«Кровавое воскресенье» 9 января 1905 года / О.Р. Айрапетов

Раскинулась необозримо

Уже кровавая заря, 

Грозя Артуром и Цусимой, 

Грозя Девятым января…

Александр Блок

Падение Порт-Артура сыграло исключительно важную роль в углублении внутриполитического кризиса Российской империи. Вместе с внешним могуществом Империи под вопрос было поставлено и самое ее существование. Один из корреспондентов главы МВД писал ему: «Порт-Артур пал под ударами японцев. Душа и сердце истинно русского человека дрогнули и облились кровью». Абсолютно прав был Ленин, утверждая в январе 1905 г.: «Капитуляция Порт-Артура есть пролог капитуляции царизма». И.В. Сталин в это время также не скрывал своей радости, считая, что наступило время сведения счетов с монархией: «Редеют царские батальоны, гибнет царский флот, сдался, наконец, позорно Порт-Артур, – и тем еще раз обнаруживается старческая дряблость царского самодержавия». Народная Россия, по словам Струве, была «разбужена от векового политического сна дальневосточной грозой».В начале 1905 г. он предсказывал приход решающего момента и объединения всего общества против самодержавия. «Самодержавие ослаблено. - писал Ленин. – В революцию начинают верить самые неверующие. Всеобщая вера в революцию есть уже начало революции».Даже в подцензурной прессе стали возможны весьма резкие заявления: «Японские победы не составляют случайности, и военное счастье не перейдет на нашу сторону, пока общие условия русской жизни не изменятся к лучшему. Это сознание с необычайной ясностью овладело умами лучшей части нашего общества, побуждая желать скорейшего прекращения войны во имя истинного патриотизма, вопреки фальшивым воинственным возгласам людей, привыкших извлекать выгоды из бедствий народа и государства».Настроения в стране были весьма далеки от радужных. В Петербурге назревали грозные события. Известие о падении крепости на берегах Тихого океана вызвало негодование рабочих Петербурга.

Общество вообще было весьма взволнованным, но еще 31 декабря 1904 (13 января 1905) года Гапон не знал, чем закончится начинающееся движение рабочих.Узнав о падении Порт-Артура, он собрал руководство своей организации и сообщил рабочим, что, по его мнению, настало время подать петицию царю. Это предложение было поддержано, а очередное предложение руководству Путиловского завода вернуть уволенных рабочих было встречено очередным отказом. Стачка стала неизбежной. С 3(16) января 1905 г. на Путиловском началась забастовка. Рабочие были уже готовы к выступлению, они попросту ждали призыва бросить работу. Услышав призыв, люди сразу же покидали цеха. В этот день решение о начале забастовки было принято на совещании рабочих под руководством Гапона. Социалисты попытались использовать случай для пропаганды, но без успеха. «На упомянутом собрании появилось несколько евреев-интеллигентов с целью

произнесения агитационных речей, - гласил отчет прокурора, поданный министру внутренних дел на следующий день, - а одна курсистка начала раздавать прокламации, но лица эти были немедленно удалены». Забастовка быстро разрасталась. Только на Путиловском работу прекратили до 13 тысяч человек, первые дни забастовка протекала мирно, нарушений порядка не было. Масштаб протеста был весьма велик, требования забастовщиков попали в печать.

За десятилетие с 1895 по 1904 гг. основными причинами забастовок на фабриках и заводах были проблемы заработной платы (1071 случай), рабочего времени (385 случаев), порядка на рабочих местах (131 случай) и случайные (178). Было ясно, что поводом для забастовки стали злоупотребления. «Благодаря отсутствию контроля над мастерами, - заявлял автор «Нашей Жизни», - на заводе развивается атмосфера кумовства, подкупа и низкопоклонства». Мастера устанавливали расценки и определяли объем выработки норм. Они были почти всевластными хозяевами в цехах. Теперь случайная причина, поддержанная проблемами заработной платы и рабочего времени, привела к небывало массовому выступлению. Очевидно, что причина массовости движения была все же глубже, чем проблема злоупотребления мастерами своей властью.

С другой стороны, именно в силу массовости движение рабочих неизбежно перерастало в политическое. Забастовка стала распространяться на другие заводы и фабрики. В течение трех дней в столице забастовало около 140 тысяч человек. Каких-либо беспорядков забастовщики по-прежнему не производили. «Выборные по воле народа Путиловского завода» - 37 человек – единогласно избрали Гапона своим представителем на переговорах с администрацией. После этого он уже не мог остановить забастовку, а мог только возглавлять движение. Первоначально требования забастовщиков носили все же чисто экономический характер – поднять поденные расценки (женщинам до 70 копеек, мужчинам до 1 рубля в день), улучшить вентиляцию цехов, отменить обязательные сверхурочные работы и т. п. Даже вопрос о 8-часовом рабочем дне рабочие были готовы отложить на будущее. Градоначальник столицы генерал-лейтенант генерал-адъютант И.А. Фуллон позвонил Гапону и сообщил ему, что Витте добился согласия владельцев завода на возвращение одного рабочего и, возможно, еще двух. Оставался один. Генерал просил прекратить забастовку, но было уже поздно.

До определённого периода властям удавалось еще контролировать информационный фон разворачивающихся в столице событий. Наиболее читаемыми газетами в Санкт-Петербурге и России в течение 1904 года были «Биржевые Ведомости» (15 048 145 экз. в год), «Петербургский листок» (12 048 470 экз.), «Новое Время» (6 329 505 экз.), «Петербургская газета» (4 437 101 экз.), «Русь» (2 448 033 экз.). Либеральная «Наша Жизнь» начала выходить только в октябре и занимала слабые позиции в среднем по годовой продаже – 22-е место - 9 947 экз. Официальные «Ведомости Санкт-Петербургского градоначальства» занимали 11-е место (142 529 экз.), «Правительственный вестник» - 13-е место (80 378 экз.), «Русский инвалид» – 16-е место (44 378 экз.). Но эти газеты молчали о событиях в столице (во всяком случае, в её рабочих районах и до того, как они переросли до уровня кризиса). Причина могла быть лишь одна – уровень власти, ответственный за принятие решения, таких решений не принимал, приказа сверху о том, как следует относиться к происходящему, не поступало. О том, что происходит, писали другие ежедневники.

Лояльнейшее правительству «Новое Время» 6(19) января опубликовало обзор состояния рабочего вопроса в России, в котором говорилось: «Ближайшее наблюдение нашей промышленной жизни показывает, что в ней совершается глубокий процесс, требующий самого серьезного к нему отношения. Стачки, беспорядки и волнения среди рабочих уже давно утратили характер случайных, обратившись в хроническое проявление недовольства. Ничтожные по-видимому поводы вызывают все чаще и чаще серьезные осложнения, нередко с кровавым исходом. Многие промышленные центры время от времени объявляются как бы на военном положении и нуждаются в охране штыками. Ближайшее ознакомление с причинами этих явлений показывает, что движение среди рабочих принимает нередко политический характер. Вместе с тем обнаруживается, что политическая окраска рабочего движения далеко не случайна: причины ее кроются в самом существе дела и в отношении правительства к рабочему движению. Уже давно стало несомненным, что репрессивные меры приводили лишь к отрицательным результатам и оказались вполне бессильными направить рабочее движение в спокойное русло. Очевидно, рабочая среда нуждается в успокоении, которое может быть достигнуто лишь серьезной и решительной реформой. Эта последняя должна касаться как экономического, так и правового положения рабочих, требующего коренного изменения».

