Польское восстание 1863 г. в зеркале сербской печати / Павел Косич

Сокращённый вариант статьи, вошедшей в специальный выпуск «Русского Сборника», посвященный Польскому восстанию 1863 года

''История каждого народа полна больших и разнообразных трагедий; можно сказать, что история вообще трагична, но историю Польши можно отнести к числу наиболее трагических. Особенно трагическую ноту в нее вносил многовековой русско-польский спор''. Эти слова во введении к своей работе написал авторитетный историк Алексей Елачич - русский эмигрант, автор единственной истории Польши на сербском языке. Январское восстание поляков в 1863 г. стало еще одной трагической страницей многовекового русско-польского спора; как трагедию воспринимала эти события и сербская печать, которая с большим вниманием следила за происходящим на поле битвы, а также за дипломатическими шагами ведущих государств Европы. На страницах сербских газет ежедневно публиковались сообщения о реакции европейской прессы на дипломатическую активность, которую западноевропейские государства развили в поддержку поляков.

Борьба за свободу – „полонофилы“

Редактором издания Србобран в то время был Петр Нинкович, находившийся под большим влиянием своего сотрудника А.Поповича Зуба, который, вероятно, и был автором большинства текстов. Позднее Зуб весьма негативно оценивал поляков, но поначалу он демонстрировал определенную дозу симпатии к ним, которую вновь проявил и позднее, несмотря на то, что в основном "болел" за русских. Эта симпатия к полякам проявилась, например, в его словах о том, что "…никто не может сомневаться, кто, в конце концов, победит, как бы храбро поляки ни сражались'.

Накануне восстания он писал о том, что мобилизация прошла спокойно и без проблем. Уже в следующем номере сообщалось, что мобилизация прошла не совсем спокойно, что есть сопротивление мобилизации и что ситуация грозит вылиться в восстание. После этого Зуб опубликовал наиболее мрачное описание мобилизации изо всех газет, которые об этом писали. Он назвал мобилизацию "кровавым налогом" (данью кровью по образцу янычар), писал о насильственной мобилизации тысяч мужчин, одни из которых были слишком юными, а другие слишком старыми. Писал о том, что армия хватала юношей на улицах, врывалась ночью в дома, что кроме поляков мобилизуют и евреев, и что поляки считают это страшнейшим притеснением, которое они когда-либо переживали. Известие о начале восстания Србобран опубликовал18 января, в качестве источника упоминалось венское издание Morgenpost. После этого появилось известие, что "генералом восстания" стал Мерославский, сообщалось, что восстание распространяется на левом берегу Вислы, так как этому способствует территория, а на правой стороне реки природные условия не подходят для восстания, но, он также важен из за связей с Литвой. Публиковались известия и о столкновениях во многих районах Польши.

Очень важной газетой, можно даже сказать, что, наравне с изданием Србски дневник, важнейшей, был издаваемый Данилой Медаковичем Напредак, который после продолжительного перерыва вновь стал публиковаться с 1863 года. Напредак не был уже столь популярен, как во время революции 1848 г., но все же еще имел спрос у читателей. Редактор был последовательным русофилом, поэтому большая часть крайне интересных статей газеты была пронизана ярко выраженными прорусскими взглядами.

Вероятно, редактор Напредка Медакович, как последовательный русофил, был подвергнут критике из-за того, как он пишет о восстании, о чем свидетельствует написанная им статья о польском восстании, в которой он отрицал, что не любит поляков: "Я польский народ ценю и люблю, как и любой другой нам родственный народ. Я радуюсь счастью и желаю каждому народу прогресса, и именно поэтому я и осуждаю тех, кто сегодня устроил в Польше бойню". В другой части статьи он утверждал, что восстание было начато без оправданного повода, и что целью его было помешать русскому правительству дать привилегии подданным. Задавался он и вопросом, разумно ли сопротивляться России, если Австрия и Пруссия против восстания?

Из вышеприведенной цитаты можно заключить (при условии, что она была написана искренне), что Медакович с симпатией относился и к русским, и к полякам, и в статье "Польское восстание", анализируя сообщения иностранной прессы и донесения с поля боя, отмечал вероятную достоверность утверждения, что преступления были совершены обеими сторонами конфликта. Однако приведя ряд цифр, он приходит к выводу, что русские все же более точны. В его текстах заметно сожаление по поводу кровопролития двух народов, и поэтому Медакович осуждает восстание 1831 г., считая, что тогда поляки восстали без причин, и в результате намного больше потеряли, чем получили.

Еще до начала восстания белградская полуофициальная газета Видовдан, редактором которой был Милош Попович, опубликовала два любопытных сообщения, которых нет в других изданиях. Первое сообщение о том, что в Варшаве заколот ножом некий человек, что показывало, что ситуация была не такой спокойной, как рассказывали другие газеты, молчавшие о напряженной ситуации в Польше. Второе сообщение относилось к тому, что подпольный листок Ruch публикуется и далее, и при этом выглядит "еще лучше", чем раньше. Из этого короткого сообщения видна симпатия к полякам.

