организаций нацистами и массовых арестов, проведенных НКВД в Эстонии, Латвии и Литве, любая легальная их работа стала невозможна.

Об этом говорил и П. Н. Савицкий: «После оккупации организация «Евразийское движение» распалась, и с этого момента моя антисоветская работа против Советского Союза прекратилась». Что же касается «угрозы… для населения СССР», — данный тезис остается на совести автора официального российского государственного издания А. Матвеевой, так как не подтвержден какими-либо фактами. На мой взгляд, куда большей угрозой для населения СССР был сталинский режим, уничтоживший миллионы граждан своей страны.

…Оставшийся последним председателем Центрального комитета Евразийской организации, проживший всю Вторую мировую войну Праге и работавший в 1940–1944 гг. директором русской гимназии П. Н. Савицкий не мог не попасть в списки советской контрразведки СМЕРШ, разыскивавшей на занятых территориях эмигрантов-антисоветчиков. Сам Савицкий, видимо, рассчитывал, что, хотя он был лидером «консервативной фракции» в евразийском движении, его защитит занятая им в начале 1930-х годов «оборонческая позиция» — публичные выступления за защиту СССР от внешней агрессии.

К примеру, 6 февраля 1934 г. П. Н. Савицкий выступал на собрании в Праге с докладом, в котором «выразил уверенность, что новый создавшийся в революцию русский ведущий слой способен организовать защиту страны на западном и восточном фронте. На него и должны делать ставку россиелюбцы. Победа подразумевает внутренние перемены. Немало таких перемен произошло с 1917 года. Но то были как бы «перегруппировки второго разряда». Предстоит перегруппировка первого разряда, которая низвергнет власть коммунизма и утвердит национальное значение нового ведущего строя. Путь к ней ведет через победу».

Менее наивные в расчетах на «внутренние перемены» эмигранты, предполагавшие, что в Прагу войдет Красная Армия, а не американцы, и начнутся аресты, пытались загодя уехать. Но как вспоминал историк Сергей Пушкарев: «Выезд из Праги в Германию был запрещен. Выехать было возможно только по особой надобности и с особого разрешения немецких властей». Пушкарев выехал из Праги 19 апреля 1945 г., «получив разрешение ехать в Германию (с женой и с сыном) в качестве лектора на курсах для власовских офицеров в школе летчиков в Нейерен», застрял у границы и даже побывал на допросе у офицеров Красной Армии, но чудом все же сумел выбраться в занятый американцами Пильзен. Для П. Н. Савицкого получение такого пропуска от администрации Протектората было исключено: в конце августа — начале сентября 1944 года он был уволен с поста директора русской гимназии за то, что не способствовал агитации среди школьников за вступление в РОА. Поднадзорному педагогу, которому приказали идти в чернорабочие, пропуск не дали бы, да и он бы за ним, согласно своим патриотическим убеждениям, не пошел…

После вступления Красной Армии в Прагу 10 мая 1945г. профессору Петру Савицкому сначала повезло. Из-под стражи он вышел на второй день после ареста. Попал он не в тюрьму, а на импровизированную гауптвахту при советской комендатуре. Сын профессора Иван Петрович Савицкий в 2005 году рассказывал мне: «Арестов было несколько, три раза его арестовывали. Первые были в восторге, которые пришли в советской форме: такой хороший русский человек. Потом нас возили на автомобиле, первый раз ездили, было весело и интересно. Потом пришли второй раз, его забрали на этот раз. (Первый раз только поговорили на дому.) Но отпустили, дали бумажку, что проверили, что очень хороший русский человек». Савицкого доставили домой на Воцелову улицу в служебную квартиру в здании русской гимназии в Праге. Профессор надеялся, что все его неприятности кончились. Как вспоминал сын: «Потом несколько раз обращались за помощью, когда нужно было переводить с немецкого что-нибудь на русский». Хотя надеяться на благополучный исход было сложно. «Освободители» методично арестовывали русских эмигрантов, например, активистов организации Трудовая Крестьянская партия — «Крестьянская Россия» — забрали всех подчистую. Это не могло не волновать, так как Савицкий в 1939–1940 годах сблизился с лидером партии Сергеем Семеновичем Масловым. Во время войны ходил к нему слушать запрещенное иностранное радио. Судя по письму С. С. Маслова в США, в 1940 году они готовили общую политическую программу. Арестованного немцами в 1944 г. и вернувшегося из тюрьмы нацистского концлагеря Терезин лидера «крестроссов» С. С. Маслова, больного тифом, люди в советской форме унесли из дома на носилках. Судьба его до сих пор достоверно не известна.

Арестованных содержали в различных местах, в том числе и в тюрьме Панкрац, и быстро вывозили в СССР. Бежать в амери канскую зону в Пильзен было почти невозможно, пропуск было не достать. Петр Николаевич, как говорила его родня, отнесся к случившемуся с обреченностью приговоренного к казни. В дверь квартиры Савицких вновь позвонили вечером 21 мая 1945 года. Приехавшие двое: следователь СМЕРШ старший лейтенант Воронцов и казак Беспалов, — предъявили ордер и предложили проехать на допрос. В протоколе задержания зафиксировано: «1945 года мая месяца 21 дня, действующая армия. Я, следователь о.к.р. «Смерш» 9 Гв. НКВД Гв. старший лейтенант Воронцов в присутствии казака взвода о.к.р. смерш 9 гв НКВД Беспалова в городе Прага (Чехословакия) произвел задержание жителя г. Праги, Викторинова ул. д. 6, Савицкого Петра Николаевича 1895 года рождения, уроженца гор. Чернигова, Мстиславской ул. 22, русского, подданства не имеет, жителя г. Праги, Викторинова ул. д. №6, образование — кандидат экономических наук, Петроградского института — профессора, женатого, который показал, что он до 1920 года работал служащим в экономическом отделении управления внешних сношений и в ноябре месяце 1920 вместе с остатками врангелевской армии эмигрировал за границу, поэтому с целью выяснения личности Савицкий П. Н. был и задержан».

Вскоре Петр Савицкий после недолгой поездки оказался в бывших казармах СС в пригороде Праги, занятых советской кубанской казачьей дивизией. Военная контрразведка СМЕРШ использовала одно из зданий в качестве импровизированной тюрьмы. Поначалу было довольно гуманно: часть задержанных даже кормили в той же столовой, что и офицеров, о чем рассказал в своих мемуарах доцент-филолог Н. Е. Андреев.

Николай Ефремович Андреев, взятый СМЕРШ на месте работы в Археологическом институте им. Н. П. Кондакова, столкнулся с Савицким на второй день своего ареста: «За обедом был сюрприз: вдруг появился Петр Николаевич Савицкий. Его тоже привезли. Это был его не то третий, не то четвертый арест, из этого я заключил, что есть какая-то причина, по которой нас увезли так далеко за город. Петр Николаевич поразил меня бледностью, внутренней озабоченностью и совершенно фальшивыми речами. Меня это не то что удивило, но обеспокоило: значит он находится в разладе мыслей и чувств. Фальшивость была, например, совершенно ни к селу ни к городу и выражалась в том, что он ел, скажем, суп (мы обедали с офицерами) и вдруг говорит: «Лет 20 не ел подобного супа!» Явное преувеличение, и, главное, ненужное: этим он хвалил повара, а не социалистическую систему. Или он говорил: «Я посмотрел сегодня прифронтовую газету: какая острая мысль!» Как раз мысли там не было, сплошные агитки, это понимали и сами офицеры. Такие заявления показывали, что Савицкий страшно боится».

Арестованные коротко сумели поговорить: «Погуляв со мной примерно три четверти часа Петр Николаевич ушел, сказав, что от него требуют письменных изложений. И больше его там не видел», — пишет Николай Андреев.

В начале июня на квартиру семьи Савицких вновь приехали. Лейтенант Макаров 5 июня 1945 г. произвел обыск в квартире гр-на Савицкого Петра Николаевича по ул. Викториновой дому 6, кв. 7. «При обыске были изъяты: контрреволюционная литература под редакцией П. Н. Савицкого.

1. Евразийские хроники выпуски №6, 9, 10, 12 всего 4 шт. четыре.

2. Евразийство (формулировка 1927 г.)

3. О газете «Евразия» 1929 г.

4. Евразийские сборники — выпуска 1921 г №1, 1927 г. №5, 1929 г. №6, 1931 г. №7.

5. Брошюра «Разрушающие свою родину» 1936 г.

6. Брошюра «Гибель и воссоздание неоценимых сокровищ» 1937.

7. «В борьбе за евразийство» 1931 г.

8. Разные материалы по поводу Евразийства в СССР 7 штук. Семь.

9. Первый съезд Евразийской организации.

10. Отдельный оттиск из брошюры «Новая эпоха» 1933 г.».

