Ближайшие задачи академической жизни / В. И. Вернадский (1905)

I.

Мы живем в особое время. Оно тяжело и сурово, вызывает множество жертв и страданий. Впереди выясняются и медленно надвигаются, может быть, еще более грозные и страшные события.

И однако, это не есть время отчаяния, не есть время гибели. Родная страна не разлагается и не распадается. Она подымается тяжело и медленно к лучшему будущему. В ней пробуждаются живые силы, просыпается заснувшая созидательная мысль, формируется воля.

Мы переживаем исторический момент, который не повторяется в истории народа. Мы стоим на заре новой жизни. Как ни тяжело нам, будущие поколения будут нам завидовать. В такие моменты исторический рок ставит особые обязанности. Он требует полного напряжения воли всех граждан, заставляет биться общественными интересами сердца всех, направляет и возбуждает к разрешению и к выяснению вопросов общего блага, к работе над задачами государственного строительства.

Нам суждено пережить великое время энергичного и усиленного государственного творчества. Широкой волной охватило всю страну сознание государственной ответственности каждого гражданина — это высшее проявление патриотического долга. Та бессознательная, большею частью невидная, живая творческая работа, которая всегда лежит в основе всякого живого общества или демократического государства, теперь вышла наружу. И не случайно, а исторически неизбежно, она приняла у нас, в России, формы осуществления демократических идеалов. Ясно и открыто для всех провозглашены те принципы, которые веками ковались в глубинах народного духа, строившего и поддерживавшего существование русского государства. Впервые выходят на Божий свет основные устои нашей многовековой исторической жизни.

И ход их не может быть остановлен; их проявления не могут быть искажены или изуродованы в своих основах. Они должны или победить, или быть раздавлены, но в этом последнем случае с ними вместе надолго погибнут живые корни государственного могущества, государственной жизни России.

Время такого возбуждения изменяет все условия общественной жизни. Оно создает многочисленные и разнообразные случайности и опасности для мирной текущей культурной работы. В вихре событий, в столкновениях, вызванных крупными мировыми движениями народа, могут пострадать и погибнуть здоровые, необходимые зародыши важных сторон будущей государственной жизни. Под влиянием грандиозности и важности текущих задач дня, вечные запросы культурной работы временно отходят на второй план.

В такие эпохи интересы науки и знания, которые вошли в плоть и в кровь современного культурного человечества, не могут в сознании современников стоять наравне с великими государственными и политическими задачами дня. Уважение к ним нарушается и слабеет, пожертвование ими становится относительно легким и возможным.

Даже в странах и обществах, в которых под влиянием вековой истории интересы знания глубоко проникли в народные слои, слились с самыми дорогими житейскими привычками — и там они меркнут в своем величии в возбужденном, серьезно и грозно настроенном сознании народа и общества, творящих свою историю. Тем более это резко и сильно сказывается у нас в России, где долгой и многострадальной исторической судьбой своей народ был отдален от источников чистого знания, где администрация привыкла смотреть на знание и на науку, как на неизбежное зло, как на опасное, хотя и необходимое орудие, где государственная жизнь осуществлялась в XX веке в научной атмосфере и с механизмом, приспособленным к государствам XVIII столетия. И ныне на Дальнем Востоке льется русская кровь, как тяжелое и грозное искупление легкомысленной затеи, основанной на невежестве, на пренебрежении к науке и знанию...