Дальнейшие события показали, что император не собирался прислушиваться к голосу разума, который неоднократно звучал в эти январские дни. В его обычном расписании не было перемен. Литургии, прием докладов (чаще других Военного министра и министра Двора), праздничные завтраки следовали один за другим. Пожалуй, из этой череды поначалу выделялась лишь елка с детьми 2(15) января. 6(19) в 9.45 императорская чета направилась из Царского Села в Петербург, в 10.30 они уже были в Зимнем дворце. На праздничный прием туда же приехала и вдовствующая императрица. Николай II принимал представителей гвардии и частей столичного округа, после чего – придворных чинов и т.д. В 11.00 из Малахитовой гостиной императорская чета проследовала через залы дворца в Большую церковь к литургии. Тут произошло не запланированное событие. На Крещенском параде и водосвятии по случайности батарея выстрелила боевым шрапнельным снарядом по Зимнему дворцу. В четырех окнах были разбиты стекла, пули повредили угол дворца. «Церемония продолжилась, никто не двинулся с мест, - вспоминал В.Ф. Джунковский, - Государь сохранил полное спокойствие, даже не изменился в лице». Был ранен городовой, более никто не пострадал, но все же никто не мог с уверенностью сказать, не было ли случившееся результатом злого умысла.

Была немедленно образована следственная комиссия под председательством начальника артиллерии Гвардейского корпуса генерал-лейтенанта Н.М. Хитрово. Выяснилось, что после учений 4(17) января из одного из орудий забыли извлечь заряд учебной картечи. Это орудие и вошло в состав 6-орудийной батареи, приветствовавшей императора на водосвятии. Новость о случившемся в столице быстро достигла Мукдена – среди офицеров она почти не вызвала возмущения. Всех интересовало, скоро ли будет заключен мир. Все чувствовали – в далекой России начинается что-то необычное, важное и большое.

Опасаясь ареста, Гапон провел ночь с 6(19) на 7(20) января на квартире у рабочего своей организации, где составлял текст петиции на имя императора. Он уже был готов включить в нее требования либеральной оппозиции. Гапон поделился этой мыслью с рабочими на общем собрании, встретив «единодушное сочувствие во всех отделах “Общества”». 7(20) января рабочие начали выходить на улицы. Толпа до 300 человек прошлась по Васильевскому острову, принуждая рабочих мелких заводов и фабрик бросать работу. Им не удалось сделать это только на Пироксилиновом заводе Морского министерства и только по причине присутствия на нем двух рот моряков, которые директор завода обещал пустить в дело при попытке проникновения забастовщиков на территорию объекта. Требования рабочих начали выходить за пределы экономических. При этом в целом порядок в городе нарушен не был, а центр оставался спокойным. События развивались быстро и вскоре они застали врасплох и власти, и революционеров.

7(20) января была составлена петиция к царю. Гапон сразу после событий обратился к народу с воззванием, в котором писал: «Рабочим петербургским, твоим детям, братьям и сестрам по крови и простому происхождению, - жить невмоготу, не под силу стало. К хозяевам, чиновникам и министрам, по моему указанию, искать милости и правды для себя они ходили. Милость под спуд ушла, правда на небеса улетела. Над нами издевались. Тогда непосредственно к самому царю, помимо чиновников, за маткой-правдой для всего уже народа русского обратиться мы решились». Предлагаемая петиция состояла из «мер против нищеты народной», «мер против невежества и бесправия русского народа», «мер против гнета капитала над трудом». Фактически императору предлагался проект парламентской монархии и широких экономических и социальных реформ. Текст петиции зачитывал Гапон на общем собрании.

Здание собрания, рассчитанное максимум на 600 человек, не могло вместить всех желающих, а их собралось около 40 тысяч. Гапон вышел на улицу и начал читать вслух. Но документ затем читали во всех отделах Общества посменно, отвечая на вопросы и разъясняя рабочим суть изложенной программы. Безусловно, требования поддержали массы рабочих, между тем, это была уже и политическая программа, очень близкая к социал-демократической программе-минимум. Председатель правления Собрания И.В. Васильев – 24-летний рабочий, выходец из Смоленской губернии - заверял слушателей, что царь ждет их завтра в два часа дня, и встретит их «со слезами на глазах»: «Идите только спокойно, без крика, без знамен, без оружия и просите царя, мы будем стоять до восьми часов вечера, мы будем ждать до 12 часом ночи и если он не выйдет к нам, если он нас не выслушает, то скажем «нет у нас царя!». И пусть лучше пройдут через трупы, так как возвращаться к нашей теперешней жизни – это все равно, что в могилу, наша жизнь такая, как она теперь, не лучше смерти».

Молодой еще человек, Васильев явно вызывал доверие у собравшихся. На вопрос – готовы ли все идти на смерть, собравшиеся единогласно ответили криком: «Идем на смерть!» Один из свидетелей этой сцены через несколько дней вспоминал: «Я бывал на многих собраниях, но никогда в жизни моей не приходилось наблюдать такого полного энтузиазма, такого полного единодушия, такой полной решимости». Васильев был действительно готов не призывать людей идти на смерть, а вести их за собой. Перед шествием к царю он написал жене письмо, в котором говорил: «Если я не вернусь и не буду жив, то, Нюша, ты не плачь, как-нибудь первое время проживешь, а потом поступи на фабрику, расти Ванюру и говори, что я погиб мученической смертью, за свободу и счастье народа». На следующий день Васильев был убит, оставив жену и двоих детей. Тело его было тайно предано земле полицией.

В короткий промежуток времени под текстом петиции поставили подписи десятки тысяч человек – в основном это были рабочие. Всего, по свидетельству Гапона, общее число подписавшихся и поставивших знаки из-за неграмотности достигло 100 тысяч человек. Наверное, это было естественно. Уровень жизни рабочих столицы был ужасающе низким. Даже после расстрела в самом далеком от революции «Новом Времени» признавали: «Так, средняя зарплата рабочих на многих мануфактурах С.-Петербурга достигает лишь 45-55 коп. в день. Позволительно спросить, каким образом могут существовать рабочие на получаемый ими заработок и каковы условия этого существования, при дороговизне столичной жизни? Очевидно, в этих условиях имеются налицо все признаки нравственного и физического вырождения их. Размещаясь в сырых и темных подвалах, лишенных света и воздуха, нередко по 4-6 человек в комнате, мужчины, женщины и дети – вместе, рабочие принуждены жить в убийственной обстановке, вовсе не соответствующей условиям человеческого существования». Терпению людей рано или поздно приходит конец.

Против этих-то условий существования и выступили рабочие в январе 1905 года. Они видели в священнике руководителя организованного с санкции правительства общества и верили в успех. «Это человек страшной власти среди путиловских рабочих, - отмечал Горький – у него под рукой свыше 10 тысяч людей, верующих в него как в святого». Гапон безгранично верил в себя. 8(21) января он написал письмо к министру внутренних дел, которое, кроме него, подписало еще 11 человек: «Рабочие и жители г. С.-Петербурга различных сословий желают и должны видеть царя 9 января в 2 часа дня на Дворцовой площади, чтобы выразить ему непосредственно свои нужды, нужды всего русского народа. Царю нечего бояться. Я, как представитель собрания русских фабрично-заводских рабочих, мои сотрудники и товарищи рабочие, даже все так называемые революционные группы разных направлений гарантируем неприкосновенность его личности. Пусть он выйдет, как истинный царь, с мужественным сердцем к своему народу и примет из рук в руки нашу петицию. Этого требует благо его, благо обывателей Петербурга, благо нашей родины. Иначе может произойти конец той нравственной связи, которая до сих пор еще существовала между русским царем и русским народом. Ваш долг, великий нравственный долг пред царем и всем русским народом немедленно, сегодня же, довести до сведения Его Императорского Величества, как все вышесказанное, так и приложенную здесь нашу петицию. Скажите царю, что я, рабочие и многие тысячи русского народа мирно, с верою в него, решили бесповоротно идти к Зимнему дворцу». Это обращение представляло из себя нечто среднее между прошением и ультиматумом. В тот же день Гапон отправился на встречу с министром юстиции, министром внутренних и др.