Арест 12 июня 1945 года санкционировали начальник управления контрразведки «СМЕРШ» 1-го Украинского фронта генерал-лейтенант Н. А. Осетров и военный прокурор фронта генерал-майор юстиции Б. М. Шавер. Первое обвинительное заключение было наскоро составлено именно как перечень «антисоветских» статей Савицкого. Сделать это было легко. К примеру, при обыске были изъяты две брошюры: «Разрушающие свою родину» и «Гибель и воссоздание неоценимых сокровищ», описывавшая массовый снос в Советской России исторических памятников. В работе, впервые опубликованной в 1936 г. в газете «Новая Искра» под названием «Разрушающие свою родину», П. Н. Савицкий обвинял руководство СССР в уничтожении достопримечательностей мирового уровня: в сносе в Архангельске собора 1709 года, допетровского здания тможни и комплекса присутственных мест, в разгроме цер[1]квей Устюга Великого, бессмысленном взрыве Симонова монастыря, разрушении Китай-города и Китайгородской стены в Москве, Сухаревой башни, сносе Нижегородского кафедрального собора с гробницей Кузьмы Минина, памятников зодчества в Томске, уничтожении в Ленинграде Троицкого и Сергиевского соборов и всех кроме одной церквей, построенных К. Тоном.

Речь шла и о массовой распродаже музейных ценностей, в том числе из Эрмитажа (картины Рубенса, Тициана, Рафаэля), за бесценок уходили на берлинский аукцион в 1929–1930 гг. полотна Кранаха, Брейгеля и Лотто. Описана ликвидация десятков уникальных музеев Петербурга и пригородов, музеев-усадеб Подмосковья, — этот мартиролог, как выразился автор, «русофобского разрушительства» и культурного варварства под опытной рукой следователя стал антисоветской агитацией, ведь Савицкий делал вывод: «Ликвидаторы художественного достояния страны должны быть ликвидированы в кратчайший срок».

Признать «антисоветскость» своих текстов П. Н. Савицкому следовало собственноручно: «В 1937 году в сборнике «Евразийская хроника» выпуск XII под моей редакцией помещена контрреволюционная статья с общей клеветой на сельскую жизнь в Сов. Союзе. В том же году в моей брошюре «Гибель и воссоздание неоценимых сокровищ» я допускал махровую клевету на мероприятия Партии и Сов. Правительства в области культурного строительства гор. Киева». Скрывать то, что было в досье СМЕРШ, было бессмысленно. О деятельности Савицкого в советских «органах» были хорошо осведомлены еще с 20-х гг., со времен операции «Трест». А в 1930-е годы на заседаниях в Пражской группе евразийцев неизменно присутствовал агент ИНО ОГПУ СССР Н. С. Ирманов, вызванный в СССР лишь в 1938 г.

Возможно, была у Савицкого и сделка со следствием. Видимо, рассчитывая на откровенность, первые дознаватели — старшие лейтенанты Васильев и Заславский — пошли на беспрецедентный шаг, который спас от голода семью Савицкого: жена не работала, было две детей. Со счета Савицкого в почтовом отделении Панкрац в Праге было изъято 10500 крон: «Вся указанная сумма десять тысяч пятьсот крон передана жене арестованного Савицкой Вере Ивановне». В деле имеется расписка о том, что Вера Ивановна Савицкая 19 июля 1945 г. получила эти деньги наличными от старшего лейтенанта Заславского.

После этого еще в Праге 23 июня 1945 г. Н. П. Савицкий признает предъявленное обвинение по ст. 58-2 и 58-11 УК РСФСР: «Предъявленное мне обвинение мне понятно. В предъявленном мне обвинении я себя полностью признаю виновным. Действительно, в период 1918–20 года я, будучи тогда враждебно настроенным к Советский республике, принял участие в борьбе с ней в составе Врангелевской армии, где я был начальником отделения (экономического) департамента внешних сношений. До этого от Деникинского правительства я в составе делегации ездил в Америку, вернее, должен был съездить в Америку просить помощи в борьбе с Советской властью. Доехали мы до Парижа. После разгрома Врангеля я с остатками армии эмигрировал за границу, где основал антисоветское движение, именуемое «Евразийцы». «Евразийцы» ставили своей целью свержение советской власти и уничтожение коммунистической партии. Я являлся основателем этого антисоветского движения в Праге и одним из руководителей евразийской организации. В 1927 году я по заданию Евразийского Совета нелегально ездил в Советский Союз в Москву, где установил контакт с евразийской группой Лангового, который также был в контрреволюционной организации «Трест». С этим Ланговым в Москве я выработал программу совместной борьбы с Советским Союзом. Проживая в Праге, я напечатал в прессе ряд статей антисоветского характера, которые неразрывно связаны с моими евразийским взглядами. Во всем этом я полностью признаю себя виновным».

В то же время Савицкий старался подробно не касаться своих публицистических выступлений в массовой прессе 1930-х годов, которая не попала в руки следствия при обыске — взгляды его на внутреннюю политику сталинского режима были по многим вопросам резко критическими. Следствие не имело в своем распоряжении найденных мной в Славянской библиотеке до сих пор не использовавшихся исследователями текстов статей Савицкого из выходившей в Польше в Вильно 1936–1937 гг. газете «Новая Искра». В начале 1937 года Савицкий писал, например, о гонениях на верующих: «С православием борется “дивус” Сталин, как в первые века христианства с ним боролся “дивус” Цезарь». При этом он подчеркивал, что коммунистический режим будет эволюционировать к евразийским ценностям.

Уже во время первых допросов Савицкий пытался быть максимально откровенным, давая показания о политической позиции в 1920-е годы. В этот период наряду с Трубецким и Сувчинским он был одним из политических лидеров евразийства, входил в состав всех руководящих органов евразийского движения: «Совета Трех», «Совета Пяти», «Совета Семи». Свои взгляды в этот период Петр Савицкий характеризовал в той форме, какой хотело следствие: «С 1925 года в евразийстве была поставлена задача: 1) Свержения Правительства и Коммунистической партии с целью установления Евразийского государства. 2) Подбор кадров из числа интеллигенции и ведущего слоя Сов. Сою за для пропаганды среди населения Сов. Союза. С этой целью в Сов. Союз нелегально ездило несколько евразийцев: П. С. Арапов, Г. Н. Мукалов и я — П. Н. Савицкий».

В мемуарах Н. Е. Андреев приводит свой разговор с Савицким: «Когда мы гуляли в саду, я спросил, как его дела, а он сказал: “Положение очень трудное, потому что они меня спрашивают о 1920-х годах, которые я уже не помню”. Я понял, что его допрашивали о его нелегальных поездках в Советский Союз, когда он принимал участие в подмосковных, или еще где-то в Советском Союзе, конференциях якобы тамошних евразийцев. Согласно эмигрантским сведениям это все была инсценировка так называемого “ТРЕСТА”, работавшего по заданиям советской политической полиции; полностью ли по заданиям — это уже вопрос другой, и при чистках многие чекисты, осведомленные об этих делах, были ликвидированы. Явно, что первые арестовывавшие его ничего не знали об этих делах. Теперь эти инстанции получили указание из центра, потому его и арестовали в четвертый раз: хотели проверить кого-то из своего аппарата или восстановить детали, которые из-за ликвидации чекистов уже не могли полностью осознавать. Так я предположил, анализируя все, что говорил Савицкий. Понятно, чем он был встревожен и обеспокоен, ибо, во-первых, могло затронуть других людей. Возможно, он не хотел помнить какие-то имена в Советском Союзе — я видел, что он даже не совсем понимает, о чем я его спрашиваю, так что я скоро бросил это занятие».

Пражские следователи СМЕРШ были в курсе тайной поездки Савицкого в Москву в 1927 году по евразийским делам. Как и ранее Василия Шульгина, Савицкого тогда выпустили обратно в Прагу, чтобы создать у его единомышленников впечатление, что евразийское подполье в СССР во главе с А. А. Ланговым существует.

П. Н. Савицкий вынужден был уже в Праге дать описание своего нелегального путешествия в Советскую Россию: «Я — Савицкий — приехал в Москву в конце января в 1927 и пробыл там до средних чисел февраля того же года. Больше всего общался с Александром Александровичем Ланговым, к которому, собственно, и поехал, через него познакомился с одним лицом по фамилии Кукушкин, имя отчество не помню, с одним моряком, фамилия имя отчество также не помню, и затем членами нелегального «Треста» — группировка более правая, чем евразийство: с Александром Александровичем Якушевым, генералом Потаповым и генералом Заеничковским, кроме того, с лицом, которого я знаю по имени Касаткина-Оперпутта, с последним я вел резкие споры по вопросу о терроре, решительно высказываясь против террора — с ними я потерял связь с апреля 1927 года. Хочу сообщить о том, что впоследствии я прочел в газетах (в апреле 1927 г.) о разгроме контрреволюционной организации под названием (Трест), не получая известий от Лангового, я умозаключил, что евразийская организация в Москве была разгромлена».

Надо заметить, что первые показания Савицкого даны в основном в отношении людей, к тому времени или наверняка убитых (Оперпутт), или давно сошедших со сцены. Особенно любопытно упоминание привлеченного чекистами к работе в «Тресте» профессора Военной академии, генерала от инфантерии царской армии А. Д. Зайончковского, который умер еще задолго до поездки Савицкого в Москву — 22 марта 1926 года. Не сыграл ли кто-то из чекистов его роль? Или ученого подвела память?

