К вопросу о свободе исповедания и церкви (1902) / М. Рейснер

Церковное право. Лекции проф. Горчакова. С.-Петербург. 1902 г.

В последнее время среди известных кругов прессы и публицистики водворилось очень печальное обыкновение, которое весьма серьезно мешает здоровому и нормальному развитию нашей общественной и государственной жизни. И это — злоупотребление кличкой “либерала” и “либерализма” для всего того, что по тем либо другим предлогам или соображениям кому-нибудь представляется неудобным, а потому и подлежит обязательному заподазриванию. Кличка “либерал” при этом употребляется в самом узком партийном, а то и пошлом смысле, с именем либерала соединяется представление чего-то заведомо неблагонадежного, предосудительного, противного всем божеским и человеческим законам. И именно этой кличкой в высшей степени злоупотребляют и злоупотребляли по вопросам свободы совести или исповедания, по вопросам об отношении между государством и церковью и т. п. Чтобы не быть либеральным по этим пунктам, практиковались даже самые различные приемы. Одни считали необходимым только молчать, другие доходили до невероятной фальсификации истории, третьи с величайшим апломбом занимались сочинительством никогда не бывшей действительности и т. д. И только очень редко приходится встречаться с мыслью, что, безотносительно “либерализма” и “консерватизма”, есть вещи, которые по здравому человеческому разуму подлежат суждению только с одной необходимой и существенной точки зрения, что, кроме узко-партийной, есть и историческая логика, а научная истина, раз исследователь обладает необходимой дозой добросовестности, не может быть по произволу поворачиваема направо или налево, или же даже скрываема под спудом из видов литературной угодливости. Изданный студентами Петербургского университета курс лекций проф. М. И. Горчакова заслуживает в этом отношении безусловного внимания.

Вот что говорит этот ученый служитель церкви по интересующим нас вопросам, которые, кстати сказать, получили в последнее время такую замечательную характеристику для нашей действительности со стороны А. С. Пругавина[1].

“Прежде чем приступить к рассмотрению учения о свободе совести с юридической точки зрения”, говорит проф. Горчаков в своем курсе, “необходимо сперва указать основные начала христианского вероучения о свободе совести, потому что принцип свободы религиозных убеждений явился совместно с христианством и выработан им”.

“Вера”, по словам этого ученого, “есть внутреннее, сердечное и живое убеждение человека в истине откровенного учения”. “Вера выражается в христианской любви, но вера и любовь тогда только имеют цену, когда они обнаруживаются, как плод нравственной свободы, и сопровождаются одобрительным свидетельством со стороны совести”. “Всякое доброе дело любви христианской теряет свою цену, если действует внешним образом, по внешнему побуждению, а не по свободному внутреннему сознанию”. И если, далее, для того чтобы явилась в человеке вера в истину, необходимо объективное учение веры, а для этого должно “поучаться разъяснению истины”, то только тогда это разъяснение принесет человеку пользу, “когда он совершенно свободно, по совести, будет пользоваться им свободно, “усвоять или отвергать предлагаемое учение”. И если, далее, члены церкви “должны быть послушны законам евангельским”, то опять-таки “это послушание только тогда имеет цену для нравственной жизни человека, когда он добровольно, по совести, подчиняется этим законам и правилам, и когда послушание это есть плод веры и любви”. В самом существе учения христианской веры коренится принцип, что вера должна “быть свободна”.

“Итак, продолжает проф. Горчаков, религиозная совесть христианина, по самым основным принципам христианского учения, должна быть совершенно свободна”. “Затем, по воззрению православной церкви, в частности, совесть человека есть святилище внутренней жизни его, недоступное для стороннего лица; оно доступно лишь для самого человека и для Бога. Христианин может и обязан открывать свою совесть только перед Богом и совершенно добровольно. Вторгаться в дело совести по христианским понятиям — значит оскорблять самое святое чувство человека. Поэтому всякое внешнее принуждение совести человека в деле его спасения, стеснение его религиозной свободы оскорбительно для священных чувств лица и является, по меньшей мере, насилием нравственной свободы человека. Личная религиозная область должна быть вне области права, а “христианин должен столько же уважать религиозную совесть стороннего лица, как святилище и своей собственной”. “Не уважает свободу религиозной совести сторонних людей только тот, кто сам не уважает никаких своих убеждений”.