Борьба началась в полном неведении и непонимании сил и средств противника, интересов и блага родной страны... Ибо у нас еще теперь наука и знание находятся в таком тяжелом положении, в каком они стояли на Западе и на Дальнем Востоке в другие периоды истории. Там уже вымерли поколения, которые сознательно помнят эти все еще обычные нам условия научной работы, наши условия академической деятельности. Там сила и могущество знания и науки всеми сознаны, регулируют всю государственную жизнь и деятельность. Там приступают к серьезному государственному делу лишь во всеоружии знания, в возможно полной осведомленности о силах и преимуществах противника. У нас отношение к науке и знанию резко иное. И потому в серьезную эпоху государственного кризиса на служителях знания и науки, на академических гражданах, лежат особенно тяжелые и ответственные обязанности. Они должны не только всеми силами своей души, всеми средствами своего ума участвовать в созидательной творческой работе народного сознания — они обязаны стоять на страже дорогого им дела науки и знания, должны охранить и провести через бурную эпоху народной жизни целыми и нетронутыми те учения и учебные организации, существование и жизнь которых необходимы для всего дальнейшего развития русской земли. Ибо об этом никто, кроме них, не будет заботиться. Разрушить и уничтожить эти очаги знания, — университеты и другие академические учреждения, можно легко, почерком пера, на восстановить раз прерванную научную жизнь — задача величайшей трудности. И это положение усложняется у нас еще во много раз теми условиями, в какие поставлены в русской жизни академические организации.

Сорок лет назад, в великую эпоху освободительных реформ, университеты России, тогда господствовавшие формы академических организаций, восстановили издревле им свойственное самоуправление. Однако еще до своего утверждения устав 1863 года был изуродован и в своем окончательном виде уже не отвечал сознанию и стремлениям университетских деятелей того времени. Эти искажения не спасли от гибели академическую автономию. Ограничения прав университета начались немедленно под влиянием противоречия между идеей свободной академической организации и неизменившимися формами государственного устройства. Через 20 лет эти противоречия привели к катастрофе 1884 г. Уничтоженные в своей свободной жизни, академические организации были втянуты в политическую борьбу; их стремились превратить в орудия поддержки бюрократического строя. В ответе на это в сознании широких слоев русского общества официальный — не студенческий — университет или другая высшая школа получили несвойственное им значение звеньев в цепи других бюрократических, враждебных обществу, учреждений. Я считаю это мнение ошибочным; его нет надобности здесь опровергать. Но оно широко распространено, определяет в настоящее время отношение к академическим вопросам значительных кругов населения. И оно чрезвычайно затрудняет в настоящий момент положение профессоров и преподавателей, сильно ослабляет значение и ценность академических организаций в общественном сознании.

Невольно поэтому, при самом начале переживаемого общественного возбуждения, во всей своей неотложности предстал перед нами вопрос, как усилить моральное и общественное значение академических организаций, каким путем охранить их от дальнейшей гибели и разрушения. Ответ ясен: необходимо прежде всего единение профессоров и преподавателей, единство действий профессорских коллегий. Необходима дружная совместная работа всех для исполнения этой лежащей на них великой обязанности перед страной. Необходимы единение и свободная активная самодеятельность. Необходимо разрушение в обществе и народе пагубного представления об академических организациях, как о бюрократических учреждениях, как о пособниках и выразителях современного, всеми признанного пагубным для России, бюрократического режима.

Но от теоретического решения до практического осуществления далеко. Ибо в разбитых и разрушенных академических организациях не было форм для осуществления этих теоретически необходимых положений.

Создание форм для такой общественной деятельности академических граждан и академических организаций было первой нашей задачей. И начала ее теперь положены. Без предварительного уговора во всех центрах академической деятельности за последние годы пошла одна и та же работа — работа единения и организации — как среди членов советов, так и среди преподавателей, которые не состоят членами советов. Она произошла под влиянием проснувшегося гражданского чувства, под влиянием грозной логики событий. Советы всех высших учебных заведений с редким единодушием открыто высказали свое неизменное стремление к академической автономии и к академической свободе, совершенно определенно и ясно выступили в жизни страны, как живые общественные организации, живущие и страдающие теми же идеалами, какими живет и к каким стремится все русское общество.