Но родственники убедили царя, что уступать не надо. В результате Николай покинул столицу, отправившись в Царское Село. В городе распоряжался вел. кн. Владимир Александрович. Генерал от инфантерии и генерал-адъютант, он был главнокомандующим войсками гвардии и Санкт-Петербургского военного округа со 2(14) марта 1881 года. Жалование по столь высокой должности составляло 14 тысяч рублей в год.

Ст. 113 «Устава о пресечении преступлений» ясно гласила, что в случае появления «подложных указов и слухов, ко вреду государственному клонящихся, правительство предупреждает распространение оных объявлениями чрез печатные указы и манифесты о лживости разглашений». Ничего подобного сделано не было, но войска столичного гарнизона уже были на улицах Петербурга. В ночь с 8 на 9 (с 21 на 22) января их начали выводить в большом количестве. «К утру, - вспоминал современник, - город представлял собой такую картину: почти на всех перекрестках главных улиц и на концах окраинных улиц расположились бивуаком войска». Даже на небольших улицах стояло по 100-300 солдат и офицеров. «Все спуски на Неву и переходы также были заняты войсками». Стояли сильные морозы – солдаты разводили костры, грелись, готовили горячую пищу. Подготовка к встрече демонстрации была довольно очевидной, но никто не верил в то, что армия будет стрелять.

Многие понимали, что готовится что-то страшное. 8(21) января 1905 г. к императору с настойчивой просьбой об аудиенции обратился его советник А.А. Клопов. Он пытался объяснить Николаю II бессмысленность ставки на штыки и необходимость прислушаться к рабочим: «Как только началась стачка рабочих, невольно явился вопрос – что делать в данную минуту? Выход, по моему мнению, представляется двоякий: или прибегнуть к репрессиям, или отнестись к этому явлению спокойно, с добрым чувством, употребив энергично все средства к удовлетворению законных требований рабочих. Справедливость и логика требуют конечно предпочесть второй способ, так как одна строгость может вызвать еще большие беспорядки. Вы знаете, Государь, всюду носится слух, что завтра народ собирается идти с крестным ходом к Зимнему Дворцу для подачи Вам челобитной. Один такой слух невольно вызывает чувство глубокой симпатии к такому народу, который в минуты раздражения проявляет простодушие и мудрость. Вот почему Ваше сердечное отношение к нуждам рабочих и строгий приказ администрации – разобрать безотлагательно все претензии рабочих, при непременном участии выборных от них депутатов, должны произвести самое благотворное действие на волнения рабочих и в то же время успокоительно повлиять на общее настроение общества». Это был разумный совет, но к нему не прислушались. Был выбран первый выход из положения - репрессии.

Николай II знал о принятых в столице мерах. Они, судя по его записям в дневнике, поначалу монарха не особенно волновали. В день встречи с Клоповым он отметил: «Со вчерашнего дня в Петербурге забастовали все заводы и фабрики. Из окрестностей вызваны войска для усиления гарнизона. Рабочие до сих пор вели себя спокойно. Количество их определяется в 120.000 ч. Во главе рабочего союза какой-то священник — социалист Гапон. Мирский приезжал вечером для доклада о принятых мерах». Гарнизон столицы усиливался. Войска по-прежнему оставались резервом для полиции. Её численность в Санкт-Петербурге в 1903 году составляла: 1 полицмейстер; 163 классных чина; 449 околоточных надзирателя; 2925 городовых. В 1904 году была увеличена численность руководства столичной полиции, но сокращены остальные кадры: 3 полицмейстера; 162 классных чина, 411 околоточных надзирателя, 2746 городовых. У полиции имелся резерв. На 1(14) января 1904 года он составлял 211 городовых, 39 околоточных.

В 1903 году гарнизон Петербурга состоял из: трех гвардейских пехотных дивизий и отдельного гвардейского стрелкового полка (всего 13 полков пехоты); гвардейского Экипажа; гвардейского Саперного батальона: гвардейского полевого жандармского эскадрона; двух гвардейских кавалерийских дивизий (всего 10 полков кавалерии и 1 сотня);  одной конно-артиллерийской и двух артиллерийских бригад (всего 7 дивизионов пешей и 2 конной артиллерии). В Павловске стояла гвардейская запасная пешая батарея, в Царском Селе – гвардейская стрелковая бригада (4 батальона). Гвардейский корпус не затронули мобилизации, его части не отправляли в Манчжурию. Он оставался хорошо укомплектованным офицерским и унтер-офицерским составом. 14(27) декабря 1904 г. император издал указ, по которому отслужившие свой срок нижние чины должны были оставаться в своих частях, а не поступать в новые запасные. Они могли быть направлены и на доукомплектование других существующих частей с неполным штатом.

В гвардии к концу 1904 г. числилось 29 778 рядовых 1 905 унтер-офицеров, 28 полных генералов, 21 генерал-лейтенант, 39 генерал-майоров, 124 полковника, 669 прочих офицеров и 156 чиновников. Впрочем, в отношении дисциплины картина не была идиллической. В 1904 г. в Гвардейском корпусе имелись случаи грубого нарушения дисциплины: нарушение воинского чинопочитания и подчинения (60), неповиновение начальству (18), неисполнение приказаний начальства (7), уклонение от службы (3), побегов (10), оскорбление часового (2). Тем не менее корпус оставался вполне надежной опорой власти.

На 1904 год в распоряжении градоначальника Петербурга вместе с резервом полиции имелось 2996 городовых и околоточных, или 1 полицейский на 519,106 жителей города. Этого было недостаточно для контроля над городом. Даже в обычное, спокойное время, армия выполняла ряд полицейских функций – выставляла наряды на вокзалах, караулы у правительственных учреждений и т.п. В 1905 году ежедневно для нужд Военного ведомства в караулы заступало 9 495 человек, а для нужд гражданских ведомств – 3 247 человек, причем за год первый наряд увеличился на 950, а второй – на 338 человек. В экстренных случаях, судя по ведомостям распределения войск в помощь полиции (в основном это была гвардия, но привлекались и части 23-й пехотной дивизии), на улицы Петербурга было выведено 23,5 батальона, 8 эскадронов и 13 сотен (кавалерия была только гвардейской). Только в центральной части города – от набережной Невы до Невского проспекта и Екатерининского канала и от здания Сената до реки Фонтанка действовало 19 батальонов, 4 эскадрона и 9 сотен. Это была серьезная сила.