…П. Н. Савицкий как важный контрреволюционер самолетом был доставлен в Москву уже в июле 1945 г. Видимо, это спасло ему жизнь: в эшелонах многие до СССР не до[1]ехали. 29 июня 1945 года (согласно квитанциям о сдаче вещей) Савицкий оказался на Лубянке. Здесь в показаниях старшему следователю майору Чеворыкину, специализировавшемуся на эмигрантах из Чехословакии, Савицкий уже подробно описал свою политическую деятельность в эмиграции. Понятно, что специфическим языком чекистского протокола.

«Еще до создания Евразийского Совета в Берлине, член евразийской группы Арапов Петр Семенович установил связь с представителем существовавшей в то время в Советском Союзе нелегальной антисоветской организации, именуемой «Трестом» Якушевым Александром Александровичем. Вскоре через посредством того же Якушева Арапов получил письмо от некоего Лангового Александра Александровича, проживавшего в Москве. В своем письме Ланговой писал, что он входит в состав антисоветской организации «Трест» и проводил активную враждебную Советскому Союзу деятельность. По его сообщению, — Якушев передал ему евразийские издания и он — Ланговой полностью разделяет идеологические установки «Евразийцев». В заключении Ланговой предложил Арапову с целью установления антисоветских связей посетить его в Москве. Стремясь установить связи с оставшимися в СССР антисоветскими организациями, совместно с которыми и приступить к активной борьбе против советской власти, мы, посоветовавшись с Трубецким, и решили направить его в Москву, используя с этой целью указанного Ланговым Якушева. В сентябре 1924 года Арапов, выполняя наши указания, встретился с Якушевым, которым и был переброшен на территорию Советского Союза. Оказавшись в Москве, Арапов встретился с Ланговым и договорился с ним о создании антисоветской нелегальной организации «Евразийцы». Спустя два—три месяца после возвращения Арапова, Ланговой приехал в Берлин, где к тому времени собрался «Евразийский совет» и сообщил последнему, что такая организация им создана и просил прислать для связи с этой организацией кого-либо из евразийцев-эмигрантов. С этой целью по заданию Трубецкого мной лично был завербован и переброшен в 1925 году на территорию Советского Союза член евразийской организации Мукалов Геор[1]гий Николаевич. Мукалов, 1895 года рождения, уроженец гор. Киев, русский, офицер белой армии Врангеля. За границу бежал в 1920 году вместе с остатками разгромленных белогвардейских войск. В члены «Евразийского движения» вступил в 1924 году и занимался антисоветской агитацией, распространяя среди эмигрантов антисоветскую литературу.

— С каким заданием был переброшен вами Мукалов?

— По моему заданию он должен был доставить Ланговому антисоветскую литературу, издаваемую «Евразийским движением», и остаться в Москве помогать Ланговому в проведении подрывной деятельности против СССР.

— Это ваше задание было выполнено Мукаловым?

— Да, выполняя мое задание, Мукалов при помощи Якушева пробрался в Москву, установил связи с Ланговым и в течение 5–6 месяцев находился с ним, помогая ему в вербовке новых членов в организацию. В 1926 году по возвращении в Прагу, Мукалов сообщил мне, что им был лично завербован в подпольную антисоветскую организацию Шубин — студент одного из ленинградских Втузов. В конце того же года Мукалов вторично был переброшен в СССР, однако с задания не возвратился и, как впоследствии мне стало известно от Лангового, Мукалов от работы в этой организации, якобы, отказался и выехал в Ленинград на постоянное жительство. […]

— Кроме Мукалова в начале 1927 года по заданию Трубецкого мною совместно с Араповым был завербован, а затем переброшен в СССР Аничков Василий Иванович, в возрасте 45 лет, офицер белой армии Врангеля, в Чехословакию бежал в конце 1920 года, вместе с остатками разгромленных белогвардейских войск. В «Евразийское движение» был завербован в 1924 году. […] Аничков, так же как Мукалов, должен был пробраться в Москву, установить связь с Ланговым и передать ему антисоветскую литературу. Кроме того он должен был остаться у Лангового в качестве его помощника».

Любопытно, что в своей переписке с П. П. Сувчинским Трубецкой утверждал, что отъезд Савицкого в Советскую Россию зимой 1927 года был для него полной неожиданностью: «Сведения «Зона» [Зайцева А. А.] совершенно верны. Эсдрес [Савицкий П. Н.] находится в А. [России] Мне он ничего об этом не сообщал. […] Сегодня получил ответ от его отца. Старик в панике, умоляет по этому вопросу ни с кем не переписываться впредь до возвращения Эсдреса. Я все-таки смотрю на это дело очень мрачно».

Несколько позже в письме есть тезис о том, что постановление о «кредитной [связанной с идеологическими соображениями] поездке было принято в прошлом году [1926] и с тех пор не отменялось».

Подробная версия путешествия в Москву и обратно, изложенная Савицким в ответах на вопросы следователя в 1945 г., выглядит иначе, более конспирологически: «В конце 1926 года по указанию руководителя «Евразийского совета» Трубецкого я прибыл к нему в Вену. В беседе со мной он указал, что наша организация «Евразийское движение» достаточно выросла в количественном отношении, но не имеет единой программы, что является существенным препятствием в организованной борьбе с советской властью и тут же предложил мне взять на себя составление такой программы. При этом Трубецкой указал мне, что при выработке этой программы необходимо учесть точку зрения Лангового и сгруппировавшихся вокруг него лиц, для чего он предложил мне пробраться в Москву, установить связь с Ланговым, совместно с которым и выработать программу белогвардейской организации «Евразийское движение». На это предложение Трубецкого я согласился и в начале 1927 года с этой целью был переброшен в Москву.

— Кем вы были переброшены в СССР?

— В Советский Союз я был переброшен Артамоновым Юрием Александровичем.

— Кто такой Артамонов? — Артамонов, 1890 года рождения, уроженец города Ярославля, офицер белой армии, проживал в Варшаве и служил в банке счетным работником, выполняя при этом поручения «Треста».

— Оттуда вам стало известно об этом? О том, что Артамонов выполняет задание «Треста», мне стало известно от Лангового, в период его пребывания в Берлине в январе 1925 года.

— Каким образом вы были переброшены в СССР?

— В январе 1927 года я написал Артамонову письмо, в котором подробно изложил о своем намерении встретиться с Ланговым, в чем просил оказать мне содействие. Спустя неделю, мне от Артамонова было получено ответное письмо, в котором он предлагал мне свои услуги. После этого я прибыл в Варшаву, встретился с Артамоновым и был познакомлен им с неким Григорием Васильевичем в сопровождении которого поездом через г. Вильно прибыл на одну из железнодорожных станций в 30 километрах восточнее Молодечно. Там Григорием Васильевичем была нанята подвода, и на этой подводе вечером мы прибыли на советско-польскую границу в районе селения Радошк[овичи?]. В этом пункте нас уже ожидал один гражданин, известный мне под именем Николая Ивановича. Передав меня Николаю Ивановичу, Григорий Васильевич возвратился обратно, а я вместе с Николаем Ивановичем в ту же ночь прибыл в г. Минск на его квартиру, находившуюся на окраине города. На этой квартире я пробыл около суток, а затем, будучи снабжен Николаем Ивановичем фиктивными документами на имя Петрова Николая — служащего кооператива в Витебске, поездом выехал в Москву, куда и прибыл к вечеру следующего дня. На Белорусском вокзале я был встречен Ланговым и в его сопровождении доставлен в гостиницу «Спартак», находившуюся в Столешниковом переулке, где к этому времени для меня уже был заказан номер, где я и остановился. Находясь в гостинице, в тот же вечер Ланговой познакомил меня с двумя своими помощниками по антисоветской работе в организации «Евразийское движение», с моряком «Озеровым» и служащим одного из московских кооперативов — Ткачевым. На мою просьбу познакомить меня и с другими членами антисоветской нелегальной организации «Евразийское движение», Ланговой заявил, что в силу ряда технических обстоятельств мою просьбу в данный момент он выполнить не может. На следующий день после нашего знакомства, начались мои совещания с Ланговым, «Озеровым» и «Ткачевым», которые проходили обычно в моем номере гостиницы «Спартак». На этих совещаниях я подробно изложил цели моего приезда в Москву и с их согласия приступил к составлению антисоветской «Евразийской программы». Когда эта программа была полностью составлена, я поставил ее на обсуждение вышеупомянутых лиц.

Эта программа после соответствующих поправок была принята в качестве руководящего документа антисоветской организации «Евразийское движение». Вслед за тем я снова выехал из Москвы в Минск, а далее ранее указанными путями через Варшаву в Прагу, а оттуда в Вену к Трубецкому, которому и сообщил о выполнении его задания».

