«Гражданские общества» в Киргизии и Таджикистане / Мадина Тураева

Две произошедшие киргизские революции, а также непрекращающийся оживленно бурлящий митинговый процесс в этой стране, с одной стороны, объясняются активностью представителей различных неправительственных организаций (НПО), именующих себя «гражданским обществом», поскольку киргизские реалии, пропитанные духом свободы и безнаказанности, способствуют большой свободе выражения позиций граждан и организаций.

С другой стороны, сложившаяся на сегодня «общественно-политическая среда» в Киргизии сама создает все условия для активизации этого сектора. О каких условиях идет речь? Например, о том, что почти каждый государственный орган в Киргизии имеет свой Общественный наблюдательный совет, которые в большинстве случаев, действительно, работают. Любая государственная комиссия, сформированная по тому или иному вопросу, должна включать представителей «гражданского сектора». Закон же «О нормативно-правовых актах» Киргизии обязывает государственные структуры за месяц обнародовать (опубликовать) проекты документов, по которым начинаются «общественные обсуждения». Конечно, активность обсуждения определяется остротой и степенью интересности вопроса (к примеру, на реформу МВД активисты гражданского общества реагируют куда более горячо, нежели на изменения экологических стандартов), но даже формальное исполнение этой нормы говорит о структурных сдвигах в госуправлении.

Кроме того, общественные советы были созданы при президенте Киргизии, в частности:

1. Общественный экспертный совет по вопросам межэтнического, межконфессионального развития (важность которого очевидна, учитывая, что юг Киргизии - часть Ферганской долины, а события 2010 года до сих пор сказываются на отношении к узбекам);
2. Общественный экспертный совет по вопросам развития образования (что тоже чувствительно ввиду принятой новой Стратегии образования, в обсуждении которой активисты гражданского общества принимали непосредственное участие).

Также на регулярной основе и на заметно повышающемся уровне проводятся бюджетные и парламентские слушания, куда активно вовлекаются граждане и организации. Словом, в сегодняшней Киргизии в полной мере эксплуатируются механизмы и институты для участия граждан, по крайней мере, в обсуждении национального законодательства.

Другой вопрос, насколько действенна и эффективна роль неправительственного сектора в преодолении сопротивления корпуса чиновников, старающихся уменьшить фактор общественного участия и контроля? Ирония, впрочем, состоит и в том, что в результате частых пертурбаций в органах государственной власти, смен политического режима, а также кабинетов министров, в структуре киргизского государственного аппарата все чаще оказывается те, кто успел заявить о себе прежде в гражданском секторе. Это обстоятельство несет в себе двойственный потенциал. Теоретически, обновляемая из числа прежних «НПО-шников» чиновничья структура является дополнительным внутренним механизмом для развития киргизского госаппарата. Однако практически, у большинства тех, кто становится государственным служащим, срабатывают не рефлексы, привитые на семинарах для организаций гражданского общества, а предсказуемые человеческие слабости, помноженные на менталитет и национально-психологические особенности.

В Таджикистане ситуация в этом сегменте, конечно, весьма отличается. Для представителей «гражданского общества» более продвинутая в этом смысле Киргизия является примером в развитии сектора, который, между тем, не всегда успешно имплементируется в местной среде. Как и в других странах бывшего СССР, сектор НПО был когда-то сформирован таджикской интеллигенцией и сотрудниками различных НИИ, научившихся писать проекты и получать под них гранты. Тем более что из-за гражданской войны в республике объем ресурсов, направляемых донорами на установление миропорядка и устранение последствий конфликта, был огромен. Однако в отличие от соседней Киргизии, уровень развития большинства подобных организаций в Таджикистане так и остался низким. Меньшую активность и низкий потенциал организаций гражданского сектора можно объяснить, прежде всего, монолитностью режима и тем, что в отличие от парламентской (теперь уже) Киргизии, принятие решений в Таджикистане в значительной степени централизовано (по конституции, председателем правительства является президент), и «лицо», принимающее решение в стране, одно.

Вместе с тем, даже при известной жесткости авторитарного режима, усилиями «социальных инвесторов» с Запада в Таджикистане постепенно вводятся, или, по крайней мере, формально инсталлируются элементы «демократии». К примеру, при поддержке ПРООН, фонда Сороса, USAID и других доноров работу государственных органов пытаются облечь в формат «публичной политики» (public policy). В качестве отдельных эпизодов, где и как это применялось, можно привести в пример:

- реформу образования в Таджикистане;

- обсуждение на местном уровне реформы ЖКХ (которая, кстати, так и не была проведена);

- единичные случаи успеха правозащитных организаций;

- разработку в некоторых «малых городах» при участии НПО стратегий местного развития

- проведение бюджетных слушаний в районах;

- при обсуждении последней версии Налогового кодекса в Таджикистане организации гражданского сектора «как бы» принимали активное участие. И, несмотря на то, что комментарии и высказанные мнения никак не были учтены властями, для представителей сектора это выглядело первым подобным опытом и своеобразной «маленькой, но победой».

В последнее время в Таджикистане, в котором «гражданское общество» не столь эквивалентно совокупности НПО (как это принято в соседней Киргизии) в журналистском сообществе и социальных сетях наблюдается оживление. Главными катализаторами процесса послужили предстоящие президентские выборы и недавний арест лидера нового политического движения - бывшего министра промышленности Зайда Саидова. Характерно, что активисты новых демократических таджикских «интернет-движений» в подавляющем большинстве либо находятся за пределами Таджикистана, либо функционируют под вымышленными именами. Те же, кто открыто действуют в самом Таджикистане под своими настоящими фамилиями, очевидно, рискуют оказаться там же, где и З. Саидов.

О перспективах развития гражданского сектора вообще, и НПО в частности, в регионе говорить трудно, однако очевидно одно: если завтра из Киргизии уйдет, условно говоря, «донор», то НПО там будут еще долгое время продолжать функционировать – по инерции или в силу насущной уже необходимости киргизской общественности удостовериться в своей «услышанности».

Что касается НПО в Таджикистане, то такой уверенности нет. Понятно лишь то, что испытанные многократно технологии мобилизации граждан, считающих себя прогрессивными и свободомыслящими, через социальные сети, подпитываемые эмигрантскими иллюзиями о романтике революционных движений, будут использоваться как теми, против кого эти движения направлены, так и теми, кто данные технологии изобрел.