Представители общественности и деятели культуры, представители городского самоуправления и гапоновской организации сформировали делегацию во главе с М. Горьким, 8(21) января она отправились к главе МВД с просьбой не допустить столкновения войск с манифестантами и вывести солдат с улиц назад в казармы. Святополк-Мирский не принял делегацию, лакей заявил, что министра нет дома. Товарищ министра и командующий Отдельным корпусом жандармов генерал К.Н. Рыдзевский принял делегацию, но встреча ни к чему не привела. По результатам беседы с генералом Горький заметил – «деревянный идол и неуч». Делегация отправилась к Витте, который долго беседовал с ней, но заметил, что сделать ничего не может.

В тот же день, в субботу вечером 8(21) января 1905 года было проведено совещание министров внутренних дел, финансов, юстиции, товарищей министров внутренних дел и финансов, директора Департамента полиции, градоначальника и начальника штаба войск гвардии. Генералы Фуллон и Н.Ф. Мешетич отчитались о распределении войск с целью недопущения рабочих в центр города. Об опасности кровопролития никто не думал. «Все совещание носило совершенно спокойный характер, – вспоминал министр финансов. – Среди представителей Министерства внутренних дел и в объяснениях начальника штаба не было ни малейшей тревоги». По результатам совещания Святополк-Мирский распорядился провести арест Гапона и 19 наиболее активных членов его организации. Фуллон заявил, что не может выполнить этот приказ, так как полиции недостаточно и для поддержания порядка в городе, и для организации арестов, которые неизбежно встретят сопротивление и вызовут беспорядки. Гапона уже охраняло около 200 рабочих. Гапон к вечеру 8(21) января был уже явно на взводе, заметно нервничал и курил папиросы одну от другой. Находившийся рядом с ним журналист газеты «Наши дни» вспоминал: «Наружность его была измученная, голос хриплый, потерял его».

После знаменитой «зубатовской» демонстрации в Москве в 1902 году «Московские ведомости», описывая веру рабочих в императора, сочли необходимым отметить: «Не усомнится и сердце Царское в несокрушимой незыблемости вечного союза Царя с народом». Эта вера и выводила рабочих на улицы столицы. Каждый из 11 отделов гапоновской организации формировал свою колонну, которая шла в центр города. В 14.00 они все должны были соединиться на Дворцовой площади. Руководители каждого из отделов разъясняли рабочим, что они должны идти «тихо и мирно» и «не допускать никакого шума и никаких столкновений с полицией». 9(22) января 1905 г. началось для участников демонстрации с молебна о здравии императорской четы в часовне Путиловского завода, после чего с портретами Николая II и Александры Федоровны, с хоругвями и иконами люди двинулись в центр города. Шествие поначалу задержалось из-за икон. Их не было, потом рабочие принесли их из часовни. Узнав об этом, Гапон сказал своему помощнику: «Скажи товарищам, что я сейчас выхожу и пойдем к царю». Попытки части рабочих поднять красные флаги или строить баррикады пресекались – демонстранты не поддерживали этого.

Судя по сведениям, собранным комиссией присяжных поверенных, полиция нигде «не заявляла рабочим о незаконности происходившего движения». Впереди и по бокам демонстрации шли полицейские, следившие вместе с рабочими за соблюдением порядка. Никакой враждебности те и другие по отношению друг к другу не проявляли. День был солнечным, посмотреть на невиданное зрелище собирались толпы горожан. Все ждали прихода рабочих. «В редкое для Петербурга ослепительное яркое утро, - вспоминала вышедшая из Публичной библиотеки курсистка, - на улице было людно. По Литейному двигались густые массы прохожих по направлению к Невскому, а на Невском трудно было протолкаться». Несмотря на сильный мороз, люди шли с непокрытыми головами – это была демонстрация преданности. Призывы руководителей Общества не допускать шума и криков строго выполнялись рабочими. Один из свидетелей вспоминал: «Народ до последнего мгновения не допускал и мысли о том, что войска будут стрелять, так как ничего противозаконного не делал, не считая одиночных криков».

На Невском царила тишина. «Ни улыбок, ни разговоров. В толпе зрителей многие снимали шапки. А рабочие все шли и шли…» Толпа шла тихо, верноподданные даже не кричали «Ура!», так как говорили, «что пришли сюда “не безобразничать”, а просить у царя права своего и справедливости. Они выражали опасение, чтобы не вызвать таким образом крутых мер со стороны блюстителей порядка». Между тем, по официальной версии, толпы народа отправились вручать петицию, в текст которой были внесены «дерзкие требования политического свойства», на Высочайшее Имя. Столкновения с войсками все же имели место, но по официальной версии, они носили исключительно редкий характер – 1 выстрел из револьвера и 1 нападение на солдата на весь город и оба произошли в Нарвской части. На Дворцовой площади, по свидетельству командовавшего там эскадроном Конной гвардии Л.А. Зиновьева, «толпа вела себя спокойно, просто стояла на месте и не двигалась». Участник шествия через несколько дней показал: «Все шли без оружия. Настроение толпы было не религиозное, но совершенно мирное, торжественное. Шли без всяких возгласов и разговоров, совершенно тихо, ожидая по-видимому найти удовлетворение».

Тем не менее, здесь людей стали разгонять конногвардейцы и кавалергарды, а стоявшие рядом с ними преображенцы открыли огонь. Гапон вспоминал, что войска обстреляли демонстрантов, а затем последовали атаки кавалерии. Они не ожидали ничего подобного. На рабочих это произвело ужасающее впечатление. Как и на полицейских, шедших вместе с ними. У Нарвских ворот при первом залпе помощник полицейского пристава закричал солдатам: «Что вы делаете! Как можно стрелять в крестный ход и портрет царя!» Вторым залпом он был убит. Следует отметить, что всего в 1905 году при подавлении беспорядков погиб 1 классный чин и 5 нижних чинов (околоточных надзирателей и городовых), основные потери пришлись на категорию «раненые и ушибленные» – 3 классных чина и 35 нижних чинов. Единственный убитый в 1905 году офицер полиции, таким образом, погиб в январе от солдатской пули. А в Царском Селе все было спокойно. В 11 утра императорская семья отправилась к литургии, по окончании которой последовал завтрак на 58 персон. В 14.00 Николай и Александра обозревали мебель «назначенную на вновь строящуюся яхту “Александрия”».

А в Петербурге тем временем уже почти повсюду велась без предупреждения стрельба. Рядом с Дворцовой площадью, на Невском, у Александровского сада демонстранты также стояли молча, без криков, не допуская «никаких буйств». И здесь по ним тоже стреляли и, к удивлению людей, не холостыми. Сразу же появилось много раненых и убитых, в том числе среди зевак, которых на улице и у решетки Александровского сада было немало. Картина была ужасная: «Люди корчились в судорогах, кричали от боли, истекали кровью, катались в предсмертных муках». К оставшимся на улицах раненым солдаты не подпускали никого – помощь истекавшим кровью на морозе людям поначалу не оказывалась. Полиция и военные выстрелами отгоняли от раненых тех, кто пытался оказать им помощь.

У Троицкого моста толпа также стояла мирно. Когда солдаты по приказу офицера начали целиться по ним, люди замахали белыми платками. Это не помогло. Был дан приказ открыть огонь. Начали стрелять. На пересечении набережной Мойки и Невского стоявшие в толпе женщины и дети после первого залпа опустились на колени. Это не помогло. Один из прохожих попытался оказать помощь раненой старой женщине. Его застрелили. После стрельбы офицеры проверяли оружие и тех солдат, у которых стволы остались чистыми, наказывали.