И совершенно логически заключает ученый автор от этих принципов к действующему праву культурных государств: “современные законодательства предоставляют каждому лицу не только свободу выбора известной религии, не только право переменять религию, но и предоставляют право вырабатывать или составлять религиозные личные воззрения или верования. Составление религиозных верований, личных, самостоятельных, независимых, есть внутренняя деятельность человеческой мысли и чувства; следовательно, составление религиозных верований должно быть также свободно, как и развитие мыслей, убеждений в человеке. Поэтому свобода образования личных религиозных верований должна быть так же широка, как и свобода мысли вообще”. “Образование религиозных верований лица не входит и не должно входить в область права, — это область чисто внутренней самодеятельности человека. Дотрагиваться до нее, насиловать ее никто не может и не должен. Но, затем, человек, проникнутый религиозными верованиями, имеет потребность выражать свои верования словом, письмом, печатью, личною жизнью и отношением к другим лицам. Отсюда возникает право выражать или исповедовать свои религиозные верования устно, и в печати, и пред другими лицами”. “Новейшие законодательства” в силу этого “допускают свободу религиозного преподавания и свободу печатного слова относительно религии в тех же размерах, в каких вообще допускается свобода публичной речи и свобода печати”. “С другой стороны, относительно лиц, проповедующих новую религию, новое религиозное общество или новую секту, государство руководствуется обыкновенно тем правилом, по которому допускается религиозная проповедь до тех пор, пока она не приведет к каким-нибудь явлениям, противным общественному порядку или нарушающим права отдельных лиц или государства” (483-491).

Но такое положение верующей личности становится безусловно невозможным там, где водворяется “территориальная система отношений государства и церкви”. Эта система “состоит в том, что религия становится государственным делом, представители религиозного общества в то же время являются и представителями государства”, а от государственной власти зависит и “установление религиозных обществ и самой религии в государстве”. И к этой системе примыкает вполне естественно “система подчиненности церкви государству или теория церкви в государстве”, которая “является как бы продолжением территориальной системы”. “По этой теории государство считает образование и развитие религии одною из самых важных задач государственной жизни и потому принимает в свою организацию, в свое устройство церковь, как составную часть. Верховное руководительство и законодательная власть по всем предметам религии принадлежит монарху или представителю государственной власти”. Верховная власть принимает на себя опеку над церковью, в должностное лицо церкви назначается чиновник государства; управление делами церкви производится при помощи чиновника государства или под надзором его словом, при этой системе получается отсутствие всякого самоуправления в церкви, и церковь вводится в общий строй государства”. Здесь церковной власти “предоставляется лишь ведать исключительно догматические дела и также дела, касающиеся богослужения в некоторых отношениях. Иными словами: по системе подчиненности церкви государственной власти право на учительство, право на отправление богослужения принадлежит духовенству, но под руководством государства, а управление всеми сторонами церкви — государственным властям”.

И территориальная система чрезвычайно пагубно действует на государство, церковь и личную веру: при полном единении церкви с государством является чрезвычайная трудность разграничения отношений между двумя различными организмами; здесь “политические деятели находят всегда значительную поддержку в религии, а религия опирается на внешнюю принудительность силы государства”; и если “последнее условие в самом корне подрывает религию в истинном смысле слова”, то, с другой стороны, “эта система имеет крайне пагубное влияние на все стороны народной, общественной и государственной жизни. Эта система служит причиной принудительного существования в народе, в котором она допускается, не только внешних форм устройства народной, государственной, общественной и частной жизни, но обычаев народа, потребностей его и самых воззрений на жизнь. По-видимому, в подобных государствах может царствовать покой, тишина..., но эти выгоды приобретаются обыкновенно дорогою ценою. Для государства связь с религиозною догмою имеет своим последствием неизменяемость и неподвижность форм его, а эта неподвижность противоречит потребности и задаче человека и человеческого общества — постепенно развиваться и усовершенствоваться.

Вследствие этой неподвижности государство вынуждено бывает или учреждать насильственные меры для удержания порядка жизни по установившейся системе, или должно отвергнуть в самой основе те начала, на которых установилась эта система. Если государство употребит усилия для удержания установившегося порядка по этой системе, то в жизнь народа внесется непримиримый разлад между стремлениями и потребностями и между существующим положением вещей в государстве, потому что во всяком случае в народе могут появиться новые потребности, новые понятия. Если государство будет мешать развитию этих потребностей и понятий и проявлению их в какой-нибудь определенной форме, то эти движения могут грозить решительным разорением и разложением самого государства. Религия при этом смешении превращается во что-то внешнее, в одну обрядность или даже исключительно в политическое учреждение”.