По возвращении из Москвы, П. Н. Савицкий действительно уже 1 марта 1927 г. приехал в Вену. Н. С. Трубецкой с радостью писал П. П. Сувчинскому о том, что триумвират вождей продолжит руководство движением: «У нас второй день гостит ПНС [П. Н. Савицкий]. Поездка его была очень удачной». Парой дней позже дополняет:

«Мне кажется, что мы все исполнены твердой решимости сохранить единство тройки. Надеюсь, что в борьбе за наши права мы противопоставим нападающим на нас действительно полное единство, единый фронт. Но кроме этой борьбы с «внешним врагом» нам надо поработать над собой, продолжить уже начатое в Трагвайне искоренение всяких травм и их причин. Поездка ПНС, мне кажется, сыграет в этом отношении положительную роль. Во-первых, как я уже писал Вам, она его как-то успокоила. С другой стороны, он теперь второй раз уже долго не поедет, так что этот дамоклов меч отпал. Отпала и главная причина нашего недоверия (точнее, не полного доверия) к ПНС. В общем, по-видимому, проездка его была очень удачной и ПНС ничего не сделал, чем мог б подорвать наше доверие к нему. Насколько я мог почувствовать по разговорам, недоверие к Вам, которое у него прежде существовало, тоже как будто исчезло. Ко мне у него вообще недоверия никогда и не было, а наши расхождения по вопросу об активизме теперь, после его по ездки сгладились: соприкоснувшись с реальной действительностью, ПНС понял несостоятельность чрезмерного активизма, против умеренной дозы активизма я и не возражаю».

В обоих письмах упоминается о роли «второго бюро», т. е. польской военной разведки в переправке Савицкого в СССР. В мартовском письме Трубецкого всплывает важная деталь: на поездку в СССР были потрачены 40 фунтов стерлингов, и теперь у спонсоров в Лондоне надо «требовать денег». Из дальнейшей переписки Трубецкого и Сувчинского выясняется, что евразийцами к лету 1927 г. были отпечатаны листовки, воспрещающие «принимать участие в активной борьбе и в терроре», они были «якобы составлены в М[оскве] и предназначены для М[осквы]». Трубецкой просил их в Бельгии и Франции никому не показывать. Для ОГПУ это было тоже неплохим результатом влияния на эмиграцию….

Ради чего рисковал жизнью П. Н. Савицкий? Трудно понять. Следователь, похоже, лишь продиктовал ему, в каком ключе изложить основные пункты созданной в Москве программы «Евразийского движения»: «Основной своей целью «Евразийское движение» ставило свержение советской власти и установление в России капиталистических порядков. В области промышленности мы предполагали восстановление частной собственности на фабрики, заводы и другие средства производства. В области сельского хозяйства «Евразийское движение» намеревалось после прихода к власти установление частной собственности на землю. Помимо того, согласно написанной мною программы, «Евразийское движение», после свержения советской власти должно было распустить всесоюзную коммунистическую партию и тем устранить ее влияние на ход государственных дел».

Можно заметить, что объяснения Савицкого примитивизированы и явно расходятся с реальностью, так как евразийцы искали возможность оптимального сочетания плановой и частной экономики и даже посвятили в 1934 г. этой теме специальное совещание. П. Н. Савицкий также дал показания на ряд своих пражских соратников, в частности на евразийца, писателя К. А. Чхеидзе (1897–1974) и А. Н. Антипова. Впрочем, и те подтвердили антисоветскую деятельность Савицкого. На основании показаний арестованного майор Чеворыкин в сентябре 1945 г. даже дал указание о розыске евразийцев П. П. Сувчинского, П. Н. Малевич-Малевского и В. А. Пейля и других, упомянутых на допросах, силами 4 отдела Главного управления контрразведки СМЕРШ. Оформили все эти вынужденные признания Савицкого чекисты довольно быстро: приговор был вынесен Особым совещанием при Народном Комиссаре Внутренних дел СССР уже 20 октября 1945 года: «Савицкого Петра Николаевича за принадлежность к контрреволюционной организации заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на десять лет, считая срок с 12-го июня 1945 года».

…На допросах Петр Савицкий не мог не говорить, что все 1930-е годы занимал оборонческие позиции (это он позже подробно изложил в письме Сталину 1947 г.). Однако в подписанных им протоколах в деле никаких указаний на это нет, следствию нужны были лишь признания в антисоветской деятельности. Реальные же взгляды П. Н. Савицкого, его роль в антинацистском сопротивлении в Праге их не особенно интересовали. Между тем был крайне интересен процесс эволюции взглядов политика, обеспокоенного с 1932 года японской, а с 1933 года германской угрозой России. Савицкий в связи с этим начинает все более активно выступать за оборону СССР от агрессии. Сохранились протоколы обсуждения доклада П. Н. Савицкого на собрании пражских политиков, посещавших в 1934 году заседания так называемого Демократического клуба. В частности, когда бывший лидер ПСР Виктор Чернов заявил: «Оборонец должен сам взять винтовку в руки», — Савицкий ответил: «Я на это готов!».

Эта перепалка хорошо запомнилась мемуаристам. В итоге дискуссии П.Н. Савицкий в заключительной речи сделал такой вывод:

«Внутренние перемены придут в результате победы. Попытка устроить революцию во время войны может привести только к одному: к внешнему поражению и сохранению коммунизма на оставшейся русской территории. Этот путь не есть путь евразийцев. Только победоносная Россия может найти в себе силы для коренного и решительного преодоления коммунизма. Докладчик категорически отвергает также сделанное В. М. Черновым сопоставление нынешней позиции евразийцев с позицией кадетов во время мировой войны. Кадеты имели дело со стареющим и разлагающимся ведущим слоем императорской России. Ставка евразийцев — на новый ведущий слой пореволюционной России».

На заседании Евразийского ЦК и Пражской группы 19 сентября 1935 года Савицкий говорил о том, что современный период развития СССР ему напоминает Россию Николая I, отсюда и поиск своей роли в происходящем:

«Мы — евразийцы — должны играть роль Самарина. То, что мы не можем быть схвачены, как Самарин, является одновременно и нашим преимуществом и невыгодой нашего положения (страдальцы за убеждения всегда выигрывают). Мы должны играть роль славянофилов (без их архаических элементов), мы должны вести борьбу в культурных вопросах. Формула «Единственная страна социализма» играет роль формулы «православие, самодержавие, народность» эпохи Николая I; но когда это оказывается нужным, эту формулу кладут в карман и лебезят перед Западом. Будем надеяться, что наша роль будет счастливее роли Самарина. Ведь во времена Самарина Россия становилась отсталой, это указали и пушки под Севастополем, а теперь эконо[1]мический подъем, поэтому унизительное положение может быть временным, но задача стоит во всей серьезности. Мы отвергаем всякое «дрожание поджилок» перед Западом и должны быть трибунами самостоятельной и творческой евразийской культуры, и в этом качестве мы можем достичь результатов».

П.Н. Савицкий увидел в СССР процесс происходящей «европеизации России без возникновения форм частной собственности, в этом переход европеизации в свою противоположность». Он признал, что «факт личной диктатуры — новое явление». Савицкий определил все это как «принятие дисциплины большой культуры», которое он бы не связывал с Европой, «поскольку такая «дисциплина» была и в Древнем Востоке и в Античном мире».

Фигура Сталина как единоличного вождя явно вписывалась бы в формулу власти — идеократии, которая Савицкого, по его словам, вполне удовлетворяла: «Это не монархия, не республика потому, что в идеократии личность превосходит понятие республики, не монархия, потому, что отсутствует наследственный принцип и весь аппарат монархического государства».

Точной юридической формулы участники Евразийского пленума в Праге дискуссии в тот момент не нашли. Так и не сошлись, цезаризм ли это будет или нечто близкое к республиканской модели? — как вопрошал Н. Н. Алексеев. Ответ дала жизнь через 80 лет: чем не идеократия современная Россия? Пропаганда обороны СССР к 1936 году начинает становиться основной темой выступлений П. Н. Савицкого, при этом он рисует жуткую перспективу войны с участием Германии и Японии:

«Большевистский» в кавычках и без кавычек Советский Союз является очередным этапом в эволюции русского государства. Следующий его этап может родиться только из него самого. Если конец придет ему извне, это будет конец и русского государства… Экономическое рабство готовят России те «патриоты» в кавычках, которые готовы идти с захватчиками, надвигающимися на СССР с Востока и Запада. […] В результате русские люди оказались бы под властью индивидов, которые ничего общего не имеют с русской культурой. В Советском Союзе ничего подобного не наблюдается. Это мы должны признать категорически, сколь бы решительно мы бы ни отвергали направления, которое пытаются придать русской культуре коммунисты». П. Н. Савицкий предсказывает грядущий парад сепаратизмов: от Украины до Кавказа, указывает, что русские ««патриоты» в кавычках из пораженческого лагеря не задумываются над этими проблемами», и, описав как грядущий распад СССР, так и господство интервентов, в действиях которых не будет «ни грана либерализма», делает вывод в пользу сохранения империи в ее советском виде:

«Наша борьба с коммунизмом предельно обострена. И все-таки она есть внутренняя борьба в пределах русской культуры. Это особенно резко ощущается пред лицом внешней опасности, грозящей русскому миру. Это должен признать каждый, в ком есть хотя капля исторического смысла и чутья. И в тот момент, когда международная обстановка чревата угрозой войны, вступает в силу положение: оборона страны от внешней опасности имеет первенство перед задачами внутренней борьбы».