Милош Попович редко комментировал донесения с поля боя, в основном ограничиваясь пересказом новостей. Лишь изредка он писал отдельные комментарии, так, например, спустя две недели после начала восстания он написал, что события, похоже, вышли из-под контроля, и тут же заметил, что в борьбе с повстанцами русское правительство до сих пор не достигло значительного успеха, что означает его реальное поражение. В качестве доказательства этого сообщения он привел новостную заметку из С.-Петербурга о том, что поезда ходят лишь днем, из чего он сделал вывод, что дороги и тракты подвергались нападениям. Он также критиковал русское правительство за колебания между политикой силы и политикой уступок по отношению к полякам. Однако, хотя Попович и критиковал эту непоследовательную политику, он положительно оценил то, что в Польском королевстве польский язык был введен в качестве языка администрации.

Пытаясь опираться на донесения с обеих сторон, хотя и публикуя в большей мере польские сообщения, Попович в статье "Россия и Польша"' пытался представить читателям географическое место деятельности повстанцев, топографию, важнейшие пункты, дороги и т.д. В этой статье он писал, что южные и восточные части Польши являются наиболее подходящими для восстания, как из-за природных условий, так и из-за близости австрийской Галиции, откуда они могли получать помощь. В следующем номере публикуется уже статья "Восстание в Польше"', в которой утверждалось, что Варшава – ключевая точка, и без ее взятия шансы на успех предприятия минимальны. Говорилось, что повстанцы оттягивают свое наступление на нее, так как хотят получше вооружиться. Автор сделал вывод, что повстанцы хорошо разбираются в военном деле, так как пытаются прервать сообщение городов с гарнизонами, друг с другом и с центральной Россией, но также утверждал, что у них недостаточно оружия, чтобы суметь сделать это, и что их судьба предрешена.

Пересказывая комментарии европейской печати, он, в основном, пытался предугадать, включаться ли эти государства, и прежде всего Франция, в конфликт в Польше. Попович дал несколько комментариев по этому вопросу, и прежде всего, заявил следующее: "Я понимаю справедливую поддержку, которой Польша пользуется в Европе; я тоже так чувствую, как и все остальные, но если я не желаю пробудить у друзей этой несчастной страны чрезмерных надежд, то мне стоит воздержаться от того большого восторга, который овладел европейской публикой, и на основании одной простой статьи в Конститюсьонель не заявлять, что Франция вмешается в конфликт''. Он считал, что Россия отвергнет любую дипломатическую ноту, которая будет послана в Петербург, усмотрев в этом вмешательство в ее внутренние дела. О самом восстании Попович говорил, что оно начато без плана и должно быть прекращено. Он также выражал сомнение в том, что последуют некие дипломатические акции, и уверенность в том, что полякам они не помогут. При этом он хвалил поляков за то, что они не провозгласили свержения династии, что даст им возможность примирения с Россией.

Новость о том, что Лангевич потерпел поражение и сбежал на территорию Австрии, Попович изложил в статье "Восстание в Польше", в которой он сообщил, что Лангевич был ударной силой восстания. Попович также похвалил Лангевича за то, что он начал восстание с 10 людьми, а потом его войско выросло до 10.000 человек. При этом Попович выразил мнение, что после поражения и бегства Лангевича боевые действия закончены, и что восстание вскоре пойдет на убыль. Уже в следующем номере, комментируя сообщение о том, что Тайный совет принял руководство восстанием на себя, Попович заявил, что поляки, по его мнению, решили "довести восстание до конца", и предположил, что они надеются на помощь дипломатии. При этом он не преминул похвалить патриотизм полячек, удивляясь их самопожертвованию, как в сборе необходимого для повстанцев, так и на поле боя.

С искренним восхищением Попович относился к тайному польскому правительству, которое он назвал наиболее удивительным явлением во всем восстании, так как ему безоговорочно подчиняются все жители. Он утверждал, что просто невероятно, но это правительство сильнее официального русского правительства. Информацию обо всем этом Попович черпал из немецких газет. Вскоре Попович привел и несколько примеров того, как это тайное правительство демонстрировало свою силу. Свое восхищение могуществом тайного правительства он время от времени продолжал выражать, особенно его удивляло то, что тайное правительство собирало налоги под носом у русских властей. Со временем восторженное отношение к польскому народному правительству пропало, и Попович обвинил его в том, что оно терроризирует Польшу и ее население. Он упомянул, что, очевидно, оно и вовсе пребывает не в Варшаве и даже не в Париже, как некоторые писали, а в австрийской Галиции.