“Христианская вера при таком смешении церкви с государством теряет свойственный ей характер возбуждать внутренние силы человека к осуществлению нравственных идеалов... и становится, наконец, уже не верой в вечное спасение человека, а явлением внешним, навязываемым со стороны государства каждому отдельному члену. Каждое отдельное лицо при такой системе испытывает тяжелое рабство во всех сторонах и отношениях, начиная с самых внутренних чувств и кончая принуждением со стороны государства и других граждан. Стремлениям отдельного человека к улучшению государственных и гражданских отношений противопоставляется в таком случае божественный авторитет существующего порядка. Личность, таким образом, в самых лучших своих стремлениях исчезает, и весь народ в таких государствах теряет возможность развивать свои силы и потребности”. Такова “система смешения государства и церкви”, господствовавшая не только в теократических, — но и по территориальному принципу организованных государствах. И эта система осталась не без влияния и на русскую действительность.

Так, если “до Петра Великого” отношения государства и церкви “утверждались на греко-римской системе”, то “после, во 2-м периоде, установилась” именно “система территориальная с примесью прежней”, так, прежние “отношения видоизменились под влиянием территориальной системы германской и шведской. Эта система сделалась известной в России через сочинения Томазия Пуфендорфа и Лейбница, чрез законодательные акты Швеции. Петр I признал за собою право и даже обязанность вводить реформу в устройство церкви и издавать законодательные акты о церкви частью самостоятельно, а частью с соглашения церковной власти, или поручал Сенату, но при своем соучастии... Он приказал в регламенте Синоду рассмотреть все высшие интересы церкви, предоставил право дополнять регламент новыми правилами, но с его согласия; учредил постоянный надзор за Синодом в лице должности обер-прокурора Синода, как стряпчего дел государя. Св. Синод введен был в состав строя государства и уравнен в правах с властью и правами Сената, все подведомственные ему учреждения получили значение государственных установлений”.

“Начало, которым Петр определил отношения государства к церкви, удержано всеми преемниками Петра и до настоящего времени” (491-528).

Таковы фактические основы для тех явлений из области церковно-уголовного суда и монастырских тюрем, с которыми в самое последнее время познакомил А. С. Пругавин русских юристов и русскую читающую публику; и невольно при этом приходят на память слова проф. Горчакова из последнего издания его лекций: “Опыт истории показывает, что обладание церковью судебной властью с характером уголовно-гражданским производит смешение в отправлениях государственной и церковных властей, со всеми невыгодными последствиями, происходящими от такого смешения, как “для самой церкви, так и для государства”.

“Церковь при этом... допускает такие действия, которые совершенно не согласны ни с ее вероучением, ни с целями, ни с назначением; она превращается в государственное установление... В ее устройство вторгается государственный элемент. Церковные должностные лица, опираясь на права уголовной власти, не заботятся о развитии, возвышении и организации силы церкви, а потому значение церковной общественной власти и духовной (в таинстве покаяния) ослабляется, падает или даже вовсе уничтожается, обращаясь в пустую формальность. Вместе с тем и церковь утрачивает свое влияние в обществе, самостоятельная церковная жизнь замирает, в правоотношения вносится внешняя пустота, божественные учреждения церкви в сознании ее членов и представителей власти теряют свой священный характер и считаются навязанными со стороны государства обществу; словом, церковь становится внешним учреждением государства, без внутреннего содержания и значения нравственно-воспитательного установления для народа”.

Но такое положение вещей нарушает и существеннейшие интересы государства: нарушается единство судебных установлений, а также не достигается и “единство надзора за судебными установлениями; становится невозможным применение общих законов, и вносится противоречие в область уголовных и гражданских правоотношений, а вследствие этого теряется и уважение в народе к общим законам”. Кроме того, уничтожается “равноправность населения пред законом”, вносится рознь в разные классы народа, возбуждаются и являются пререкания, сомнения относительно беспристрастности этих судов и т. п.” (350-351).

Воистину ужасны последствия территориальной немецко-полицейской системы, и еще ужаснее церковный застенок по рецептам “смешения государства и церкви”.

Будем надеяться, что все эти опасности заимствованных нами с запада установлений не постигнут нашей русской действительности. Не надо быть и “либералом”, чтобы видеть все их серьезное значение, которое безусловно угрожает национальному здоровью.

Право. 1904. Стлб 1417-1423.