Особенно наивными в свете последующих событий вы[1]глядят выводы автора, призывающего к сохранению мира, о внешней политике сталинского СССР: «Можно считать несомненным, что современная Россия хотя бы в лице СССР не лелеет никаких завоевательных планов». Савицкий просто снимал с повестки дня вопрос о возможности агрессии со стороны СССР, или же сценарии оккупации Советским Союзом бывших территорий Российской империи и не только их (как в 1939–1940 г.) его вполне удовлетворяли. Оборонческая позиция в сочетании с идеей автаркии, самодостаточности России постепенно все дальше уводила Савицкого от темы перемен, которые принесет России победа в войне, к новым выводам о сегодняшних преимуществах диктатуры Сталина по сравнению с отброшенным к этому времени ортодоксальным ленинизмом.

В частности, уже в феврале 1937 года Савицкий явно принимал на веру выбитые из подследственных показания на открытых Московских процессах 1936–1937 гг. Он воспринимал сталинскую пропаганду о заговорах и вредительстве «троцкистов» как непреложный факт. Как политик, делал на основе дезинформации далеко идущие ложные выводы, которые трагически сказались на его собственной судьбе в 1945–1955 гг. Откликаясь на процесс Г. Л. Пятакова, К. Б. Радека и других видных большевиков (Процесс 13-и) в феврале 1937 г., наивный П. Н. Савицкий энергично убеждал читателей в том, что Сталин ведет полезную политику, уничтожая антипатриотически настроенных вредителей, интернационалистов-троцкистов и выдвигая новый слой:

«По-существу, беспартийный русский патриот, в деле обороны страны в настоящее время гораздо надежнее любого коммуниста. Ведь соблазна «троцкизма» вовсе не существует для такого патриота. Он не станет изменять стране ради идеи «мировой революции». Он не станет вредительствовать в отечественной промышленности — только потому, что «индустриализация» России подрывает зависимость ея от капиталистических стран, эту необходимую предпосылку будущей «истинной» социалистической революции». Для него не имеет никакой особой ценности «общность судьбы» России и Германии и ради та[1]кой общности он не станет жертвовать жизнью своих сограждан, ни национальными интересами страны. Его преданность родине несравненно сильнее его социальных и политических предубеждений. Он не будет утверждать, что современная Россия представляет собою «восточную деспотию». Но если бы (допустим и это) в ней и утвердился строй подобного рода, это не поколеблет его преданности своему отечеству. Ибо приверженность эта не есть условное и ограниченное чувство, на манер современного «патриотизма» интернационалистов разных оттенков. Его любовь к родине — категорический императив, которому он последует в любых условиях. При той невиданной шаткости, которая охватила в настоящее время верхи коммунистической партии, только люди этого склада могут составить действительно надежную базу в деле обороны страны…. Таков урок, с полной неопровержимостью, вытекающий для сталинской власти из опыта недавних процессов. Сумеет ли она воспользоваться наглядным уроком? Есть некоторые указания на то, что она пытается это сделать. Обращение к «беспартийным большевикам» очень характерно для нынешней ея практики. Да и сталинская конституция 1936 г. в основе своей должна быть толкуема как своеобразная апелляция к беспартийным массам населения, как бы через голову «партийной бюрократии». Но все эти мероприятия частичны и компромиссны. И сейчас беспартийных пускают на посты, не выше чем «среднего ранга». На решающих местах сидят Князевы, Ратайчики и Лившицы, взрывающие поезда и заводы. Во имя спасения страны ставка на беспартийных и молодых должна быть сделана с бесконечно большей смелостью, чем она делалась до сих пор. Надо покончить с властью партийной клики, которая является в настоящее время грандиозным рассадником «пораженчества», нужно положить конец тому старого дореволюционного типа «интернационализму», прикосновение к которому в русских условиях безотказно рождает изменников родине».

Жизнь, правда, позже показала теоретизировавшему П. Н. Савицкому, что в результате чистки к власти были выдвинуты не профессиональные партийные и беспартийные специалисты, а новый слой номенклатуры, подчас, в силу недостатка опыта и образования куда худшего качества, чем их предшественники. А его личные заслуги в обосновании необходимости обороны СССР как преемника России при любом коммунистическом правлении, действующей советской властью учтены не будут, раз он ее не признает целиком и полностью, да еще и выдвигает конкурирующий идеологический проект. П. Н. Савицкий мог бы и задуматься о судьбе бежавших из Франции в советскую неизвестность бывших евразийцев С. Я. Эфрона, Н. А. Клепинина, Н. Н. Клепининой и В. Кондратьева. От их деятельности П. Н. Савицкий в качестве Председателя ЦК евразийской организации отмежевывался после похищения главы РОВС генерала Миллера в специальном заявлении в газету «Последние новости», отметив 27 октября 1937 г., что С. Я. Эфрон «выполняет задания враждебной евразийству организации». О самоубийстве Марины Цветаевой и об аресте Д. Н. Святополк-Мирского П. Н. Савицкий должен был знать из очерков «Писательские судьбы» Р. В. Иванова-Разумника, публиковавшихся в 1942 году в единственной русской газете Германии и Протектората — берлинском «Новом слове».

Запоздалый крах иллюзий в июне 1945 г. зафиксировал встретивший Савицкого в тюрьме Н. Е. Андреев, который в своих мемуарах пишет:

«Савицкий меня поразил: ко всему прочему у него был еще один, поверхностный, но важный комплекс: что он ошибся, оценивая советскую патриотическую волну во время войны как показатель эволюции власти. И Савицкому как исследователю было крайне неприятно ощущать эту ошибку на собственной шкуре и видеть на моем примере и на примере многих других, что мы невольные жертвы неверных представлений о сущности и развитии советской власти».

…С 10-летним приговором Особого Совещания П. Н. Савицкий ознакомился 1 ноября 1945 года. Уже 9 декабря 1945 г. Савицкий прибыл в Темлаг. Из лагеря в поселке Явас П. Н. Савицкий 5 января 1947 г. отправляет письмо И. В. Сталину. 16 января оно уже зарегистрировано. Судя по бурной переписке между чекистами, оно сразу попало на высокий уровень и отнеслись к нему серьезно.

С 17 марта 1947 г. в МГБ началась работа по изучению дела Савицкого. Каким образом зэк в мордовском Темлаге мог отпечатать и отправить послание вождю? Помощь администрации? Она сомнительна. В последующей переписке Темлага и МГБ П. Н. Савицкий характеризуется оперативной частью лагеря негативно. Письмо явно шло неофициальным путем: конверт надписан и подписан Савицким, но на нем нет следов почтовой обработки, нет марок и штемпелей. Рискну предположить, что подписанный конверт и рукопись были тайно вывезены из лагеря, текст перепечатан в Москве, не случайно машинописный текст Савицким не подписан, лишь от руки кем-то на последнем листе написан адрес отправителя. Из материалов дела понятно, что Савицкому постоянно помогали. Одним из адресатов была семья академика Дмитрия Николаевича Прянишникова, в частности его дочь Валентина Дмитриевна Прянишникова (1890–1982), которая в переписке ошибочно названа Верой. Это и отразилось в материалах слежки МВД СССР: «Савицкому оказывает материальную помощь Прянишникова Вера Дмитриевна, проживающая в Москве по Ивановской улице д. №23 кв. 1 и Райкова А. И., проживающая в Ташкенте по улице 9 января, дом №16, что подтверждается входящей и исходящей корреспонденцией Савицкого.

В одном из писем в адрес Савицкого Райкова А. И. пишет: «Многоуважаемый Петр Николаевич, 6 июня я Вам послала 100 рублей, а не продпосылку, как вы просили, т.к. ваше письмо долго до меня добиралось и я не была вполне уверена, в госпитале вы или нет. Я была в командировке, и только недавно оттуда вернулась. Буду ждать от вас извещения, и тогда пошлю вам или посылку, или денег. Что у вас за ранение, что же вы так долго задержались в госпитале и какой же срок еще, где вы работали до войны, и куда думаете ехать после демобилизации или думаете остаться в армии». О связях Савицкого с Райковой нами информировано УМГБ по Ташкентской обл. 27/7-46. №942. Ответ не получен. В письме в адрес 7 на имя Прянишниковой Веры Дмитриевны от 18-X 47 Савицкий пишет: «Многоуважаемая Вера Дмитриевна (правильно ли расшифровываю инициалы вашего имени). Сердечно тронут вниманием Дмитрия Николаевича и вашим. Перевод в мой здешний адрес 500 руб. это большая и реальная мне помощь, за которую искренне благодарю. Если вы хотите ее продолжить, направьте следующий перевод в тот же адрес, я буду до чрезвычайности за это признателен Дмитрию Николаевичу и вам». О выявленных связях Савицкого по Москве информировано оперативному отделу ГУЛАГа МВД, который своим отношением за №336682 от 17/7-46 сообщил: […] По адресу Москва, Ивановская улица д. 23 кв. 1 проживает семья академика Прянишникова Дмитрия Николаевича, но Прянишникова Вера Дмитриевна не проживает. За отсутствием других данных установить в Москве и проверить ее по другим отделам МВД не представляется возможным». Академик Академии наук СССР и ВАСХНИЛ агрохимик Д. Н. Прянишников (1865–1948) был известен независимым поведением, в частности, он пытался вызволить из заключения Николая Вавилова, не раз писал жалобы Сталину и Берии. Именно он и его дочь Вера, работавшая референтом отца, могли организовать доставку письма в Кремль. Другим возможным помощником Савицкого могла быть жившая в Москве его родная сестра Анна Николаевна Кренке — вдова видного биолога профессора Николая Петровича Кренке (1892–1939): «Савицкий, находясь в лагере имеет связь со своей женой, проживающей в Праге. Связь осуществляет через свою сестру Кренке Анну Николаевну, проживающую в Москве, Пятницкая ул. д. 48, кв. 5. Кренке оказывает Савицкому материальную помощь, ежемесячно высылает ему деньги […] Кренке Анна Николаевна проживает в Москве по адресу: Пятницкая ул. д. 48, кв. 5 и работает мл. научным сотрудником института им. Тимирязева. Компрометирующих материалов на нее не имеется». Александр Николаевич Кренке, в будущем известный гляциолог, вспоминает, что не раз отправлял дяде в Потьму от матери и от «многих людей из Восточной Европы» посылки, которые принимали почему-то в Мытищах.