Но, убедившись в единстве своих настроений, советы убедились и в своем фактическом бессилии. Они завоевывали себе от времени до времени возможность широкого и полного обсуждения вопросов дня, самой решительной критики основ академической организации. И в то же время они всегда бывали лишены самых элементарных средств проведения в жизнь того, что им казалось неизбежным и необходимым для блага академической жизни. Вся их деятельность была огорожена стеной, канцелярской тайной, не только от общества, но и от академической среды, не входящей в состав советов. Как сильно и образно выразился один из виднейших деятелей одного из провинциальных университетов, все речи и решения советов происходили в завязанном мешке, не выходили на Божий свет. Энергия терялась в мелочной и невидной работе, моральное и общественное значение академических организаций подымалось не в соответствии с действительным ходом жизни. Мы задыхались в мелочной борьбе, остававшейся невидной.

Надо было искать новых путей — полной гласности, общения с обществом и друг с другом — надо было создать новую широкую базу деятельности. Быстрая смена событий, резкий темп общественного возбуждения, рост гражданского чувства, сознание государственной ответственности каждого русского, наконец — ярко выяснившееся полное истощение творческой деятельности центральных бюрократических органов, заставляли еще более спешить с организацией, стремиться к единению и к взаимному общению.

И это единение теперь совершилось. Работа, бывшая скрытой, сделалась явной, всем известной. В опубликованной записке 342, под которой уже теперь подписалось значительно более трети, немного менее половины всех преподавателей и профессоров высших учебных заведений России, ясно и определенно выражено отношение коллегий к современным общественным задачам. В своих заявлениях по поводу открытия высших учебных заведений в текущем полугодии впервые в истории образования в России советы почти всех высших учебных заведений выставили одинаковую программу практической академической деятельности, одинаково отвергли полицейские меры борьбы с беспорядками. Наконец, после январского совещания в Москве, состоялся в феврале 1905 г. частный профессорский съезд в Петербурге. Он положил окончательное осуществление идеи академического союза и создал необходимые и недостававшие нам рамки совместной академической деятельности.

II.

Один из важнейших академических вопросов, поднятый съездом, заключался в выяснении отношения профессорских и преподавательских коллегий к тем традиционным приемам борьбы с беспорядками, академическими и политическими, внутри академических организаций, которые не меньше, если не больше самых беспорядков вносили расстройство и разрушение в нормальную академическую жизнь. Меры эти издавна носили чисто полицейский характер, приводили в лучшем случае к восстановлению чисто внешнего формального порядка, вызывали глухое, при первой возможности проявлявшееся, раздражение и негодование произвольностью, неравномерностью, несоразмерностью взысканий. Они проводились обыкновенно в тесной связи с массою мелочных, но раздражающих и оскорбляющих формальностей; неизбежно вызывали все усиливающееся проникновение полицейского управления и надзора во все тайники академических учреждений. Трудно подсчитать тот урон, какой нанесли они достоинству и общественному почету академических учреждений, ту массу прямых несчастий и бедствий, какие они внесли в семьи, те нравственные компромиссы и связанные с ними страдания и мучения, какими они опутали академическую среду! Много лиц они погубили, много разбили святых чувств и упований... Тысячи молодых людей, благодаря им, вошли в жизнь надломленными, исковерканными, озлобленными...

Осужденные единодушными решениями всех советов, они почти накануне открытия съезда снова встали перед нами в своей конкретной возможности.

Под влиянием всех этих соображений и впечатлений съезд принял решение, которое выразилось в двух мотивировках. Вот текст этих мотивировок:

1) “Широкое и сильное политическое движение, охватившее различные слои и группы нашего общества, естественно распространилось и на высшие учебные заведения. В них приняло форму общей забастовки учащихся. Грозно и неотложно стал перед обществом вопрос о необходимости коренного переустройства академической жизни. Задача эта представляется делом чрезвычайной сложности, и она может разрешиться лишь в связи и параллельно с общею реформою нашего строя. Но совершенно ясно уже и теперь для тех, кто близко стоит к делу отечественного просвещения, одно — советы всех высших учебных заведений, огромное большинство профессоров и преподавателей пришли к единодушному заключению о ненужности, опасности и потому недопустимости не только для дальнейшего развития, но и для самого существования высшей школы в России, тех исключительных мер и полицейских насилий, которые непрерывно применялись властью по отношению к студенчеству, постоянно возрастая в продолжение длинного ряда лет. Твердое убеждение, вынесенное из долгого тяжелого опыта, побудило профессоров и преподавателей открыто заявить, что практика системы репрессий уже причинила академическому благосостоянию едва ли исчислимый и трудно поправимый вред.

Такое убеждение советов доведено уже до сведения как общества, так и правительства, и оно является ныне фактом гласным и общеизвестным. Тем не менее в печать проникают тревожные вести о новых предположениях администрации водворить внешний, формальный и призрачный порядок в учебных заведениях обычными средствами полицейско-бюрократического обуздания, поголовными увольнениями студентов и профессоров и новым устроением академического быта канцелярским путем. Перед нами встают при этих слухах знакомые мрачные картины: обструкция, междоусобие среди учащихся, занятие зданий высшей школы полицейской силой, отбор среди учащихся “благонадежных” от беспокойных, массовые исключения и высылки, словом — бесчисленные жертвы.

Глубоко уверенные в том, что возобновление указанных мероприятий приведет к окончательной гибели высшего образования, в котором так нуждается наша родина, мы, нижеподписавшиеся, профессора и преподаватели высших учебных заведений, не можем оставаться безучастными к наступающей беде.

При таком убеждении мы считаем противоречащим нашему достоинству, нашему понятию о личной чести и гражданском долге каким бы то ни было образом поддерживать практику полицейско-бюрократического воздействия на учащееся юношество и поэтому считаем нравственно невозможным чтение лекций, ведение практических занятий и производство экзаменов при условии применения в высших школах репрессий и насилия.

Мы твердо решили этого не делать.

2) Признавая мотивировку приведенной записки недостаточной, мы вполне присоединяемся к самому решению и заявляем, что в случае принятия в высших учебных заведениях полицейских мер репрессии и водворения “порядка”, о которых говорится в заявлении, мы считаем себя нравственно вправе не подчиниться указанным распоряжениям министерства, так как вполне убеждены в их пагубности для дела высшего просвещения и для блага России. Мы находим в таких обстоятельствах несовместимым с нашим понятием о достоинстве профессора чтение лекций или ведение экзаменов и полагаем, что министерство должно отменить эти свои распоряжения или заменить профессорский и преподавательский персонал новым”.

Я не буду останавливаться на различиях в тексте этих двух заявлений. По существу, они представляют лишь различное выражение одного и того же общего единодушного решения, которое было принято съездом подавляющим большинством голосов. Различие мотивировки связано с первоначально принятой академической секцией, но отвергнутой общим собранием съезда редакцией резолюции; теперь оно потеряло, кажется мне, свою остроту и свое значение. Я хочу, однако, остановиться на значении этого общего решения, ибо оно служит первым выражением профессорской солидарности и является открытым осуждением губящих высшее образование в России печальных мер полицейской репрессии. Съезд, освободив членов союза от обязательного подписания этих заявлений, выразил, однако, желание собрать возможно большее количество подписей, так как только заявление от имени большого числа лиц может иметь достаточный вес и значение. Несомненно, заявление должно остановить применение репрессивных мер в тех случаях, когда в таких мерах не встречается какой-нибудь крайней необходимости, ибо оно указывает на последствия, которые вызовет их применение, — последствия, до сих пор не наблюдавшиеся в академической среде. Очевидно, всякий разумный администратор будет считаться со всеми результатами своих решений и ему важно знать их заранее.