Редакция газеты Србски дневник, которую возглавлял Й.Джорджевич, а с апреля в большой степени Светозар Милетич, представляла собой наиболее либеральную струю сербской периодики и как таковая была в большей мере (хотя и не безгранично) ориентирована на поляков, Непосредственно до начала восстания Србски дневник сообщил, что агитация в Польше становится все сильнее, и что Россия боится восстания. Утверждалось, что маневры, проводимые войсками в гарнизонах, конечно же, не случайны. Сообщались названия пяти тайных листков, выходивших в Варшаве, и утверждалось, что поляки ненавидят Велёпольского и всю его семью. В сообщениях о начале восстания ночь с 10 на 11 января названа ''Варфоломеевской ночью''. По поводу начала восстания редактор заявил, что в Польше вновь происходит то, что уже дважды потрясало Польшу, и выразил опасения новых репрессий со стороны России, считая, что нет надежд на то, что это восстание хорошо закончится для поляков.

Редакция указывала, что это восстание, по сути дела, есть большая и общая народная революция, и уже 15 дней спустя после начала восстания назвала повстанцев настоящей армией. Редакция выражала удивление, что русская армия до сих пор не достигла никакого крупного успеха, делая из этого вывод, что движение очень сильно. Что касается новостей с поля боя, то чаще публиковались польские сообщения, а также выражались сомнения в достоверности русских донесений о том, что русские с легкостью разбивают отряды повстанцев, нанося им значительные потери.

Симпатии к полякам выражались и в статье "Император Наполеон и поляки", в которой Наполеона III благословляли за помощь, которую он оказывал итальянцам в 1859 году, и критиковали Луи Филиппа за то, что тот не оказал такой же помощи полякам в 1831 г. Авторы газеты Србски дневник также выражали надежду, что Наполеон III окажет необходимую помощь и полякам, которым выражал симпатии в их борьбе за свободу, резюмируя: "Когда какой либо из народов освобождается, Европа делает шаг вперед".

Некоторое время спустя в редакционной статье Светозар Милетич выразил свое мнение о Польском восстании, называя его общенародным восстанием и борьбой за свободу. Он изложил свои сомнения в том, кто одержал больше побед в боях. Выразил уверенность в грядущем поражении поляков, но считал, что и это приведет к положительным результатам, дав им моральную победу. Он также выразил уверенность, что это более успешный момент для восстания, чем во время Крымской войны, так как общественное мнение более благосклонно к полякам, чем тогда. Считал, что после подавления восстания русские должны будут дать полякам конституцию, после чего конституция будет введена и на остальных территориях России. Таким образом, победит народное начало и свобода, что и станет моральной победой и успехом поляков в этом восстании.

Тогда же была опубликована небольшая биография Лангевича, а его провозглашение диктатором было воспринято как важный шаг восстания вперед. Симпатии к полякам заметны и в статье о штабе Лангевича в Гошче, которую написал "некий старый поляк", изо всех сил расхваливавший Лангевича, а Србски дневник ее полностью опубликовал.

Редакция журнала описала храбрость поляков на примере командира повстанцев Богдановича и его поведения перед казнью. Русский офицер предложил ему попросить о пощаде, указывая на его молодость, а Богданович ответил, что он лично молод, но их (поляков) борьба стара. Не помогло даже то, что офицер упомянул его старую мать, так как Богданович ответил, что мать стыдилась бы его, если бы он попросил о пощаде.

Сообщение о поражении войск Лангевича и о его бегстве было изложено в статье "Катастрофа в Польше"', само название которой говорит об отношении редакции к этому известию. В ней говорилось, что пробил час, которого все ждали, что Лангевич задержан австрийскими властями после того, как перешел на их сторону. Было выражено мнение, что хотя восстание все еще продолжается, оно закончится в течение одной-двух недель. Авторы сравнили Лангевича с Костюшко, о котором было сказано, что он погиб с мечом в руке, во главе своего народа, и было едко замечено, что Лангевич, очевидно, не был столь храбрым. При этом пелись дифирамбы храбрости поляков, которые, как утверждалось, голыми руками сопротивлялись русскому насилию. Высказывалось мнение, что это бегство убило моральный дух поляков и подорвало их доверие к себе, к своим вождям и к своему будущему.

Как Видовдан, так и Србски дневник восторгались влиянием тайного польского правительства, которое под носом у русских властей в центре Варшавы облагало торговцев налогами, печатало газеты, издавало прокламации и управляло восстанием. Исходя из польских прокламаций, Милетич пришел к выводу, что поляки планируют сопротивляться еще долго. Он писал, что есть еще тысячи борцов, но этого недостаточно. Подчеркивал, что французы оказывают им моральную и материальную поддержку, и таким образом подталкивают к дальнейшему сопротивлению, но все зависит от того, вступит ли Франция в войну или нет.