В городе происходило нечто непонятное. Появились анонимные рукописные воззвания с призывами помнить Кишинев и Гомель, бить студентов и евреев и ничего не бояться: «Царь скажет вам спасибо. Бог и церковь за нас!» В ряде мест на улицах шла настоящая охота на прохожих. Группа мясных торговцев с Сенного рынка – около 200 человек, – сопровождаемая полицейскими, двинулась по улице в самом центре города, буквально разрывая на части попадавшихся им на глаза рабочих и студентов. Поддержавших расстрел в городе оказалось немного. Похоже, что, кроме мясников с Сенного, их и не было. Зато после случившегося резко изменилось настроение рабочих. Вечером многие кричали: «Видно, от царя нам помощи не будет! Мы просим хлеба, а нам дают пули!»

В 16.00 император начал гулять в саду, он прервал прогулку в 17.15 для того, чтобы принять дежурного флигель-адъютанта. В 20.00 в Царском Селе был обед, в 22.30 Николай принял доклад дворцового коменданта. Спокойная жизнь в императорской резиденции продолжалась, но в столице уже днем кто-то начал захват типографий, чтобы печатать воззвания, кто-то захватил фабрику по производству клинков – люди начали вооружаться. Кто-то грабил. На Невском был разгромлен магазин Елисеева, товары разбросаны. Грабеж был остановлен появлением группы из 20 городовых, которые сразу же начали рубить шашками налево и направо. Толпа разбежалась. Император, которому накануне докладывали о «вызове войск» и «принятых мерах», был удивлен: «Тяжелый день! В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело!»

После расстрела демонстрантов рассеявшиеся рабочие начали нападать там, где могли, на военных и полицейских. В ряде мест люди захватили клинковое и огнестрельное оружие, появились баррикады, началась стрельба. Всех, кто носил «царскую ливрею», то есть военную форму, при малейшей возможности жестоко избивали и разоружали. Попадало и полицейским, и жандармам, и юнкерам, и генералам. На Невском остановили сани с двумя юнкерами, с них сорвали погоны и отняли шашки. Молодых людей чуть не забили до смерти, но одному удалось сбежать, а другого спасла женщина, буквально закрыв своим телом. Армейских повсеместно начали освистывать. Люди кричали, что они не могут справиться с японцами и годятся только на то, чтобы расстреливать безоружных.

Эти настроения легко понять. В результате 9(22) января власти насчитали 76 убитых и 233 раненых, через сутки – 96 убитых и 333 раненых. К вечеру сотни семей разыскивали своих родных. Слухи называли разные числа погибших – 960, 1038 и 1216 человек. Большинство склонялось в пользу правдоподобности последней цифры. Правда, её опубликовала полиция как общее число жертв за 9-11(22-24) января.

В ряде районов Петербурга столкновения с войсками продолжались. Не только 9(22), но и 10(23), и 11(24) января продолжались нападения казачьих, драгунских и пехотных патрулей на людей, вызывавших подозрение. Человека в студенческой форме могли вывести из вагона конки, уложить на мостовую и начать рубить шашками, или гнать по улице, избивая при этом нагайками или наносить удары шашками плашмя. Один раз конный патруль остановил конку, офицер приказал: «Сходи, а то зарублю!» Через минуту последовала команда: «Не сходи, а то зарублю!» Один из пассажиров вспоминал: «Ужас был так велик, что все стояли, не зная, что предпринять». Резко изменилось отношение рабочих к интеллигенции и политическим партиям – число их сторонников стремительно росло.

Количество убитых росло – умирали раненые. «Гапон каким-то чудом остался жив, - писал жене вечером этого дня Горький, - лежит у меня и спит. Он теперь говорит, что царя больше нет, нет бога и церкви, в этом смысле он говорил только сейчас публично и – так же пишет… его веру расстреляли». В полночь этого дня Гапон написал несколько обращений. «Послание к русской армии» было кратким и энергичным: «Солдатам и офицерам, убивающие своих невинных братьев, их жен и детей, и всем угнетателям народа – мое пастырское проклятие; солдатам, которые будут помогать народу добиваться свободы – мое благословение. Их солдатскую клятву изменнику царю, приказавшему пролить неповинную народную кровь, их солдатскую клятву – разрешаю». Обращение к рабочим поначалу было немногословным: «Родные товарищи рабочие! Неповинная кровь пролилась. Затаим же чувство мести к зверю царю и его шакалам министрам». Очень быстро священник перешел к призывам к революции: «Пули царских солдат, убивших за Нарвской заставой рабочих, несших царские портреты, прострелили царские портреты и убили нашу веру в царя. Так отомстим же, братья, проклятому народом царю и всему ему змеиному царскому отродью, министрам и всем грабителям несчастной земли русской».

«Кровавое воскресенье» отметило начало первой русской революции. Она также была долгожданной и также началась неожиданно. «До 1905 года революция, - вспоминал потом Л.Д. Троцкий, - была для нас либо теоретическим понятием, либо теоретическим воспоминанием о чужих боях, либо надеждой». Теперь она стала реальностью. «Бастует все, кроме конок, булочных и электрической станции, которая охраняется войсками, – писал в процитированном уже письме Горький. - Но вся Петроградская сторона во мраке – перерезаны провода. Настроение – растет, престиж царя здесь убит – вот значение дня». Струве в редакционной статье «Освобождения» заявил: «Народ шел к нему. Народ ждал его. Царь встретил свой народ. Нагайками, саблями и пулями он отвечал на слова скорби и доверия. На улицах Петербурга пролилась кровь и разорвалась навсегда связь между народом и этим царем… Против ужасных злодеяний, совершенных по приказу царя на улицах Петербурга, должны восстать все, в ком есть простая человеческая совесть. Не может быть споров о том, что преступление должно быть покарано и что корень его должен быть истреблен. Так дальше жить нельзя. Летопись самодержавных насилий, надругательств и преступлений должна быть заключена. Ни о чем другом, кроме возмездия и свободы, ни думать, ни писать нельзя. Возмездием мы освободимся, свободой мы отомстим». Реакция на эти события на международной арене для правительства была ужасной – полная потеря престижа и поддержки в Европе, включая союзницу – Францию.

Правительство по привычке шло по знакомому пути. Рабочие были обвинены в том, что созданное ими общество «8 января перешло к пропаганде явно революционной», а в их петиции «наравне с пожеланиями об изменении условий труда были изложены дерзкие требования политического свойства». Рабочие де не подчинялись требованиям войск и нападали на них, что и стало причиной последующих событий. Власть явно не сразу поняла значение случившегося и демонстрировала свою силу. 10(23) января Фуллон обратился к жителям с предупреждением: «В виду прекращения работ на многих фабриках и заводах столицы, С.-Петербургский Градоначальник считает своим долгом предупредить, что никакие сборища и шествия таковых по улицам не допускаются, и что к устранению всякого массового беспорядка будут приняты предписываемые законом решительные меры. Так как применение воинской силы может сопровождаться несчастными случаями, то рабочие и посторонняя публика приглашаются избегать какого бы то ни было участия в многолюдных сборищах на улицах, тем самым ограждая себя от последствий беспорядка». «Ведомости Санкт-Петербургского градоначальства» повторяли это обращение несколько номеров подряд. До 10(23) января подобных предупреждений не было. Были закрыты все неправительственные газеты. Новости в столице распространялись только при посредстве слухов и листовок.

