П. Новгородцев. Кризис современного правосознания / Б. Кистяковский (1909)

Две идеи лежат в основании всей организации современного правового государства — идея народовластия и идея политического индивидуализма; поэтому надо признать чрезвычайно счастливой мысль проследить их эволюцию с конца XVIII столетия до наших дней. Философский анализ исторических судеб этих идей необходимо приводит к пересмотру основных начал всего современного государственного строя.

Этот анализ естественно должен вестись по двум раздельным линиям: хотя принципы народовластия и политических прав личности неразрывно связаны в своем осуществлении, но каждый из них представляет совершенно самостоятельную систему теоретических положений, имевшую свою независимую судьбу. Книга П. И. Новгородцева, посвященная этому философскому анализу, действительно, состоит из двух частей. В первой части книги мы знакомимся с кризисом теории народного суверенитета. Автор показывает, что основной идеей, одухотворявшей старое представление о правовом государстве, следует, признать понятие о естественной гармонии общественных отношений. Оптимистически настроенная мысль конца XVIII века не затруднялась примирять свободу и равенство, личный интерес и общественное благо, народную волю и справедливый закон, идеальные требования права и подчиняющуюся им правовую действительность; для нее все эти принципы в разумно устроенном государстве неразрывно связаны между собою и неизбежно предполагают друг друга. Поэтому Руссо ставит себе знаменитую теоретическую задачу — “найти форму устройства, в которой каждый, соединяясь с другими, повиновался бы, однако, только, самому себе и оставался бы столь же свободным, как прежде”. Такую гармоническую форму государственного устройства Руссо основывает на идее народного суверенитета, заключающегося в господстве общей воли. Руссо дал увлекательное построение народного суверенитета, он показал, что народная воля должна быть поставлена на смену исторической власти, он устранил старый предрассудок о божественном уполномочии династий, царствующих независимо от народной воли, Божией милостью — все это отвечало коренящимся в глубине человеческой души инстинктам справедливости и равенства и было великим предвозвещением новой демократической эры.

Но П. И. Новгородцев выясняет, что спорность и неопределенность идеи народного суверенитета начинаются тотчас же, как только мы ставим вопрос на почву практического воплощения ее в жизни. Народная воля должна быть законом, — это ясно; но как найти народную волю, кого считать призванным к ее выражению, как выразить ее в законе, который одинаково внушал бы всем уважение и вызывал бы подчинение не за страх, а за совесть, как самоочевидная истина и неопровержимая справедливость? Мы убеждаемся, утверждает автор, что “общность воли представлялась Руссо в виде совершенного единства желаний, обеспеченного полным единством жизни и ничем невозмутимой простотой настроений й чувств. Справедливость законов, принимаемых всеми, вытекает здесь из общего согласия взглядов и однообразия положений и потребностей. Общая воля является вместе и волею всех.

Счастливая гармония царствует в этом общении, в котором единство, равенство и мир служат естественными последствиями патриархальной простоты жизни”. Но это простое решение — лишь обманчивая видимость; на самом деле нет народов, которые вели бы настолько гармоническую и простую жизнь, чтобы в их среде создавалось единство желаний и вырабатывалось общее согласие взглядов; скорее, напротив, мы везде наталкиваемся на рознь интересов и потребностей и на ожесточенную борьбу между различными группами населения. Впрочем, автор указывает на то, что и из самого трактата Руссо можно вывести заключение, что “вопрос о народной воле и не может быть решен с той ясностью, как думал славный ее проповедник; проблема народной воли и должна остаться загадкой”. Загадочность принципа народной воли постепенно устраняется путем его видоизменения, расширения и углубления. Этот процесс начался уже вскоре после Руссо, под влиянием ближайших исторических событий, особенно великой французской революции, когда приходилось непосредственно осуществлять принципы народной воли и разрешать целый ряд практических вопросов о наказах, об избирательном праве, о народном представительстве, о согласовании народовластия, которого требовал Руссо, с разделением властей, возвеличенного Монтескье. Постепенно жизнь и теория выдвинули еще целый ряд других проблем, решение которых необходимо было согласовать с учением о народной воле; это были чрезвычайно важные проблемы об общественном мнении, о политических партиях, о референдуме и народной инициативе, о совершенствовании учреждений путем свободной организации общественного мнения, о соотношении между справедливостью и принципом большинства и, наконец, об ограничении народной воли правами личности. При теоретической и практической разработке всех этих проблем окончательно выяснилось двойственное значение народной воли. Дело в том, что общая воля есть нечто вырастающее из взаимоотношения отдельных воль, она представляет собою определенный и постоянный элемент, присущий воле отдельных лиц, — и в то же время она противоположна им и возвышается над ними. Иными словами, народная воля, помимо своего фактического и несовершенного выражения в форме общественного мнения или мнения большинства, имеет еще и некоторое идеальное бытие, в виде известных руководящих начал, которыми определяется ее подлинное содержание. Но в таком случае народная воля получает значение лишь постольку, поскольку она выражает норму права. В книге П. И. Новгородцева особенно хорошо прослежено, как эти два различных принципа, скрывающихся в одном и том же идейном комплексе, именуемом народной волей, сталкиваются, вступают в состязание и, наконец, окончательно обособляются.