Для таких посланий имелась кремлевская экспедиция, куда сдавали письма на имя Сталина граждане, именитые и обычные. К высшим чиновникам МГБ попало письмо, которое иные нынешние поклонники евразийства посчитают пророческим. На мой взгляд, оно, как минимум, является важным источником русской общественной мысли. Ключ к решению П.Н. Савицкого попытаться найти понимание в Кремле можно отыскать не только в следственном деле, где упорно игнорировалась оборонческая деятельность Савицкого, — понятно его желание восстановить истину, — но и в его концептуальных предвоенных политических статьях. П. Н. Савицкий уже в 1937 году вполне одобрительно относился к эволюции сталинизма в сторону русского национализма, закрытого, автаркического общества, к тому, что «троцкизм» и «интернационализм» Сталиным побеждены:

«Коммунизм, в первую очередь, есть учение о мировой революции. Правда, Сталин и его сторонники истолковали учение Ленина в том смысле, что возможно построение социализма в одной стране. Но последовательным социалистам это всегда казалось националистическим извращением коммунизма. “Троцкисты” боролись против него во всю меру своих сил и в 1920-х годах. Тем более, они должны бороться против него теперь, когда изолированность (в мировом масштабе) русской революции становится все более и более осязаемой. Последовательные интернационалисты являются, в русских условиях, убежденными и бескомпромиссными западниками… “Социалистический строй” современной России теряет для настоящих “интернационалистов” какую бы то ни было ценность. Он начинает им казаться не символом победившего марксизма, но выражением национальной узости, порождением ограниченности и наивного самодовольства. Тем более, что взгляд этих “интернационалистов” различает в нынешнем русском “социализме” отвратительные для них черты традиционной “восточной деспотии”…

Нет ничего более чуждого этим людям, чем идея и факт хозяйственной самостоятельности, автаркии, самодовления отдельных стран. Факты такого рода неотвратимо отдаляют их, в их понимании от столь вожделенной им “мировой революции”. Россия — как самодостаточный мир — что может быть более далекого всему устремлению и ладу мыслей этих “интернационалистов”. Между тем, Сталин на нынешнем этапе строит именно такой “самодостаточный мир”. К тому же на поверхности жизни совершенно открыто выступают лозунги и мотивы русского “национализма” Экономика и культура и на этот раз оказываются в полном взаимном соответствии».

Как мне кажется, одобрение эволюции режима в сторону национализма и вело П. Н. Савицкого к частичному принятию курса Сталина, строившего в России закрытый и обособленный от влияния Запада режим. Савицкий все еще видел в нем предтечу истинной евразийской национальной идеократической России. Важно только сменить в СССР элиту с коммунистической на иную, на «новый слой». Ощущение ошибки Сталина, как казалось лидеру евразийцев, несправедливо отправившего его, союзника Кремля в борьбе с Западом, в заключение, привело Петра Николаевича Савицкого к тому, что он пытался договориться с властью в ее послевоенной ипостаси коммунистического державничества и имперскости, о чем и говорит его послание, в котором он, как и подобает стороннику «особого пути» России, выступает уже не против гитлеровской агрессии, а против коалиции стран Запада, пытавшихся защититься от коммунистической экспансии. Желал Савицкий всерьез бороться с атлантизмом или талантливо попробовал сыграть роль раскаявшегося грешника? Насколько все это было искренне? Можно только догадываться, анализируя глубоко продуманный текст настоящей челобитной ХХ века, письма плененного интеллектуала главе коммунистической империи.

«Председателю Совета Министров СССР

Генералиссимусу Иосифу Виссарионовичу Сталину

Заключенного Савицкого Петра Николаевича, находящегося в Темлаге МВД58.

Заявление об использовании по специальности

20 октября 1945 г. я был приговорен Особым Совещанием при НКВД (ныне МВД) СССР к заключению на десять лет в исправительно-трудовых лагерях за принадлежность к контрреволюционной организации “евразийское движение” (ст. 58, пункты 4 и 11 УК РСФСР).

Я приношу самое глубокое, искреннее и полное раскаяние в своих былых контрреволюционных установках и действиях. Всем своим существом я отдаю себе отчет в преступности и ложности этих установок и действий. Такое раскаянье и понимание всей ложности контрреволюционных установок, вообще, и моих контрреволюционных установок в частности, сложилось во мне не сейчас, и не в момент моего ареста в Праге Чешской 4 июня 1945 г., и не в дни начала Великой Отечественной войны, когда немецкие захватчики вероломно напали на мою Родину, но значительно раньше только что названных сроков. В частности, уже в 1932 г. я стал зачинателем так называемого “оборонческого” движения в эмиграции и, начиная с марта 1932 г., публично выступил в качестве его представителя. Перед лицом наметившейся к тому моменту угрозы нападения на Советский Союз со стороны Японии мною было публично заявлено в марте 1932 г. в Праге, что каждый русский, оказывающий какую бы то ни было помощь антисоветским агрессорам, является изменником своему Отечеству. Тогда же мною была выпущена печатная летучка на эту тему, развивавшая только что названный тезис и рассчитанная на то чтобы укреплять среди русских, находившихся в тот момент за рубежом, патриотические настроения.

В ряду дальнейших выступлений оборонческого содержания отмечу выступление свое перед аудиторией в несколько сот человек, состоявшееся 6 февраля 1934 г. в Праге. В ходе этого выступления, отвечая на вопрос, заданный мне из аудитории, я заявил, что лично готов взять винтовку в руки и с винтовкою в руках защищать рубежи Советского Союза от всякого враждебного на них покушения. Перед лицом опасности которая грозила тогда нашему Отечеству уже не только с Востока (империалистическая Япония), но и с Запада (гитлеровская Германия), я призывал к твердому стоянию на оборонческих позициях каждого верного своей Родине русского, в том числе и эмигрантов, независимо от их местопроживания, паспорта и партийной принадлежности. Мои выступления по оборонческим вопросам продолжались и после 1934 г.

Так в апреле 1936 г. я выступал перед многолюдной аудиторией в Праге на тему: “Самобытность и независимость отечества — превыше всего”. Я обращался в этом выступлении ко всем зарубежным русским с призывом забыть партийные разногласия в великом деле отстаивания своей Родины от западных и восточных агрессоров. В качестве первой задачи я намечал задачу борьбы с поджигателями войны против Советского Союза, где бы эти поджигатели не действовали. Названные здесь другие подобные оборонческие мои выступления вызвали крайнее раздражение эмигрантской антисоветской печати типа газеты “Возрождение” (Париж). В статьях этих газет меня не называли иначе, как “агентом большевиков” и “пособником большевизма”. Я понимал, что русская эмиграция может стать немаловажным орудием в руках интервентов и всячески старался расширить и укрепить влияние оборонческих установок в эмигрантской среде — в частности, в Праге, где я находился.

С этой целью я взял на себя инициативу образования “русского оборонческого комитета в Праге”, который работал в течение почти всех 1930-х годов (до прихода туда немцев). В нем объединялись русские люди из состава русской колонии в Праге, которые готовы были всеми средствами противиться замыслам агрессоров и всемерно способствовать обороне границ Советского Союза. Число членов комитета было около 15, но влияние его, благодаря личным связям, распространялось на значительную часть русской колонии в Праге. Работа комитета не прошла бесследно, а результаты ее сказались в годы 1941–1945, когда большая часть русской колонии в Праге решительно уклонилась от какого бы то ни было содействия замыслам Гитлера и стала на патриотические позиции. В течение всего периода существования комитета я был его председателем.

С момента прихода в Прагу немцев существование комитета в прежнем его виде прекратилось. Но вокруг меня продолжала группироваться, уже в условиях антифашистского подполья, ячейка единомышленников, стоявших на советско-патриотических позициях. Летом 1940 г. я стал директором русской гимназии в Праге, обслуживавшей школьные нужды русского населения не только Праги, но и широкого окружающего ее края. При помощи ряда патриотически настроенных преподавателей и служащих гимназии я повел работу по укреплению среди учащихся гимназии патриотических настроений. Усилия эти нашли среди русской молодежи в Праге благодарную почву. Гимназия не дала ни добровольцев в ряды гитлеровских отрядов, ни пополнения гитлеровскому трудовому фронту. В самом начале сентября 1944 г. я был устранен немецкими властями с должности директора гимназии и обращен в состояние чернорабочего. Но дело уже было сделано.