Необходимо подчеркнуть и то, что Србски дневник, который часто публиковал полонофильские сообщения с поля боя, через пять месяцев стал критичнее относится к польским источникам, указывая, что информация польской газеты Час о победе поляков нелогична, если они после этой победы покинули поле боя. В статье "Славянские междоусобицы и венская пресса'' редактор обрушился с критикой на газету Медаковича Напредак и его видение польской проблемы. Он критиковал его за то, что тот ссылался на Ригера и Палацкого как на авторитеты, и еще в большой мере нападал за ссылки на Жирардена, которого редактор газеты Србски дневникназвал проницательным, но также известным частой сменой своих политических воззрений. В той же критической статье утверждалось, что Медакович искажает его слова, когда замечание о том, что Польша свободна не менее, чем Франция, толкует в том смысле, что положение Польши хорошее. Наоборот, по мнению редактора газеты Србски дневник,сущность слов Жирардена в том, что свободы не хватает французам. Возмущение и иронию вызвали также попытки Медаковича отгадать, где же на самом деле находилось тайное польское правительство.

Ненужное восстание –«русофилы»

Газета Србобран, сообщившая очень жесткие новости о мобилизации рекрутов, уже с 20 января начала менять свое мнение, опубликовав и первую статью, которую мы можем охарактеризовать как антипольскую. Речь идет о статье ''Польское восстание и европейская печать'', в которой автор делает обзор европейской печати о восстании и высказывает свою позицию. Т.е., статья утверждает, что поляки, как народ численностью в 13 миллионов человек, сами виноваты, что не имеют своего государства. Автор обвиняет польскую шляхту в том, что она полностью ограбила крестьян, и заявляет, что своими глазами видел бесчеловечные условия, в которых их держат. В то же время, как замечает автор статьи, эти люди говорят о свободе, равенстве и братстве и утверждают, что без России все будет лучше. Затем автор обрушивается на европейскую печать, упрекая ее в том, что она отрицает право России подавить восстание, в то время, как в Париже, Милане и Неаполе в такой ситуации текут реки крови. Этим автор не ограничился и обвинил польскую эмиграцию в том, что она постоянно выступает против России. Кроме того, он заявил, что поляки ненавидят остальных славян. Затем выразил признательность России, которая помогала сербам, и упомянул, что написал все это в защиту доброго имени русских. В конце концов, он ставит перед собой вопрос, кто же подстрекал к этой новой революции, и замечает, что поведение крестьян обусловлено не национальной гордостью, а голодом, а революцию ведут обедневшие дворяне и эмигранты.

Следующая статья, которая касалась польского вопроса, вышла 5 дней спустя после предыдущей под названием "Польское восстание", в ней редактор определил свое мнение о поляках и об их восстании. Первое, что он подчеркнул, - это то, что поляки восстали в большей мере, чтобы помочь чуждым им интересам, нежели чем самим себе. Также он написал, что еще никто не смог с косами победить пушки и хорошо организованную армию, а если бы и сумели победить русских, то, - задался он вопросом,- что бы они делали с Австрией и Пруссией, которые, по его мнению, не допустили бы образования независимой Польши. Он утверждал, что не является противником польского освобождения, при этом указывая, что их положение не хуже, чем у других народов, и ясно подчеркнул, что поляки заслужили куда худшую судьбу, чем ту, которую они имеют под русскими. Он остро критиковал поляков за то, что они угнетают русинов в Галиции, и таким образом показал лицемерность восстания за свободу в то время как там, где они правят, они еще хуже угнетают своих славянских братьев.

Конечно, Србобран не забыл сообщить новость о том, что крестьяне образовали особые отряды самообороны, которые ловят повстанцев и передают их русским властям. Это было важно, поскольку таким образом у читателей создавалось впечатление, что это не народное восстание, а бунт определенного числа недовольных. Медакович в газете Напредак обрисовал эту позицию намного детальнее. При этом редакция жаловалась на то, что все европейские издания много чего пишут против русских, к сожалению, и некоторые сербские газеты также к этому присоединились, а атмосфера в европейской печати сравнивалась с ситуацией времен Крымской войны. После этого выражено удивление по поводу того, что европейские газеты пишут лишь о польских победах на поле боя, но в то же время призывают помочь полякам, так как утверждают, что сама "Польша пропадет". Из того же номера можно извлечь и одну интересную короткую цитату, которая, по нашему мнению, прекрасно доказывает, почему Попович столь последовательно защищал русских от европейской печати: 'Если русские будут принижены, то и нам никогда не подняться". На наш взгляд, эта цитата достаточно показательна, чтобы понять, что в защите России редактор журнала видел косвенную защиту сербских интересов.

Как искреннему русофилу, Поповичу было тяжело поверить сообщениям о результатах боевых действий, которые он черпал из иностранной печати, поэтому он выражал удивление тем, что в сводках постоянно упоминаются одни и те же командиры, одни и те же места боевых действий и даже одно и то же число повстанцев. Таким образом, он выражал сомнение в достоверности статей, которые публиковала иностранная печать. Конечно, не стоить и говорить, что с большим доверием он относился к сводкам боевых действий, которые публиковали Русский инвалид, Journal de Saint-Pétersbourg и особенно официальная газета русского правительства, выходившая в Варшаве, Dziennik Powszechny. Часто он вовсе не старается скрыть своего отрицательного отношения к текстам европейских газет, в особенности польских и немецких, в которых, по его словам, "Поляки рубят русских в капусту", а самих русских изображают, как дикарей.

