Образец для России: С. Котляревский. Новая Италия (1902)

Ежегодно сотни тысяч путешественников со всех концов Европы и Америки посещают Италию, унося с собой на родину неизгладимые впечатления от развалин древнеримского величия, от сокровищ живописи и архитектуры Возрождения, от голубого моря и волнистых гор. Не мало между ними и наших соотечественников. Понятно, что, попавши в этот мир красоты, она поглощаются им; Рим императора Адриана и папы Льва XII, Флоренция Медичисов закрывает от них современную Италию. В Риме проводник поведет иностранца повсюду, но уже, конечно, не на Монте-Читорио, где возвышается здание итальянского парламента. Между тем, если прошлое Италии так полно неотразимой красоты и величия, если оно больше, чем прошлое какой-нибудь другой страны, составляет достояние общечеловеческой цивилизации, то есть великая живая связь между этим прошлым и настоящим — итальянский народ; и найдется ли черствая душа, в которой пребывание в Италии не заронило искры симпатии к нему? Правы ли пророки, которые считают историческую роль этого народа конченной, и для которых новая Италия есть конец Италии? Или правы те, кто среди всех темных сторон настоящего усматривают над Италией зарю великого будущего? Нельзя надеяться прийти самим к определенному решению этих вопросов, но можно рассмотреть те условия, при которых возникла новая Италия; что затрудняло и затрудняет ее развитие и в чем лежат надежды на преодоление этих затруднений.  _______ 

Когда в 1815 г, победители Наполеона на Венском конгрессе решали судьбу европейских стран и народов, они находились в особенно затруднительном положении относительно Италии. С очень давних времен эта страна не имела национального политического существования; в ней царили французы, испанцы, австрийцы, династия Габсбургов в Бурбонов, родственные французским королям и австрийским императорам. От средневековой Италии сохранялись лишь Папская область и две республики — Венецианская и Генуэзская, давно потерявшие свое морское могущество.

Все это было изменено Наполеоном: он уничтожил Венецианскую и Генуэзскую республики, отнял у папы его владения, часть Италии (северо-западную и побережье Средиземного моря до Неаполя, куда входил и Рим,) присоединил к Франции, из другой (северной, северо-восточной и побережья Адриатического моря) создал так называемое Итальянское королевство, столицей коего был Милан; в южной Италии (бывшем Неаполитанском королевстве) он посадил королем своего брата. Неоднократно говорил он итальянцам, что хочет положить основание их политическому возрождению и единству. Эти обращения не находили еще особого отклика в народе, отученном веками от сознания своего единства. В действительности он чувствовал лишь жестокое бремя военных налогов и еще более постоянных военных наборов; цвет итальянского юношества уводился на Рейн и на Дунай, в Испанию и в Россию; из одного Итальянского королевства Наполеон увел в Россию в 1812 г. 27,000 итальянцев, и из них на родину не вернулось и тысячи.

Но нельзя сказать, чтобы результаты французского владычества в Италии этим исчерпывались. Вековой “старый порядок” был разрушен; вместо подчиненного положения крестьянства и господства церкви, утвердились новые начала: все граждане стали равны перед законом, все привилегии были уничтожены; церковь потеряла не только огромные земельные имущества, но и всякую принудительную власть над обществом. Этот “новый порядок” французы вводили повсюду, куда проникало их оружие, — ввели они его и в Италии. Между тем, несмотря на реформаторские попытки некоторых из итальянских монархов, повсюду в ней господствовало очень устаревшее законодательство, сохранялись следы крепостного права. Духовенство было повсюду, особенно на юге и в центре Италии, очень многочисленно и влиятельно; в Папской области в его руках находилось даже управление всеми светскими делами, и это управление шло весьма плохо. Особенно густой мрак невежества господствовал в Папской области и Неаполе, правительства которых боялись просвещения как огня. Всюду люди, не принадлежавшие к католической церкви, не считались полноправными гражданами; евреи и протестанты всячески преследовались.