Патриотические настроения учащихся русской гимназии в Праге ярко сказались в исторические дни 5–9 мая 1945 г., когда ученики старших классов вышли на баррикады и приняли участие в боях с немецкими захватчиками. Некоторые из них были ранены.

В годы Великой Отечественной войны я безраздельно и неколебимо сочувствовал Советскому Союзу в его героической борьбе против немецких захватчиков и старался помочь патриотическому делу как мог. Тому есть в Праге десятки свидетелей. В течение последних 15 лет история и жизнь учили меня патриотизму. Их уроки были для меня особенно внятны в сфере тех вопросов, над которыми я работал специально. Уже в 1916 году в споре в печати с проф. М. И. Туган-Барановским, ставшим к тому времени “аграристом”, я отстаивал возможность и необходимость индустриализации России (мои статьи 1916 г. “К вопросу о развитии производительных сил” и “Проблема промышленности в хозяйстве России”, впоследствии перепечатанные также в книге моей 1932 г. “Месторазвитие русской промышленности”).

Глубокое сочувствие задачам индустриализации Советского Союза, поставленным в Сталинских пятилетках, было одним из факторов, приведших меня с начала 1930-х годов сначала к оборонческим, а затем и советско-патриотическим установкам. Но не только это. Всю жизнь я изучал особенности русского мира. По первой моей специальности я экономист-географ кончил экономическое отделение Петроградского политехнического института, где получил в 1917 г. звание кандидата экономических наук. Своеобразие хозяйственно-географической структуры России я старался отобразить в статье своей 1921 г. “Континент-океан (Россия и мировой рынок)”. В ходе работы мне стало ясным, что самозаконность и своеобразная самодостаточность присущи не только хозяйственно-географической, политической и культурно-исторической структуре русского мира. Я понял, что эта самозаконность и самодостаточность структуры есть одна из основных ценностей русской жизни и русской истории. В современную эпоху черты эти воплощены в существовании Советского Союза и советской власти, построившей социализм в условиях капиталистического окружения. Понять это — значило для меня целиком отказаться от контрреволюционных установок. Я и отказался от них в течение 1930-х годов и принял уроки истории. Гитлеровское нападение на нашу Родину было попыткой уничтожить Советский Союз и растоптать самостоятельность исторической структуры русского мира. Попыткам такого рода я противился и противлюсь всеми силами своей души. В этом — корни моего оборончества и всех моих максимально-антигитлеровских и патриотических установок эпохи Великой Отечественной войны.

Уже 2–3 года тому назад, еще будучи в Праге, я почувствовал, что зреет новый антисоветский замысел и подготовляется новая попытка ликвидировать самозаконность и самобытность структуры русского мира. На этот раз замысел и попытка исходят из той среды, которая управляется с Уолл-стрит и из Сити, т. е. из реакционных кругов США и Англии. У меня одно желанье, одно стремленье — всемерно бороться с этим замыслом и этой попыткой.

В марте— апреле 1945 г. у меня была полная техническая и финансовая возможность выехать из Праги на запад и тем самым оказаться в западной зоне оккупации. Но я совершенно сознательно не сделал этого, не желая очутиться во власти новых недругов России и Советского Союза и послужить оружием в их игре. В одной из ранних своих работ я занимался проблемой “миграции культуры”. Для меня совершенно очевидно, что руководящие культурные центры человечества, зародившиеся на Переднем Востоке (Египет, Месопотамия), передвинулись с течением времени в Средиземноморье (Греция, Рим), а затем в западную и среднюю Европу, в настоящее же время передвигаются в просторы Советского Союза. Гитлеровская агрессия, против него направленная, ставила, по существу дела, своею целью сорвать это закономерное развитие, уничтожить ценности русской культуры на основе роста и укрепления которых оно происходит.

Гитлеровская агрессия кончилась провалом для агрессоров. Теперь дело Гитлера переходит в другие, в своем роде не менее цепкие, руки. Задача, которую ставят перед собой агрессоры, — лишить Советский Союз и русскую культуру того места в мире, которого они по заслугам добились, все советское, все русское поставить в подчиненное, зависимое от себя (т. е. от воли агрессоров) положение. Вся логика мыслей, над которыми я работал и которыми я питался в течение всей своей жизни — против этой человеконенавистнической попытки. Мое оборончество, мой советский патриотизм сложились не случайно, они выросли из глубочайших корней моего духовного существа, в котором идея самозаконности, самостоятельности русского развития, мысль о передвижении центров и культуры в сторону Советского Союза играла и продолжает играть определяющую роль. Всеми фибрами свой души, каждой жилой своего существа я — за Советский Союз и против агрессоров. В настоящее время одно меня мучит: по возрасту своему (мне идет в настоящее время 52-ой год), по состоянию своего здоровья и по крайней слабости своих физических сил я могу в тех условиях, в которых я теперь нахожусь (исправительно-трудовой лагерь), принести только очень мало пользы своей Советской Родине.

Между тем, я чувствую, что в области своей специальности я мог бы еще потрудиться на пользу Родины. Всю жизнь я работал над вопросами экономической географии и географии собственно, а также по истории географии. Я посвятил этим вопросам несколько десятков печатных работ. Свои взгляды на географическую природу России я пытался обобщить в книге “Географические особенности России” (1927), где изложены мои воззрения на “периодическую” и в то же время “симметрическую” систему “зон” Советского Союза. Воззрения эти были уточнены в работе моей “За творческое понимание природы русского мира. Периодическая система зон” (1940). Учение о естественно-промышленных ресурсах Советского Союза, в моем понимании этого вопроса, я изложил в книге “Месторазвитие русской промышленности” (1932).

Всем ходом своей жизни я был особенно близко связан со славянскими народами. Более двух десятилетий я прожил в Чехословакии, свободно владею чешским языком, жил в Болгарии и владею болгарским, часто посещал Югославию и Польшу, знаком с научной литературой всех славянских народов и разбираюсь в ней. В ту эпоху сближения братских славянских народов, при решающем участии в этом сближении Советского Союза, которая ныне наступила и которой я от всего сердца сочувствую, я надеюсь, что я мог бы принести пользу своей Советской Родине своими славяноведными знаниями. В частности, я специально занимался географией славянских стран и являюсь автором “Очерков почвенной географии Чехословакии” (1930), в которых принципы русской “периодической и в то же время симметрической системы зон” применены к чехословацким условиям. В 1933 г. я издал по-чешски (в пражском издательстве “Мелантрих”) книгу под заглавием “Одна шестая часть света” (“Шестина света”), в которой я выпятил все те исторические и географические обстоятельства, которые делают Советский Союз (Россию) нерасторжимым политическим и экономическим единством.

Книга была сочувственно встречена демократической чехословацкой общественностью (в чешской печати появилось более 50 благоприятных на нее рецензий). Книга эта была запрещена немцами (изъята из библиотек) немедленно после того, как они оккупировали Чехию и Моравию. Я много работал по изучению географии и культурной жизни также других, помимо Чехословакии, славянских стран, состоял членом-корреспондентом Географического общества в Белграде, сотрудничал в Загребском “Всеславянском сборнике” и т.д. Нет достаточно сильных слов для того, чтобы выразить, насколько глубоко и чистосердечно я раскаиваюсь в своих контрреволюционных преступлениях, насколько тверда моя решимость никогда и ни в какой форме не возвращаться к контрреволюционным установкам.

Мои былые контрреволюционные установки без остатка сгорели в огне исторического опыта последних десятилетий. Все пункты обвинительного заключения по моему делу относятся к обстоятельствам 19–20-летней давности. Но уже и тогда была и другая сторона дела, которая, конечно, не отражена и не могла быть отражена в данных обвинительного заключения: моя органическая тяга к достижениям советской власти и жизни, чрезвычайно высокая оценка названных достижений. Из этого зерна и выросло 15 лет тому назад мое оборончество. А позже (но все же задолго до начала Великой Отечественной войны) и мои советско-патриотические установки. Я обращаюсь к Вам с просьбой дать мне возможность поработать на пользу Родины в пределах своей специальности. Крайняя слабость моих физических сил и мой возраст закрывают для меня другие пути быть полезным Отечеству.

Я даю торжественное и нерушимое обещание работать со всем усердием, со всей преданностью Советской Родине и советской власти. И я не могу не повторить еще раз, что к этому усердию и этой преданности я приведен неустранимой логикой тех мыслей, которыми я жил и над которыми я работал всю свою жизнь. Я надеялся бы справиться с любым заданием, которое было бы мне дано в области славяноведения или географии, или истории, с проблемой, с которой я также соприкасался и в области которой вел научную работу. Я горю желанием приложить те знания и тот научный опыт, который я накопил, к задачам и целям патриотической работы и там посильно искупить вины своего прошлого.