Уже в начале марта Попович пришел к выводу, что европейские газеты начали крестовую войну против России, - более всего это видно в статье "Польское восстание и европейские державы", в которой, кроме обвинений по адресу европейских государств, он приводит и некоторые свои размышления о восстании, международной ситуации и историческом праве. Вот одна любопытная цитата, которая показывает природу размышлений Поповича, а также его стиль: ''Сыны единственно-спасительной (католической) веры не стыдятся и с турками, с готтентотами, и хоть с самим пеклом вступить в союз, чтобы избавиться от русских схизматиков". В этой же статье Попович об историческом праве говорит следующее: "Историческое право до сих пор было право сильного, да и впредь об историческом праве будут говорить грохот пушек и острия сабель". Судя по этой цитате, можно сказать, что Попович принадлежал к школе дипломатии Бисмарка. Он также выразил уверенность, что честь русского оружия требует, чтобы восстание было полностью подавлено до начала любых переговоров с повстанцами.

Что касается самих боевых действий, то Попович был убежден, что победа русских не подвергается сомнению, и поэтому с очевидным удовольствием написал статью "Пророчество сбылось", посвященную бегству Лангевича в Австрию. Как видно из самого названия, Попович ликовал из-за того, что Лангевич сбежал, считая, что вскоре восстание утихнет. Самого Лангевича Попович остро критиковал по ряду вопросов. Он обвинил его в отсутствии храбрости, в том, что тот ничего не предпринял, чтобы сделать восстание массовым, что со своими войсками все время находился в районе австрийской границы, чтобы сбежать, когда ситуация ухудшится. Попович считал, что Лангевич практически все делал ошибочно. Считал, что тот не собрал ни достаточного количества людей, ни достаточного количества оружия. Считал, что его ошибка состояла в том, что он не ездил по провинции и не мобилизовывал народ любой ценой, чтобы сделать восстание массовым. Попович также считал, что в результате решения Лангевича избегать боев его войска начали падать духом. Он также указал, что Лангевичу следовало бы сконцентрировать все отряды в один и таким образом создать нечто вроде повстанческой армии, вместо того, чтобы держать их небольшими группами. В конце концов, больше всего Попович критиковал Лангевича из-за того, что тот сбежал с поля битвы, даже не похоронив павших соратников. Попович пришел к заключению, что Лангевич больше ценил свою собственную жизнь, чем свободу своего отечества. В итоге, резюмируя все это, он написал, что польский генерал был либо трус, либо глупец, либо предатель. Однако поскольку четыре месяца спустя после начала восстания столкновения все еще не прекратились, 28 апреля 1863 г. Попович впервые выразил сомнение в скорейшем окончании этого восстания. Он просто удивлялся тому, что русские не могут справиться с горсткой бунтовщиков.

Попович занимался также анализом дипломатической активности и опубликовал статью "Как обстоят польские дела'', в которой он проанализировал дипломатическую ситуацию и пришел к выводу, что другие империи не вмешаются в конфликт. Он заявлял, что поляки - такой народ, который был бы недоволен под любой властью. Он опять счел нужным оправдывать русских тем, что утверждал, что пруссаки и венгры проводят куда более жесткую ассимиляцию подвластных народов, но за это их никто не обвиняет в европейской печати. В конце статьи он дал свою оценку, в которой указал, что если уж полякам и суждено, чтобы кто-то ими правил, то лучше, если это будут русские. По вопросу дипломатии, он вскоре опубликовал еще одну свою статью ''Европейская дипломатия и Польша'', в которой утверждал, что это восстание – возвращение в Средневековье, так как тут одна вера борется против другой. В этой же статье он назвал французскую императрицу одной из наиболее заслуженных фигур в расширении религиозной подоплеки конфликта, назвав ее "женским папой из Парижа". Уже в следующем номере он в своей малой личной войне против кампании, осуществляемой в европейской прессе, стал еще более резок. Так, в статье "Польша и европейская печать" он впервые начал открыто поносить статьи в европейской прессе, называя их лживыми, безобразными, лицемерными и даже "придурошными".