Если низшие слои населения в деревнях довольно беспрекословно подчинялись этому режиму, то в городах он вызывал громкое неудовольствие. Среди итальянских горожан было распространено знакомство с французской литературой XVIII века. Да и некоторые из итальянских государей старались проводить в своих владениях реформы: так, Леопольд, герцог Тосканский, уничтожил в герцогстве смертную казнь, ограничил всемогущество духовенства, серьезно заботился о народном образовании. Эти частичные реформы не могли, однако, изменить общей картины; итальянцы веками были отучены от всякой общественной самодеятельности.

Французское завоевание смело все старые порядки, и из-за этого одного многие терпеливо переносили иго новых чужеземцев. Притом же победы Наполеона приобщали к его ослепительной славе итальянских его подданных, и военные поборы казались многим не слишком дорогой ценой за эту славу. Кое-что Наполеон сделал и для материального благосостояния Италии: так, он проложил дорогу из Швейцарии к Милану через Симплонский перевал и вообще заботился об улучшении дорог, которые раньше были в плачевном состоянии.

Когда Наполеон пал, европейские государи и дипломаты, съехавшиеся в Вену, поставили себе задачей восстановление в Европе порядка, нарушенного наполеоновскими войнами, и прежде всего восстановление старых государств в их прежних границах. Нельзя сказать, однако, чтобы в Италии все было восстановлено по-старому: ни Венеции, ни Генуе не возвратили республиканского устройства. Венеция вошла в состав так называемого Ломбардо-Венецианского королевства, сделавшегося владением Австрии; Геную присоединили к королевству Пьемонтскому; в остальные государства вернули старые династии. Заметим, что лишь в Пьемонте король и подданные принадлежали к одному народу: в Неаполе правили французские Бурбоны, в Тоскане, Парме и Модене — немецкие Габсбурги. При этом Австрия, обладая значительной частью Италии, оказывала сильное давление на все итальянские дела. Так, неаполитанский король не мог предпринять ничего без ее согласия.

Эта власть новых чужеземцев была во многих отношениях тяжелее для итальянских патриотов, чем власть французов. Наполеон говорил охотно о величии итальянской нации, о своей миссии возродить ее; австрийцы с самого начала старались задушить национальное чувство итальянцев: по выражению всемогущего тогда австрийского министра Меттерниха, “Италия есть лишь географический термин” (une expression géographique). Больше всего внимание уделялось австрийцами полиции и надзору за народными движениями; даже в 1848 г. в австрийских владениях расходы на полицию доходили до 1½ миллиона лир (около 600.000) ежегодно, тогда как расходы на народное просвещение составляли лишь 1.300.000 лир. Нельзя сказать, чтобы австрийское правительство ничего не сделало для материального быта своих новых провинций, но все его усилия парализовались чувством мелочной подозрительности к управляемым и деспотизмом немецких чиновников, присылаемых из Вены.

В других частях Италии было не лучше. Большинство возвратившихся государей считало, что ничем лучше нельзя укрепить своей власти, как полным разрушением порядка, установленного французами. Король Пьемонта снова восстановил власть духовенства и средневековые привилегии дворянства. Ненависть к французам проявлялась у короля в весьма комических чертах: он велел уничтожить насажденный ими ботанический сад в Турине, и городскому управлению стоило большого труда отстоять новый мост на По, воздвигнутый по приказу Наполеона.

Еще более полно восстановлен был старый порядок в Папской области. Снова вся власть перешла к духовенству, вновь открыты все монастыри (больше 1.800 мужских и больше 600 женских), восстановлена инквизиция для суда над еретиками и вольнодумцами, даже оспопрививание и освещение римских улиц, введенные французами, были отменены. В большей или меньшей степени тоже повторялось и в других итальянских государствах.

Итальянцы были тем более недовольны восстановлением прежних порядков, что во Франции победители Наполеона хотя и вернули прежнюю династию Бурбонов, во вместе с этим заставили короля признать “хартию”, по коей власть законодательная принадлежала парламенту. Австрия, руководимая Меттернихом, делала все от нее зависевшее, чтобы задержать в Италии народное развитие.