Мы с своей стороны не можем не обратить внимания на поразительную аналогию между явлениями в индивидуальной душе и в душе народной. Кант установил, что личность вырабатывает в силу своей автономии нравственный закон путем борьбы со своими естественными желаниями и отчасти путем подавления их. Но в то же время он указал на возможность такой гармонической душевной жизни, при которой естественные желания совпадали бы с нравственным законом. Шиллер и романтики особенно разработали этот последний тип душевной жизни в образе “прекрасной души”. Совершенно то же явление мы встречаем при выработке народной воли, в одном случае путем гармонического сочетания отдельных желаний, в другом — путем борьбы и подчинения отдельных желаний высшей норме. Разница только в том, что личность этими двумя путями создает норму этики, а народ — норму права.

Вторая часть книги П. И. Новгородцева посвящена кризису теории индивидуализма. Автор и здесь указывает на то, что самой существенной особенностью индивидуалистической доктрины XVIII века является предположение о возможности гармонического соотношения личности и общества. Так, согласно, учению Руссо, в нормально устроенном государстве при осуществлении начала народного суверенитета личность получает всю полноту необходимой для нее свободы, а вместе со свободой и связанное с ней равенство. Но это учение о полном совпадении требований личности с возможностями, предоставляемыми разумно организованным государством, имеет силу только при чисто рационалистическом определении личности. С этой точки зрения личность отожествляется с той общей и отвлеченной основой, которую каждый человек имеет в себе наравне с другими, и которая характеризуется признаками не индивидуальными, а родовыми.

Восемнадцатому веку было чуждо другое определение личности; только XIX век выработал ту идею личности, которая берет человека во всем богатстве его своеобразных особенностей и творческих проявлений. Отсюда в XIX столетии возникает пессимистическое отношение к идеалам предшествующего столетия, особенно ярко проявившееся в трактате Милля “О свободе”. Милль указывает на то, что Европа до сих пор прогрессировала благодаря проявлению в ней “необычайного разнообразия в характерах людей и ее культуры”. “Но уже теперь она заметно утрачивает это благодетельное преимущество. Она, несомненно, приближается к китайскому идеалу уподобления людей друг другу”. Однако этот пессимизм недостаточно обоснован; в наше время Зиммель показал, что именно во второй половине XIX столетия и с особенной яркостью у Ницше возрождается и живет другое понимание личности, которое встречается еще у Гёте, Шлейермахера и романтиков. Это понимание выражается в требовании, чтобы лица, освобожденные от традиционных связей, развивали свою самостоятельность и далее в сторону отличия друг от друга, так чтобы каждый осуществлял свой собственный идеал, не равный никакому другому. Милль совсем не предвидел, что из самого процесса уравнения возродится жажда индивидуальности и что этот процесс даст новые импульсы к ее высшему расцвету.

Рассмотренный нами чрезвычайно ценный труд П. И. Новгородцева представляет часть более обширного целого, задуманного под общим заглавием “Введение в философию права”. В первую часть его, которая будет озаглавлена “Возрождение естественного права”, войдут с значительными дополнениями две уже напечатанных автором ранее статьи: “Нравственный идеализм в философии права” и “Государство и право”. Вторая часть, содержание, которой охарактеризовано выше, приводит нас к выводу, что кризис современного правосознания заключается не в полном крушении старых начал, а в их необходимом видоизменении. И теперь те основные начала, во имя которых ранее совершалось движение вперед, — понятие личности, принципы равенства и свободы — остались в силе. Но, являясь по-прежнему началами движущими и руководящими, они получили новое определение и расширились в содержании. “Идея права остается по-прежнему непоколебимой, но содержание ее расширяется и ее основные требования представляются гораздо более сложными и высокими”.

Полное разрешение вопроса о кризисе современного правосознания будет дано автором в третьей части задуманного им труда; она выйдет под специальным заглавием: “Об общественном идеале”.

Критическое Обозрение. М., 1909. VI. Октябрь.