Отдаю себе отчет в исторической важности того момента, который переживает сейчас весь мир и вместе с ним — наша страна. Происходит генеральная мобилизация сил реакции против сил демократии и прогресса, во главе которых стоит Советский Союз. Полностью отдаю себе отчет в том, что заговор реакции направлен не только против Советского Союза, но и против славянства, питается стремлением поставить не только все советское, но и все славянское на второстепенное, зависимое место. Долгим опытом своей жизни я подготовлен к тому, чтобы бороться с этими замыслами крепко и стойко. Славянская идея слилась теперь с прогрессивной идеей человечества.

Не могу выразить с достаточной яркостью свою жажду служить ей, служить Родине, быть под верховным Вашим руководством. К этой мечте свелась вся моя жизнь, и свелась не теперь, а тогда, когда 15 лет назад, перед лицом японской угрозы я почувствовал кровную свою связь со всей Советской Родиной, когда я болел ее болями в первые месяцы Великой Отечественной войны, когда в марте—апреле 1945 г. я оставался в Праге и не ехал на запад.

Мое раскаяние в моих прежних грехах — чистосердечно до предела. Моя жажда, моя страстная жажда быть полезным Родине, славянству и Вам, Великий Вождь, в тех вопросах, в которых я еще могу быть полезным, выношена в длительном, многолетнем опыте. В этой жажде — все мое существо, весь я. Вся моя воля сосредоточена на том, чтобы передовое, прогрессивное одержало победу над реакционным и косным, чтобы Советский Союз, Россия, славянство и на данном этапе одолели своих недругов.

От глубины души прошу: дайте мне, в пределах моих сил и специальности, остаток дней поработать на подготовку этой победы.

П. Савицкий 5/I 47 Ст. Потьма, почт. отд. Явас, п/я 241-18 Л. К.».

Из Москвы в Темлаг МВД был выслан секретный запрос МГБ СССР. Лагерная администрация не склонна была выпустить жертву из своих рук. Стукачи давали ту «информацию», что требовалась начальству. Высланная в Москву Справка по учетному делу №1386 на Савицкого Петра Николаевича (по состоянию на 11 июня 1947 года), в частности, сообщает: «Савицкий, находясь в лагере, поддерживает связь с заключенным Равинским Михаилом Александровичем, быв. белым офицером осужденным в 1945 г. по ст. 58–4 и 58–11 УК РСФСР, который, по материалам нашего источника “Константинова”, является руководителем к-р формирования 5в лагере. Участником этого же формирования является и Савицкий. Равинский 25/6-47 в беседе с н[ашим]/и[сточником] “Константиновым” говорил: Я ненавижу Советскую власть. Твердо верю в ее падение. Проживая в Праге, я был знаком с Савицким Петром Николаевичем, который в то время работал в качестве директора средних школ и Пухляковым Николаем Васильевичем, крупным торговцем г. Праги. Мы еще в то время на почве ненависти к Советскому строю решили действовать против. Мы еще в Праге решили проводить к.-р. деятельность всеми способами. Тем самым, помочь русскому народу сбросить порабощающую власть большевиков безбожников. Материал первичный не перепроверен».

Грубо состряпанный донос из Темлага помог сотрудникам МГБ в Москове составить 25 июля 1947 г. отказное заключение: «С места заключения от Савицкого поступило заявление, в котором он раскаивается в проводимой им антисоветской деятельности, указывая, что начиная с 1932 года он якобы уже не занимался подрывной работой против СССР, в связи с чем просит пересмотреть решение по его делу и освободить из-под стражи. По агентурным данным Оперативно-чекистского отдела Темлага МВД, Савицкий состоит в антисоветской группировке в лагере, руководителем которой является осужденный белогвардеец Равинский — старый знакомый Савицкого. Считая, что преступная деятельность Савицкого доказана и не находя оснований к пересмотру решения по его делу, полагал бы: заявление Савицкого Петра Николаевича о пересмотре решения по его делу оставить без удовлетворения, о чем сообщить осужденному. Ст. следователь следотдела 3 главного управления МГБ СССР — майор Коноваленко. 61 ЦА ФСБ. Д. Р-39592. Л. 133. «Согласен». Зам начальника следотдела 3 главного управления контрразведки МГБ СССР полковник Флягин. Утверждаю. Заместитель начальника 3 главного управления контрразведки МГБ СССР генерал-лейтенант Бабич».

Решение отказать П. Н. Савицкому в досрочном освобождении было выслано в Мордовию 7 августа 1947 г.: «Начальнику управления Темлага МВД пос. Явас Мордовск. АССР. Просим объявить з/к Савицкому Петру Николаевичу осужденному решением Особого Совещания при НКВД СССР 20/X — 1945 года на 10 лет ИТЛ, что его заявление рассмотрено и постановлением МГБ СССР 24 июня 1947 года в пересмотре решения про делу отказано. Зам нач. отдела «А» МГБ СССР полковник Иванов. Зам нач. 14 отделения капитан Кирин. Исп. Данилин».

По существу, П. Н. Савицкий пошел по пути, который ранее осуждал. Он предложил И. В. Сталину приемлемый, со своей точки зрения, идейный компромисс: поддержку в разоблачении чуждого России Запада с позиций русского патриота-изоляциониста, без признания всесильности и верности учения марксизма-ленинизма. Но в подобных попутчиках, особенно внутри страны, сталинский СССР уже особо и не нуждался, в отличие, например, от периода начала 1920-х годов. Уже в 1927 году, когда П. П. Сувчинский вел в Париже переговоры с торгпредом СССР Г. Л. Пятаковым, энтузиазма в поиске поддержки от евразийцев власти Союза не проявили. Хотя в этом случае по инициативе Карсавина, Святополк-Мирского и Сувчинского и встреча с торгпредом (между 18 и 30 ноября 1927) состоялась, и, как подтверждает выводы С. Глебова в комментарии к своей публикации письма евразийцев Пятакову М. А. Колеров, какие-то советские средства на газету «Евразия» были выделены, причем Н. С. Трубецкой явно о них знал. Все же надолго дотации не хватило.

Во время Кламарского раскола евразийства в 1929 г. Савицкий сделку с большевиками категорически не принимал. Более того, он-то в основном при поддержке Н. Н.Алексеева и К. Д. Чхеидзе ее сорвал, лишив левых британских денежных субсидий. Теперь же, как в силу идейной эволюции и исторического опыта, так и под давлением трагических обстоятельств личной судьбы, П. Н. Савицкий на подобную комбинацию, видимо, вынужденно решился. К тому же в Союз хлынула волна послевоенных «возвращенцев», из числа которых можно было подобрать для выполнения пропагандистских задач и менее дискредитированных антисоветской деятельностью в эмиграции «патриотов» любого типа, и просто использовать свою старую агентуру из их числа. Так что попытка последнего лидера евразийства найти себе почетное место в абсурдной реальности сталинского мира оказалась абсолютно неудачной.

П.Н.Савицкому пришлось и дальше пребывать в ГУЛАГе, досиживая свой срок в Мордовии (пос. Явас). Впрочем, возможно, послание к Сталину помогло ученому занять в лагере позицию, позволявшую заниматься наукой. П. Н. Савицкий писал в 1957 г. П. П. Сувчинскому: «За одиннадцать лет пребывания в Отечестве я ни на один день не прекращал научной работы. Эту возможность обеспечил мне тот факт, что я все эти годы (за исключением времени болезней) исполнял обязанности культорга и библиотекаря».

Следов каких-то иных апелляций к советской власти в следственном деле П. Н. Савицкого нет. Документально пока не подтверждаются и сообщения о том, что Петра Николаевича якобы этапировали в 1948 г. в Москву и вновь допрашивали по делам 1920-х гг. Освобожден ученый был 7 апреля 1955 г., по отбытии почти полного срока заключения ИТЛ. Племянник Савицкого Александр Кренке ездил в 1955 г. к дяде в ссылку в Потьму и спорил с ним «с западнических позиций». В своих мемуарах А. Н. Кренке утверждает, что П. Н. Савицкий запрашивал в 1955 г. советское гражданство, «его дело разбирали год», но такой «чести» ему не оказали. Из СССР в январе 1956 года Савицкий был отправлен к жене и детям в «социалистическую» Чехословакию.

В лагере и ссылке Савицкий продолжил цикл лагерных стихов. За публикацию в Мюнхене в 1960 г. книги «Стихи» под знакомым читателям 1920-х годов псевдонимом П. Востоков П. Н. Савицкий был в мае 1961 года арестован чехословацкой политической полицией STB. Он отсидел почти год в тюрьме, отказался эмигрировать на Запад (хотел сохранять связи с Москвой). В сентябре 1961 г. был приговорен к 30 месяцам заключения. После организованной находившимся в Англии Н. Е. Андреевым кампании в его защиту, когда за освобождение Савицкого выступили Исайя Берлин, Бертран Рассел, в мае 1962 г. ученый был выпущен на свободу «по амнистии».

Жил в Праге, занимался переводами. Николай Савицкий дожил до начала «чехословацкой весны». Как рассказывал мне его сын, историк эмиграции Иван Николаевич Савицкий, его отец чувствовал себя бодро и как раз собирался написать мемуары, но в эту эпоху надежд и волнений неожиданно 3 апреля 1968 г. умер от разрыва сердца, уже не увидев советскую интервенцию в Чехословакию.