Но, помимо такого практического значения, нельзя не остановиться и на другом значении этой меры. Ею создана новая коллегиальная форма профессорского единения — защита профессорского достоинства. В нормально установленных академических организациях эта защита должна лежать на организованных коллегиях, точно так же, как в правильно организованном обществе личное достоинство человека ограждено необходимыми гарантиями и законами. Но достоинство профессора не ограждено законом 1884 года, оно постоянно попирается; в русской академической жизни нет форм его ограждения от произвольных или противоречащих ему требований администрации. Каждый должен был ограждать профессорское достоинство на свой страх и риск, подобно тому, как приходится самому защищать личное достоинство человека в дезорганизованном обществе. Последствия этого ненормального положения всем известны. В решении съезда мы впервые встречаемся с попыткой создать новые широкие и серьезные формы ограждения профессорского достоинства, от исполнения унижающих его административных требований. В этом решении нельзя не видеть важной и серьезной меры, вносящей устойчивость в академическую жизнь. Ибо не могло быть такой устойчивости при шаткости положения и полной зависимости русского профессора от безответственной власти.

В близком соотношении находится и другой вопрос, обсужденный на съезде — вопрос о немедленном поднятии значения советов и выборных органов академических организаций. Принципиально съезд стал в этом вопросе на ту точку зрения, на которой стоял совет московского университета и к которой позже пришло совещание делегатов советов высших учебных заведений г. Москвы и Ярославля, состоящее при московском учебном округе. Съезд пришел к заключению, что только народное представительство будет иметь достаточный авторитет для проведения в жизнь нового устава высших учебных заведений, — устава, в основу которого должны лечь принципы академической автономии и академической свободы. Однако, для сохранения высших учебных заведений в нынешнее тревожное время необходимо немедленно предоставить советам высших учебных заведений, с выборным ректором во главе, право самостоятельного заведывания учебными заведениями. Признав академическую автономию и свободу неосуществимыми при нынешнем строе, съезд полагал, что необходимо теперь же готовиться к близким, новым условиям жизни. Необходимо поэтому ныне же приступать к обсуждению и к предварительной разработке университетского и академического уставов.

В этом решении практически наиболее важно единогласное заключение съезда о необходимости предоставления раньше осени советам (и соответствующим им учреждениям) временных широких полномочий в управлении академическими организациями. Такие полномочия могли бы быть предоставлены им путем особого Высочайшего повеления. Эта идея, столь обычная у нас в Москве, встречала сильное и серьезное сопротивление в академической среде других городов, в печати и в обществе. Ибо временные полномочия смешивались с автономией. Автономия же явно несовместима с современными условиями государственной жизни, не может быть жизненной и сильной, пока страна не получит народного представительства, возвещенного Высочайшим рескриптом 18 февраля 1905 года. На съезде удалось достигнуть единения в этом отношении, и в рассеянии этого важного недоразумения я вижу серьезное практическое значение решения съезда. Ибо теперь можно действовать без внутреннего трения, быть свободным от борьбы с единомышленниками. В августе придется решать, как быть, если эти неизбежные и необходимые полномочия не будут даны.

Вопрос о полномочиях советов встречает еще и другие возражения. Указывают на то, что с ними связана ответственность, от которой теперь de jure профессорские коллегии свободны. Но в действительности и теперь на них всей тяжестью лежит, если не юридическая, то нравственная ответственность за судьбы молодых поколений, за жизнь и за процветание академических организаций. Эта нравственная ответственность становится невыносимой при полном отсутствии возможности действовать. Руки у советов связаны, а совесть и мысль их членов болезненно и сильно чувствуют все происходящее. И ни один человек, чувствующий свои обязанности перед родиной, не может избежать такой нравственной ответственности. Решение съезда ставит перед всеми его членами ясную, практически осуществимую задачу, подымает их самодеятельность — этот первый залог жизни и развития!