В Москве реакцией на расстрел также была забастовка, но вскоре она пошла на спад. В январе 1905 года в стране прошло уже 1989 стачек, в которых приняло участие 414 438 человек. Уже 9 января протесты начались в учебных заведениях, и к началу февраля большинство из них было закрыто. В Петербурге начали хоронить жертвы расстрела. Поначалу, 12(25) января это пытались сделать тайно, но эта попытка кончилась неудачей. Собралось около 10 тысяч человек. Правительственные прокламации срывались со стен, при прощании с убитыми раздались речи с призывами к мести. Попытка скрыть погребение только разозлила людей. Публичные похороны продолжились. Они собирали тысячи человек, правительство направляло туда солдат и полицию, присутствие которых действовало на собравшихся чрезвычайно негативно. Солдат называли палачами, они явно не чувствовали себя хорошо.

11(24) января была утверждена должность Петербургского генерал-губернатора с огромными полномочиями: ему передавались права министра внутренних дел, Петербург и Петербургская губерния переходили в подчинение генерал-губернатора, ему подчинялись градоначальник и губернатор, все гражданские управления и учебные учреждения всех ведомств, цензура, железные дороги, казенные фабрики, заводы и мастерские, вводилось положение об усиленной охране, он получал право по собственному усмотрению использовать войска, которые с момента вызова переходили в его подчинение. Причина таких действий была указана в Высочайшем Указе: «События последних дней в С.-Петербурге указали на необходимость прибегнуть к исключительным по обстоятельствам времени мерам, в видах охранения государственного порядка и общественной безопасности». На новый административный пост был назначен человек, имевший репутацию решительного военного – Свиты генерал-майор Д.Ф. Трепов. Решение об этом было принято уже на следующий день после «Кровавого воскресенья». С 1896 по 1905 гг. он был московским обер-полицмейстером, одновременно Трепов был назначен товарищем министра внутренних дел и командующим Отдельного корпуса жандармов. 13(26) января генерал-губернатору была подчинена и полиция, состоящая в ведомстве Императорского Двора в Царском Селе, Петергофе, Гатчине и Павловске.

13(26) января к рабочим обратились «по Высочайшему Его Императорского Величества Повелению» Петербургский генерал-губернатор Трепов и министр финансов В.Н. Коковцов. Они разъяснили рабочим, что те совершили ошибку: «Спокойное течение общественной жизни в С.-Петербурге нарушено за последние дни прекращением работ на фабриках и заводах. Оставив свои занятия к явному для себя и своих хозяев ущербу, рабочие предъявили ряд требований, касающихся взаимных отношений между ними и фабрикантами. Возникшим движением воспользовались неблагонамеренные лица, которые избрали рабочих орудием для выполнения своих замыслов и увлекли трудящихся людей обманчивыми, несбыточными обещаниями на ложный путь. Последствиями преступной агитации были многочисленные нарушения порядка в столице и неизбежное в таких случаях вмешательство вооруженной силы. Явления эти глубоко прискорбны. Порождая смуту, злонамеренные лица не остановились перед затруднениями, переживаемыми нашей Родиной в тяжелое военное время. В руках их трудящийся люд петербургских фабрик и заводов оказался слепым орудием, не дав себе ясного отчета в том, что именем рабочих заявлены требования, ничего общего с их нуждами не имеющие». Трепов и Коковцов обещали, что правительство защитит интересы рабочих, сообщали, что уже начато рассмотрение вопросов о страховании и сокращении рабочего дня и т.п.

В тот же день «Русский инвалид» сообщил секретную информацию, со ссылкой на анонимный источник из Парижа об англо-японских кознях: «Лондонские корреспонденты сообщают, что беспорядки на морских заводах в Петербурге, Либаве, Севастополе, угольных копях в Вестфалии организованы англо-японскими провокаторами с целью приостановить отправку балтийской и черноморской эскадр. Огромные суммы истрачены на агитацию в России. Объясните русскому народу истину. Всякая симпатия беспорядкам есть преступление, измена. В Париже японцы открыто хвастают устройством беспорядков в России». На следующий день, ссылаясь на того же неизвестного лондонского корреспондента, вновь приславшего свои сообщения из столицы Франции, Военный министр уточнил: «Лондонский корреспондент телеграфирует, что японское правительство раздало 18 миллионов рублей русским революционерам-социалистам, либералам, рабочим для организации беспорядков в России. Имелось в виду уничтожить морские заводы; сделать невозможным отправку балтийской и черноморской эскадр; уморить голодом армию Куропаткина; заставить Правительство заключить мир, необходимый для Японии накануне ее банкротства».

Японское правительство действительно поддерживало и финансировало часть революционных партий через К. Циллиакуса. Он фактически превратился в весьма удобного посредника между японской разведкой и российскими оппозиционерами разного толка, которых он вскоре попытался соединить в общем активном протесте. Вопросы об источниках таких возможностей ему не задавали. Тем не менее, когда просочилась информация о связях финляндского революционера с японцами, часть эмигрантов сразу же прервали контакты с ним. В Англии уже через четыре дня после «Кровавого воскресенья» начались митинги рабочих, протестовавших против расстрелов в Петербурге. Отношение к России в этой стране было в целом традиционно враждебным, хоть и не единодушным, тем более, что совсем недавно закончился скандал, связанный с расстрелом рыбацких траулеров у Доггер-банки. Но вот режим правления в России у всех британцев вызывал сильнейшую антипатию, После еврейских погромов активно выступали британские сионисты.

14(27) января к пастве с увещеваниями и призывами к повиновению властям обратился Синод русской православной церкви. Требуемого эффекта все эти заявления и разоблачения не имели. Когда священники зачитывали это обращение в церквях или на похоронах, рабочие прерывали их криками «Ложь!», «Мы не продажные!» и т.п. С восторгом призыв Церкви приветствовал редактор «Санкт-Петербургских ведомостей» князь Э.Э. Ухтомский: «Через неделю после грозных в общественном смысле, кровавых и незабвенных событий над Русью прозвучал глагол Церкви. Обращение высших иерархов ее потекут по градам и весям все еще полусонной, все еще смутно сознательной страны, вызывая самые разноречивые толки о наступающих временах антихриста, будя русское чувство в груди серого, невежественного, но упорно и мужественно твердого в своих заветных верованиях народа. Пучина его моря пока дремлет: горе тем, которые думают ее потревожить до дна! Первым же поднявшимся валом снесет тот тонкий слой культуры русской, которая созревала ценой неимоверных усилий горсти стойких, мыслящих людей… От возможного хаоса мы обязаны, мы призваны обороняться». Надежда возлагалась на Церковь.

В Петербурге призыв её отцов распечатали особой брошюрой. Обращение Синода предваряло пастырское слово «Русским рабочим от издателя “Кафедры Исаакиевского собора”», в котором ответственность за кровавые события возлагалась на расстрелянных: «О горе великое! О, наша неутешная страдалица – Родина Мать! Опозорили, осрамили твою голову не лютые внешние враги, - на весь свет опозорили, осрамили тебя твои собственные дети!» Правда, рабочие все же были виновны неумышленно: «Они только обмануты, сбиты с толку злыми смутьянами, прячущими свои волчьи зубы под лицемерной личиной друзей – благожелателей рабочего люда». Предлагался и выход из сложившейся ситуации: «Вера и единение под крепкою, твердою, отеческою властью Царя». Правые так и не смогли понять, что 9 января была расстреляна имена вера в такое единение. Попытка распространить брошюру успеха не имела. Она вызывала смех и отвращение.