Эти два стремления — к национальной независимости и внутренней свободе — являются руководящими в освободительном итальянском движении. Оба они одинаково направляли итальянцев на борьбу с Австрией, и история этой борьбы есть история освобождения Италии. Но в ней надо различать два периода. Первый, который оканчивается 49 годом, есть период заговоров, попытки низвергнуть существующие правительства, при отсутствии положительного плана, как объединить и укрепить Италию. Во втором периоде во главе движения становится конституционное королевство Пьемонт, группирует вокруг себя постепенно всех итальянских патриотов и осуществляет их мечту — объединение Италии. Характеры этих периодов существенно разнятся.

_______

История первого периода принадлежит к числу наиболее богатых драматическими и трогательными эпизодами. Но как это часто бывает, благородству чувств отнюдь не соответствовали ни ясное сознание целей, ни понимание, какими средствами возможно прийти к этой цели.

Военные заговоры и восстания подготовлялись главным образом в тех многочисленных тайных обществах, которые были так распространены в Италии еще в конце XVIII века. Самым важным из них были “карбонарии” (угольщики); это общество образовалось в Неаполитанском королевстве во время французского владычества с целью изгнать французов. Теперь замыслы карбонариев были направлены против австрийцев, в которых они видели главных противников объединения Италии. Австрийское правительство беспощадно преследовало их и заставляло и другие итальянские государства принимать строгие меры. Особенно суровы были папы, так как карбонарии считались не только бунтовщиками, но и вольнодумцами. Лев XII (1824—29) издал закон, осуждавший на каторжные работы всякого его подданного, который знал о каком-либо члене тайного общества и не доносил о нем. Но карбонарии умели весьма хорошо скрывать свои действия и совещания от полиции. Тайные общества издревле процветали в Италии, особенно южной, славившейся своими разбоями, и итальянские крестьяне всегда охотно укрывали преследуемого полицией. Весьма много офицеров принадлежали к тайным обществам, и это объясняет нам столь частые военные восстания.

В 1821 г. вспыхнуло восстание в Неаполе. Король, чтобы успокоить народ, даровал конституцию; все законы, согласно ей, должны были проходить через собрание народных уполномоченных; сам король присягнул новому порядку. Но австрийцы напомнили королю, что он в 1815 г. обязался не вводить у себя никаких учреждений, противоположных австрийским, и их армия восстановила в Неаполе старый порядок.

Ненависть к австрийцам сказывалась и в большом и в малом. Одним из главных источников дохода для австрийского правительства была так называемая табачная монополия; вся продажа табаку, сигар и папирос находилась исключительно в руках государства. Жители Милана решили в конце 1847 г. отказаться совсем от курения, чтобы таким образом причинить серьезный ущерб австрийской казне. Действительно, 1 и 2 января в городе никто не курил, кроме австрийских солдат, и у них итальянцы выбивали папиросы. Желал ли австрийский наместник вызвать более серьезное столкновение, но на следующий день кроатским полкам было роздано двойное количество сигар, и все кроаты, выходившие на улицу, не только курили, но и старались пускать дым в лицо прохожим. Произошло столкновение с толпой; кроаты обнажили свои сабли и 65 безоружных людей были убиты, между ними были женщины, дети и старики. Это было началом серьезного восстания в австрийской Италии.

В феврале 1848 г. во Франции была учреждена республика; весть об этом произвела потрясающее впечатление по всей Италии. Но если в 20-х и 30-х годах итальянцы прежде всего желали в каждом отдельном государстве освободиться от австрийского гнета, то теперь выступает другая, еще более смелая идея — объединить Италию, создать единое целое из ее мелких государств. Если все усилия народов и уступки правительств разбивались о несогласие Австрии, то делалось, наконец, ясным, что сильной Австрии может противостоять лишь сольная единая Италия.