Из номера в номер Попович все более накалял риторику в своей личной войне против кампании в европейской печати, реальный пример того, насколько далеко это заходило, можно обнаружить в цитате из статьи "Слухи из Польши", которая начинается следующими словами: "Или лучше сказать слухи из кузницы заблуждений и ненависти ко всему православному - франко-англо-немецких газет, дошедших до бешенства и ослепления в лихорадочном воображении их воспаленных мозгов". Свою борьбу против европейской печати Попович потихоньку расширил и на поляков и в силу этого в статье "Восстание польское" после пересказа событий с поля боя он заявил, что поляки никогда не будут сильнее русских и всех остальных славян. Это символизировало то, что поляки противостоят всему славянскому миру, а не только России. Затем он обрушился на польскую литературу, сказав, что она очень много хвалится, но это всего лишь литература Запада на польском языке. Потом он начал даже развивать антропологические теории, заявив, что польская аристократия и польский народ не одного происхождения. Он отметил, что дворяне в основном черноволосы, а народ русоволосый, и сделал заключение, что их дворянство татарского происхождения. Стоит отметить, что эту теорию придумал не сам Попович, но он изложил ее как собственное мнение. Таким образом он хотел дополнительно уменьшить сочувствие и симпатии сербов по отношению к польскому народу, указав в одном из предыдущих номеров, что сам народ (крестьяне) в восстании не участвует, а теперь дополнив это сообщением, что дворяне (участники восстания) не были славянами. Упреки в адрес поляков не прекращались, теперь им ставилось в вину и то, что они единственные среди славян, кто жертвует племенным родством ради религии.

Другая газета, которая выражала прорусское видение ситуации, - это Напредак Данила Медаковича. Он сразу же с начала борьбы за поднятие восстания обвинял эмигрантов и их агитацию, а позднее упрекал эмигрантов за то, что они вербуют молодежь, так как ей легче манипулировать. Он защищал и русское решение о мобилизации, как самое мягкое решение на пути разгорания восстания. Медакович просто удивлялся тому, как яростно западные газеты демонизируют русских, представляя их как последних дикарей. В следующей статье Медакович выражал сожаление по поводу молодых поляков, которые погибают напрасно, но и это сожаление не прошло без упоминания о том, что поляки – борцы за свободу, но за свою свободу и угрозу другим.

Что же касается дипломатической активности, то Медакович считал, что европейские газеты слишком возбудились по поводу русско-прусского договора, который он даже называет не договором, а устным соглашением. Он полагал, что невозможно создание антирусского союза в защиту поляков. Медакович также считал, что Россия не нарушала Венского договора 1815 г., т.к. он не регулирует внутреннее положение Польши. Он также высказывал мнение, что европейская печать и дипломаты не должны ссылаться на этот договор, так как согласно ему и Краков должен был быть независимым городом. Он подчеркивал, что ни крестьяне, ни ведущие люди страны не участвовали в этом восстании, и считал это доказательством того, что народ не поддерживал повстанцев. Он не упускал случая также сообщить о том, что крестьяне помогали в поимке повстанцев. Медакович также указал, что университет в Варшаве должен противопоставить эмигрантским сочинениям свои литературные произведения и помочь полякам "вернуться в славянскую семью".

Публикуя сводки с поля боя во вводной статье, Медакович подчеркнул, что обязанность журналистов рассказывать людям всю правду и не давать им обманываться. Он указал, что ему дороги и русские, и поляки, а также предупредил читателей, что немецкие информационные сообщения являются лживыми. Он поставил вопрос, не заплатил ли кто-нибудь лидерам повстанцев. Опираясь на это предположение, Медакович позднее постоянно подчеркивал те фамилии повстанцев, которые звучали "по-иностранному". Что касается польских сообщений о боевых действиях, то тут Медакович, как и редактор Србобрана, был скептичен к заявлениям, что якобы поляки "рубят русских" в капусту. О Лангевиче Медакович иронично писал, что немецкие газеты описывают его, как былинного героя "королевича Марко".

Медакович считал, что с бегством Лангевича восстание полностью закончено. По этому поводу он вновь, как и позднее, написал, что восстание кто-то начал. Он похвалил Велёпольского как настоящего патриота и умного человека, который прекрасно предвидит будущее польского народа. Его удивляло терпение, с которым русские относились к полякам; он был глубоко убежден, что русские дали бы полякам все привилегии, но опасаются, как бы поляки не стали оружием против России.

После бегства Лангевича восстание не утихло, Медакович объяснял это тем, что оно поддерживается постоянным приливом отрядов из Галиции и Познани, называя этих людей "перебежчиками", подчеркивая, что они не были подданными России, что фактор нестабильности действовал извне. И о них, и о повстанцах вообще он писал, что они "не настоящие поляки". Тем самым он хотел сказать, что это были жители не королевства Польского, а прусских и австрийских территорий, населенных поляками, а также эмигранты, прежде всего во Франции, Англии и Италии. В этом смысле и воинственный призыв Рошбрюна он воспринял, как доказательство того, что восстание организовано из заграницы.