Трепов ввел в столице военное положение, потребовал возобновить работу, рекомендовал предпринимателям пойти на частичные уступки. С 13(26) января стачка пошла на спад. Через два дня был восстановлен выпуск газет. «После страшной недели, - отмечали 15(28) января «Санкт-Петербургские ведомости», - всех намучившей и доведшей до отчаяния, с надеждой на будущее, русская столичная печать приступает к трудовой работе». Либеральная «Наша Жизнь» была более решительна: «Молчание нередко является лучшим ответом на иные события, но бывают случаи, когда хотя бы слабое слово, но все же искреннее, должно быть сказано». Газета свидетельствовала – до расстрелов люди не нарушали порядка, а жертв расстрелов было гораздо больше, чем это указывали официальные источники. Расстрел привел к новым политическим реалиям в стране: «Страшные дни 9, 10 и 11 января, когда на улицах столицы пролилась кровь наших братьев не от руки внешних врагов, несомненно дни исторические, к голосу самых различных слоев общества, громко раздававшемуся из многих, многих городов русских, присоединился мощный голос народа».

14 января в Варшаве начались забастовки, которые переросли в демонстрации протеста, завершившиеся столкновениями с войсками. 14-16 января по официальным данным было убито 64 и ранено 69 человек, 29 из которых умерло. 17 января в городе было введено осадное положение. Волнения перекинулись в другие города Польши, демонстрации и забастовки протеста прошли в Риге, Ревеле, Либаве, Митаве и других городах Прибалтики. Выступления охватили и крупные городские центры России – Ростов-на-Дону, Харьков, Бахмут, Одесса и т.п. В Донбассе они шли с «необычном упорством».

17(30) января возобновил работу Путиловский завод. 10(23) января в отставку подал Святополк-Мирский. Через восемь дней она была принята, князь был уволен согласно прошению, «по расстроенному здоровью». Эта отставка убедила либералов – более верхи не намерены считаться с ними и прислушиваться к ним. «Государь и его правительство, - вспоминал Шипов, - как будто не осознавали, что политика государственной власти играет в руку самых оппозиционных элементов, с убедительностью подтверждая мнение последних, что никакое доброжелательное соглашение с властью не может иметь место и что осуществление справедливых общественных требований возможно лишь путем политической борьбы и ниспровержения государственного строя». На следующий день А.С. Суворин задал в своей газете вопрос: «Революция кончилась или нет? И была ли это революция?» В любом случае, издатель считал: «…необходимо управлять хорошо и искать новых путей, для хорошего управления. Пути эти не столько в людях, сколько в самой системе».

Менять систему все еще никто не собирался. «Санкт-Петербургские ведомости» наконец-то задались вопросом – кто такой Гапон. Ответ вполне соответствовал распространяемым официальным версиям – это провокатор, сектант и растлитель. Вопрос о том, каким образом он добился таких результатов, кем был рукоположен и поставлен на приход, подвисал в воздухе, хотя, как признавалась та же газета: «Роль Гапона ни для кого уже не была тайной давно». Пока светские и церковные власти стремились уйти от вопроса «Кто виноват?», Трепов попытался заняться чем-то более серьезным. Он был сторонником того, чтобы император лично вмешался в рабочий вопрос и продемонстрировал рабочим, что он защищает их интересы. Начался отбор кандидатов в члены рабочей делегации. Сами рабочие никакого интереса к выборам своих «представителей» не проявили, и те были назначены фабричной инспекцией под контролем полиции.

19 января (1 февраля) Николай II принял в Царском Селе делегацию рабочих и «осчастливил» ее «милостивыми словами». В 15.00 представители народа «были введены» в зал Александровского дворца. Встреча с монархом происходила в присутствии Петербургского градоначальника, министра финансов В.Н. Коковцова, дворцового коменданта генерал-адъютанта генерал-лейтенанта П.П. Гессе, начальника Канцелярии Министерства Двора генерал-майора А.А. Мосолова и двух дежурных флигель-адъютантов. Николай заявил, что вызвал представителей рабочих, чтобы сообщить им свою волю.

Сам император упомянул о случившемся следующими словами: «…принял депутацию рабочих от больших фабрик и заводов Петербурга, которым сказал несколько слов по поводу последних беспорядков». Смысл этих слов сводился к призывам прекратить бунты, выйти на работу, не предъявлять недопустимых требований. Среди прочего было обещано: «В попечениях Моих о рабочих людях озабочусь, чтобы все возможное к улучшению быта их было сделано и чтобы обеспечить им впредь законные пути для выяснения назревших их нужд. Я верю в честные чувства рабочих людей и в непоколебимую преданность их Мне, а потому прощаю им вину их». Встреча была короткой. В 15.20 все закончилось.

Представители народа молчали и кланялись. По-другому и быть не могло. Один из них вспоминал, что перед встречей с монархом их обыскали, а потом с ними пообщался Трепов, который приказал им кланяться в пояс, как и положено истинно русским людям, и молчать. «Самим в разговоры вступать нечего, а то я говорунов вышлю из столицы». С каждым из них пообщался император, который задавал вопросы по стандартной для себя схеме – имя, откуда приехал, чем занимался до поступления на завод, каково семейное положение. Членов делегации после такого приема ждало угощение и распечатанная речь Николая II. После этого их отправили на специальном поезде в Петербург. Подцензурная печать, по мнению Коковцова, в основном проигнорировала случившееся.

Речь, естественно, напечатали официальные газеты, но и лояльная правительству пресса не молчала. Полностью воспроизвели речь императора и восторгались ей «Санкт-Петербургские ведомости». Ухтомский восторгался: «С чувством глубокого удовлетворения пришлось прочесть вчера те ясные слова, с которыми Государь обратился к депутации рабочих от разных заводов. Тяжелая завеса, отделявшая Монарха от народа, распалась: нет и не может быть двух мнений о произошедшем и о том, что ожидается впереди». Впрочем, Ухтомский не уточнял, что увидели рабочие за завесой, и что ждет страну впереди. Восхищалось и «Новое Время» - газета Суворина: «После пережитых столь тяжких потрясений оно (обращение императора – А.О.) возбуждает надежду на восстановление того внутреннего мира, который служит лучшим обеспечением и необходимым условием внешнего порядка и плодотворного труда».

Было ясно, что даже столь щедрый поток монарших милостей не мог уже переломить развития кризиса. Реакция органа либералов была вполне революционна: «Речь царя просто нетерпима. Это провокация. Это – бомба, изготовленная самим царем и могущая во всякий момент разорваться и разнести престол». Реакция на слова императора среди рабочих была самой острой. Успокоения не последовало, все это лишь «подлило масло в огонь всеобщего возмущения». Членов делегации приняли враждебно, некоторым пришлось оставить свои фабрики. В ряде мест дело дошло до побоев. Что до выделенных императором 50 тысяч рублей, то рабочие заявили: «Да будет проклят тот, кто к этим деньгам притронется».

В воскресенье 23 января (5 февраля) церковь Путиловского завода посетил митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Антоний. Владыка отслужил литургию – церковь была заполнена молящимися - и обратился к рабочим с речью, в которой призывал к успокоению и подчинению властям. Архипастыря внимательно слушали. Впрочем, остановить революцию словами было уже невозможно. В Петербурге понимали это, и улицы столицы по-прежнему находились под плотным контролем армии. На 27 января (12 февраля) 1905 года гарнизон выделял в помощь полиции 15 рот и 8 полурот для 12 частей (Адмиралтейской, Казанской, Спасской, Коломенской, Нарвской, Московской, Александро-Невской, Рождественской, Литейной, Васильевской, Петербургской и Выборгской) и еще 1 полуроту и 1 взвод для Охтенского участка. Кроме того, для патрулирования улиц конными нарядами выделялись 4 эскадрона и 2 сотни.