В тесной связи с этой объединяющей работой съезда стоит и другая его заслуга в формулировании живой единой академической корпорации. Он уничтожил в общественном мнении академической среды недоверие к официальным съездам. В январе 1905 года в Москве подавляющее большинство профессоров высказалось против официального съезда. Позже межевой институт и киевский университет возбудили ходатайство о таких съездах. Ввиду этого единогласное решение съезда о желательности официального профессорского съезда в ближайшем будущем получило значение и смысл, ибо оно привело к взаимному пониманию и единению в этом делившем академическую среду вопросе. При этом съезд определенно высказал уверенность в необходимости для пользы дела участия в официальном съезде и преподавателей, не состоящих членами советов.

Я не буду останавливаться на других решениях съезда, имевших, по моему убеждению, меньшее значение. Отмечу только единогласно принятое положение, что младшие преподаватели должны получить представительство в факультетах и советах, причем эти представители должны иметь одинаковые права с другими членами советов и факультетов. Вопрос этот поручено разработать к следующему собранию. В академической секции съезд наметил и другие вопросы, напр., об отношении к студенческим организациям, выразил протест против начинающегося было раскассирования варшавского университета и т. д.

Но это все детали.

III.

Подведем итоги. Можно ли счесть, что съезд, впервые собравшийся в довольно неопределенной обстановке, исполнил свою задачу — сплочения и единения, создания форм совместной деятельности? Я думаю, что в этом смысле он сделал свое дело, и главную заслугу съезда я вижу в том, что он в наше время, при происходящей кругом дезорганизации раньше сложившихся общественных и государственных установлений, все время стремился к созидательной, к творческой работе.

В переживаемое нами бурное время, каждый день выставляет перед нами новые требования. Перед русским обществом стоит новая, неведомая ему крупная задача. История потребовала от него быстрого сознательного государственного творчества. Привычки у него к такой деятельности нет, ибо веками оно стояло от нее в стороне. Жизнь развивала в нем лишь стремление к критике. Но одна критика в такой момент недостаточна. Мы стоим накануне новых форм деятельности, но формы эти неизвестны, их надо создать. Для их создания необходима, конечно, общая реформа государственного строя, но эта реформа даст только рамки государственной и общественной деятельности, даст удобные и необходимые, но все же пустые, формы для созидательной работы. В обществе должно быть ясно то содержание, которое уляжется в эти формы, и над содержанием будущего строя должна усиленно работать общественная мысль. Это содержание должно быть для нее ясно теперь для того, чтобы сразу применить его к жизни тогда, когда в близком будущем откроется для этого возможность. Эта созидательная работа трудна, она требует огромного подготовительного труда, она должна быть нами исполнена немедленно и быстро.

Такая созидательная творческая работа ярко проявилась в петербургском съезде. И в этом его главное значение.

Тесно связанные с вечными интересами жизни и знания, входящие в состав живущих самостоятельной жизнью академических организаций, мы, профессора и преподаватели высших школ, поставлены в стране в особое положение. Мы не можем упускать из виду интересов науки и знания, академических интересов. Мы не можем обсуждать события только с точки зрения граждан русской земли. Мы обязаны выступить хранителями интересов науки и знания, сохранить и развить те академические организации, в которые мы добровольно и сознательно вступили. Не дать им пострадать в эпоху государственного переустройства есть наш первый гражданский долг перед родиной, наша первая общественная обязанность. Но этот долг мы можем выполнить лишь созидательной, положительной работой, а эта последняя возможна лишь при единении, лишь при взаимной, самой энергичной солидарности.

Начало единению и солидарности теперь положено. От нас зависит его дальнейшее развитие. Это дело будущего, — ближайшего будущего. Единение необходимо для блага родной страны, для самого существования академических организаций. Петербургский профессорский съезд подкрепил и усилил нашу веру в достижимость этого единения и тем самым увеличил наши силы в предстоящей нам трудной и ответственной жизненной работе. Дальше надо идти тем же путем.

Право. 1905. Стлб. 1932-1943.