Одним из авторитетов, мнение которого Медакович привел, чтобы доказать свою точку зрения, был член французского сената Ла Рошжаклен, - был опубликован перевод его статьи "Франция и Польша". В этой статье Ла Рошжаклен утверждал, что не рассудок объединил всех против России, а ненависть. Он считал, что политикой давления на Россию, Франция теряла плюсы доверительных отношений, сложившихся с Россией, а полякам все равно помочь не сможет. Он также утверждал, что восстание принесло полякам намного больше зла, чем добра, что восстание уже бы утихло, если бы его не раздувала французская пресса. Ла Рошжаклен считал, что восстание не было общенародным, так как не было всеобщим. Он напомнил, что восстание 1831 г. было подавлено, несмотря на то, что поляки тогда имели организованную регулярную армию и крепости, задаваясь вопросом, на что они надеялись теперь, снова подняв восстание. Ла Рошжаклен утверждал, что невозможно создать союз Италии и Австрии, или Испании и Португалии, чтобы напасть на Россию. Он писал, что у русских и у поляков готовность фанатично сражаться за свою родину является врожденной, но русских больше и поэтому они победят. В конце концов, он поставил риторический вопрос, сделает ли Франция ту же ошибку в дипломатии и войне, как и во времена Наполеона I?

Спустя некоторое время Медакович вновь обратился к ситуации на поле боя, опубликовав статью "Отряды юга и севера", в которой утверждалось, что главари повстанцев прибывают из Парижа и имеют не только польские, но и французские, итальянские и немецко-еврейские имена. Он утверждал, что в первых отрядах были и рабочие, и студенты, но что те отряды уже полностью разбиты, а теперь восстание поддерживается за счет "перебежчиков". Он заявлял, что немецкие и польские газеты обманывали народ сообщениями, что восстание полыхало во всю, что оно шло успешно и было общенародным. Далее Медакович сравнивал создавшуюся ситуацию с аналогичными событиями в Неаполе, где тоже были такие отряды, но никто не писал, что там народ восстал против власти Италии. Он также напомнил, что лорд Пальмерстон открыто обвинил императора Наполеона III в подготовке отрядов для вторжения на Сицилию и в южную Италию, задаваясь вопросом, почему то же самое не могло происходить и в случае с Польшей? В особенности с учетом того, как тесно Наполеон III сотрудничал с итальянским королем, и, тем не менее, чинил ему неприятности. В одном из следующих номеров редактор задавался вопросом, почему русские вообще допускают эти вторжения через границу, и не легче ли предотвратить прорыв отрядов на самой границе. Сам отвечая на свой вопрос, он писал, что граница слишком извилиста и длинна, поэтому отряды постоянно ее переходят. При этом Медакович заключал, что, если сложившаяся ситуация продлится еще пару месяцев, то он и сам придет к выводу, что русское правительство, не знает, что делать.

Медакович написал также статью "Муравьев и Форе" (Forey), в которой поведал о большой шумихе, поднятой из-за того, что Муравьев повесил пару главарей восстания, а французского маршала Форе, руководившего карательной экспедицией в Мексике, не осуждали ни словом, хотя он отнимал землю у всех мексиканцев, защищавших свою страну от нападения французов.

Стоит также подчеркнуть то, что Медакович мало верил в статьи польских и других газет, сообщавших о зверствах русских, оценивая эти рассказы, как преувеличение. Однако, прочитав в газете из Санкт-Петербурга о зверствах польских повстанцев, Медакович детально их описал и выразил возмущение такой дикостью. Одним из подобных примеров была статья о преступлениях польских повстанцев по отношению к священникам.

Часто осуждая иностранную (западную) печать, Медакович, тем не менее, иногда перепечатывал статьи оттуда, либо чтобы покритиковать, либо если текст соответствовал его точке зрения. Так, 5 сентября он перепечатал статью из Морнинг Хералд, в которой утверждалось, что сражался не весь польский народ, а горстка бунтовщиков, желавших заполучить политическую власть, и что поэтому английские симпатии определены ошибочно. Кроме того, в этой статье говорилось, что до последнего времени было неизвестно, как сильно дворяне эксплуатировали своих крестьян, и как те же самые разглагольствовавшие о свободе дворяне вели себя, как тираны, по отношению к крестьянам. Также утверждалось, что повстанцы грабили и убивали собственный народ, поддерживая восстание страхом и террором, заставляя людей присоединяться к ним и рисковать жизнью и деньгами, лишь бы избежать угрозы смерти от повстанцев.

Под названием «Некие откровения» анонимный польский повстанец написал о восстании небольшую брошюру, и Медакович опубликовал статью об этой книге без комментариев. В ней было написано, что подготовка к восстанию началась зимой 1861 г. Говорилось, что национальное правительство было сформировано из белых (аристократов) и красных (демократов). Белые хотели восстания, чтобы провести реформу внутреннего управления, а красные хотели восстания, чтобы ввести в него весь народ и дать ему право собственности над земельными угодьями. Белые считали, что восстание было слишком неподготовленным, не соглашаясь с программой и покидая страну. Автор обвинил красных в том, что им не хватило храбрости рассчитаться с белыми, и что они им поддались. Также утверждал, что в комитете не было способных людей, и что белые намеренно саботировали восстание. Что Мерославский был представителем красных, а Лангевич – белых. Дальше автор брошюры утверждал, что прошлое правительство пало и создан новый комитет, которому он рекомендовал захватить Галицию и Познань, полностью порвать с Российской империей и создать повстанческий (революционный суд), которому бы подчинялся и главный комитет.