4(17) февраля 1905 г. в Москве был убит великий князь Сергей Александрович. С 1891 г. он занимал пост Московского генерал-губернатора, а 1(14) января 1905 г. был смещен по его просьбе и назначен Главнокомандующим войсками Московского Военного округа. Покушение произошло в самом центре Кремля – Сергея Александровича буквально разорвало на части. Большая часть свидетелей убийства никак не продемонстрировала сочувствия к убитому и его вдове, которая выбежала из дворца к месту теракта. В далекой Манчжурии о случившемся узнали уже вечером того же дня. «Тяжелое, гнетущее время, – написал 5(18) февраля находившийся там генерал-майор М.В. Алексеев. – Враги наши работают как кроты, подтачивающие прочность нашего здания, а искусного садовника, уничтожающего ходы кротов, не находится».

Семья генерала проживала в самом центре северной столицы, в здании Главного штаба. 12(25) февраля он получил от жены описание того, что творилось в столице месяцем раньше. Алексеев, судя по всему, был шоке от письма: «Оно полно безысходной скорби и такую же скорбь навеяло оно на меня. В течение всех этих дней перед моими глазами стоит картина, тобою описанная». Генерал верил и в то, что стачки финансируются врагами России, и в то, что её спасет лишь крепкая рука. Страна погружалась в хаос. С февраля наметилось падение стачечной активности – в этот месяц было зафиксировано 1034 стачки, в которых приняло участие 291 210 человек, в марте – 225 стачек и 72 472 человек. Впрочем, успокоение было только кажущимся.

Правительство по-прежнему надеялось на победу над внешним врагом, которая позволит добиться перелома и в борьбе с внутренним неприятелем. 10(23) февраля великого князя Сергея Александровича отпевали в Чудовом монастыре Московского Кремля. В тот же день Кронштадт провожал на Дальний Восток эскадру контр-адмирала Н.И. Небогатова. Это была последняя надежда, устаревшие корабли. При прощании звучали слова, значение которых вскоре приобретет другой, зловещий смысл: «Порт сроднился с ними и никогда никому в голову не приходило, что ему придётся прощаться, быть может, навсегда, со своими защитниками. Говорят, что броненосцы береговой обороны останутся навсегда на Востоке». Корабли провожали бурными аплодисментами и цветами. Команды на кораблях были сборными, людей собирали буквально со всех концов, о слаженности действий экипажа не приходилось и думать, матросы находились под явным влиянием того, что произошло в столице.

18 февраля (3 марта) 1905 года был подписан Манифест императора «О призыве властей и населения к содействию Самодержавной Власти в одолении врага внешнего, в искоренении крамолы и в противодействии смуты внутренней». Он был опубликован в тот же день. Сообщая об убийстве Сергея Александровича, император призывал подданных сплотиться вокруг трона. Роли поменялись. Теперь уже монарх призывал общественность к диалогу, предлагая ей проект законосовещательной, так называемой «Булыгинской», Думы. Рескрипт министру внутренних дел А.Г. Булыгину был подписан императором в один день с Манифестом, 18 февраля (3 марта) 1905 года, но опубликован на следующий день. «Дай Бог, чтобы эта важная мера принесла России пользу и преуспеяние», - записал в этот день в дневнике император. В войсках на Дальнем Востоке о нем узнали на финальном этапе сражения под Мукденом. «Вестник Маньчжурских армий» опубликовал его 21 февраля (6 марта): «Преемственно продолжая царственное дело венценосных предков Моих - собирание и устроение земли Русской, Я вознамерился отныне с Божьей помощью привлекать достойнейших, доверием народа облеченных и избранных от населения, - людей к участию в предварительной разработке и к обсуждению законодательных предположений».

Клопов был в восторге. 25 февраля (10) марта он обратился к императору, назвав рескрипт началом новой эры в истории России. Он ошибался. Призывы к единению в стране, как известно, не подействовали. Либералы не верили в них. Вынужденный характер манифеста и рескрипта был очевиден и потому в действенность их не верили. Правительство теряло контроль над страной. Уже 1(14) апреля Клопов сообщал Николаю II: «Все чувствуют, что мы накануне страшных событий, что к нам приближается пугачевщина». 23-24 апреля 1905 года в Москве, несмотря на запрет, был созван новый съезд земцев – после того, что произошло, власть не решилась перейти от слов к действиям. «Никто не верил в Булыгинскую конституцию, - вспоминал Петрункевич, - и задача апрельского съезда заключалась в том, чтобы добиться ясности в намерениях правительства и самого государя». Съезд обсуждал вопрос о желательных формах государственной организации будущей России. Предполагалось создание двухпалатного парламента с равными правами палат (народных представителей и представителей органов местного самоуправления) на основе всеобщих, прямых и равных выборов.

Участники съезда особо отметили необходимость проведения широкой аграрной реформы, «удовлетворение которой возможно только под условием коренного преобразования государственного устройства России и должно составлять одну из главных задач народного представительства». Съезд принял адрес на Высочайшее Имя, который начинался словами: «Ваше Императорское Величество! В минуту величайшего народного бедствия и великой опасности для России и самого престола Вашего, мы решаем обратиться к Вам, отложив всякую рознь и все различия, нас разделяющие, движимые одной пламенной любовью к Отечеству». Земцы призывали к смене «ненавистного и пагубного приказного строя», несостоятельность которого стала очевидной для всех, призвали учредить народное представительство и провести реформы. «Так с Николаем II еще никто не говорил», - вспоминала А.В. Тыркова-Вильямс.

Съезд сформировал делегацию из 14 человек. 6(19) июня она была принята императором в Фермерском дворце Петергофе. Речь от делегации произнес профессор Московского университета С.Н. Трубецкой. Он призвал к немедленному введению народного представительства, которое должно было поставить под контроль всемогущую бюрократию. В том же смысле выступил и гласный Петербургской городской думы М.П. Федоров, который обратил внимание на тот очевидный факт, что, вне зависимости от того, чем закончится война, потребуется залечить раны, нанесенные ею, для чего необходимо будет значительное увеличение доходной части бюджета. Это потребует объединения всех творческих сил страны. Трубецкой одним из первых публично заявил о том, что правительство обвиняют в предательстве, которое и привело к поражению в войне: «Страшное слово «измена» произнесено, и народ ищет изменников решительно во всех – и в генералах, и в советчиках Ваших, и в нас, и во всех «господах» вообще». Император успокоил их весьма недвусмысленным образом: «Отбросьте ваши сомнения. Моя воля – воля царская созвать выборных от народа – непреклонна. Привлечение их к работе государственной будет выполнено правильно. Я каждый день слежу и стою за этим делом».

Через полгода после шествия в Петербурге на встречу с императором он вынужден был сделать то, о чем его просили верившие в него жители Петербурга. То, что в январе 1905 года могло стать благодеянием верховной власти, в июне 1905 года выглядело её уступкой, вызванной неуверенностью в силе. Как показали дальнейшие события остановить революцию таким образом было уже невозможно.

Публикуется в сокращении. Полностью статья будет опубликована в журнале «OSTKRAFT. История» в 2026 году