В начале октября в статье «Нынешнее положение польского вопроса» Медакович вновь обратился к ситуации в Польше. В этой статье он утверждал, что восстание было начато с ведома Наполеона III. Причиной восстания были названы опасения польских эмигрантов, что вследствие новых реформ в России, они потеряют свои дворянские привилегии. Медакович был уверен, что до начала восстания польским эмигрантам была обещана помощь из заграницы, прежде всего из Парижа. Причиной поражения этого восстания он назвал пассивность народа, имея в виду прежде всего крестьян. Он надеялся, что поляки осознают свою ошибку и сами прекратят восстание, прервав, таким образом, ненужное кровопролитие. И тем не менее, Медакович полагал, что восстание не закончится, пока Наполеон III не займется какой-то новой темой. Он и позднее обвинял Париж за беспорядки в Польше, и после одного из сообщений, что один из отрядов повстанцев разбит сразу после перехода границы, Медакович вослкикнул: «Есть ли у этих людей душа и Бог?! Это же настоящая бойня! Париж всему этому виной».

Еще одной статьей, которую, как нам представляется, он опубликовал не без намерения доказать свое мнение, стал текст «Письма польского патриота народному польскому правительству». Этот польский патриот упоминал, что сражался до 4 мая и что потерял левую руку и часть ноги. Он сожалел, что участвовал в сражении, и обвинял подпольное правительство в том, что оно гонит людей в неравный бой. Он считал, что надо было принять амнистию и автономию. Жаловался, что был обманут уверениями о скорой помощи из-за рубежа, о том, что русская молодежь на их стороне, и т.д. Он обвинял правительство в том, что вместо политических прав оно старалось создать Польскую империю, как и в том, что вместо «свободной Польши» строили «панскую Польшу». Считал, что было большой ошибкой настаивать на Волыни, Литве и Подолье, так как от этого поляки не имели никакой пользы.

В самом конце 1863 г. Медакович уделил внимание публикациям газеты Србски дневник и в статье ''Опасность от России'' среди прочего утверждал, что полностью необоснованным является утверждение этой газеты о том, что борьба поляков за свободу – косвенно есть борьба за Большую Сербию.

При этом нельзя сказать, что даже Попович публиковал лишь западноевропейские статьи, помещая иногда и тексты из русских газет о дипломатической борьбе вокруг польского вопроса. Так, среди прочего Попович полностью перепечатал статью Русского инвалида под заголовком «Что от нас хотят?», в которой говорилось, что большинство мер, предложенных западными дипломатами, Россия уже предприняла, а остальное невозможно сделать, так как поляки сами этому противятся.

Выводы

Польское восстание вызвало мощный резонанс в сербской печати и произвело различное воздействие. Причиной тому было то, что у сербов были теплые отношения и к России, и к Польше. Сербы находили общее с Россией из-за славянства, Православия и совместной борьбы против турок, - вот почему эти связи было трудно расторгнуть. Также не стоит забывать, что на Россию смотрели, как на защитницу и потенциального освободителя остальной части угнетенного сербского народа, что дополнительно подогревало симпатии сербов. С другой стороны, Польша пользовалась сочувствием сербов в результате славянской солидарности, а также потому, что сербы могли войти в их положение народа без государства, так как сербы еще помнили такие же дни под иностранным господством. Их также сближало ощущение разделенного народа, так как поляки жили в Австрии, Пруссии и России, как и сербы, которые, кроме княжества Сербии, жили в Австрии и Турции.

Сербская печать считала, что польский вопрос исключительно важен для будущего всего славянского мира и поэтому подходила к нему с максимальным вниманием. Хотя по многим вопросам сербские газеты друг с другом не соглашались, заметно, что по большинству вопросов они были согласны, хотя подходили к проблеме с различных точек зрения и позиций. Согласие по вышеприведенным вопросам было возможно только исходя из тех причин, что во всех газетах чтились идеалы славянской общности и взаимопомощи, невозможные без сотрудничества русских и поляков, из-за чего польский вопрос вызывал такое внимание, и из-за чего предпринимались попытки найти и предложить путь, который решил бы польский вопрос не на короткий период времени, заморозив проблему, а на более долгий период, чтобы вековая русско-польская ссора была бы навсегда устранена, после чего русские и поляки окончательно стали бы теми двумя столпами славянства, которые действовали бы вместе ради укрепления и прогресса самих себя и всего славянского мира.

Перевод с сербского Алексея Тимофеева