Но не одно сознание материальной необходимости толкало итальянцев на этот путь. Итальянская литература, вся духовная жизнь Италии вела на этот путь объединения. Литература приняла решительно патриотический оттенок: особенно охотно брали сюжеты из славного прошлого Италии, показывали духовные силы, заложенные в итальянском народе. Но только драматурги, романисты и поэты, а и публицисты, историки и политики стали проникаться сознанием итальянского единства. Из политических писателей особенно много сделал для распространения этой идеи Пиченцо Джиоберти. В 1843 г. он выпустил книгу под заглавием “Гражданское и нравственное первенство итальянцев”. Не падая духом перед зрелищем бедствий и унижения настоящего положения Италии, Джиоберти в страницах ее славного прошлого почерпал надежду и уверенность в ее великом будущем. Политически он желал создать из Италии федерацию, т. е. союз мелких итальянских государств, в который входила бы и Австрия; председательство же в этом союзе должно принадлежать папе. Чезаре Бельбо. другой знаменитый итальянский политический мыслитель, также хотел союза мелких итальянских государств, но в качестве главы и президента предлагал пьемонтского короля Карла Альберта; австрийцы же совсем не должны были участвовать в этом обще-итальянском союзе. Эти писатели желали союза, а не полного объединения, потому что видели, какие глубокие во всех отношениях различия разделяли части Италии, как мало общего между неаполитанцем и обитателем Пьемонта. Но они выпускали из виду, что такой союз едва ли мог бы обладать достаточной силой, чтобы защищать национальную независимость; что большинство итальянских правительств не выказывало вообще никакого сочувствия объединительным замыслам. Другие понимали это и хотели полного объединения Италии в виде монархии или республики; но они не отдавали себе отчета в средствах осуществления, после того, как неуспех всяких восстаний и бессилие тайных обществ было доказано многочисленными неудачами, обычно сопровождавшимися массой жертв.

Итальянские правительства не сочувствовали слишком оживленным сношениям между разными частями Италии, но всякое увеличение средств общения встречалось с патриотической радостью; как радовались, например, открывшемуся пароходному сообщению между Генуей (принадлежавшей к Пьемонту) и Ливорно (Тоскане). Еще большее значение для итальянцев получили научные и промышленные съезды, где знакомились неаполитанцы и пьемонтцы, и венецианцы, и римляне, и где они привыкали чувствовать тебя прежде всего — итальянцами.

Таким образом, идея объединения сделала большие успехи среди итальянского общества, особенно среди образованных горожан. Но Италия была страной по существу земледельческой; большая часть ее населения жила вне городов, разобщенная всем, даже наречиями, которые так разнообразны в Италии. Почти повсюду в деревнях католическое духовенство было всемогуще, в глазах коего новые идеи казались подозрительными в вольнодумными.

Что касается правительств, то надо заметить, что в Италии были два государства, около которых она могла объединиться, — Папская область и Пьемонт. Вы видели, что в планах Джиоберти и Бельбо верховными руководителями общеитальянского союза являлись именно папа и пьемонтский король, — все остальные монархи были чужеземцами и держались лишь поддержкой Австрии. Положение папы отличалось совершенно от положения обычного государя: он верховный руководитель всего католического мира; из-за него ежегодно стекались в Рим сотни тысяч паломников, для коих он являлся как бы живым воплощением Бога на земле; он наследник могущественных средневековых пап, против которых оказались бессильны даже гордые немецкие императоры. Уже несколько веков на это высшее в католическом мире достоинство возводили лишь итальянцев, и можно было представлять себе, что папство дает Италии всемирное значение. Но между папой — главой католической церкви и папой — итальянским государем лежала большая разница. Папская область, как мы уже говорили, была одним из самых отсталых государств Италии; финансы ее находились в полном расстройстве; никакой заботы о народном образовании и благосостоянии не было. И папы находились в большой зависимости от Австрии и Франции, двух сильнейших европейских католических держав, которые ревниво смотрели друг за другом. В 1831 г. австрийские войска, подавляя восстание в Папской области, заняли Болонью; тотчас же французское правительство послало занять гарнизоном Анкону, важнейший город Папской области на Адриатическом море. Порядок в этом государстве был так плох, что сами иностранные государства, особенно Франция, делали неоднократные представления папам о необходимости реформ; но при папском управлении никакие реформы не были возможны.

Настала, однако, минута, когда последователи Джиоберти, казалось, могли рассчитывать на осуществление своих надежд. В 1816 г. в папы избрали епископа Имолы, принявшего имя Пия IX. Известна была его доброта и мягкость; говорили также, что он сочувственно относится к итальянскому движению. Папа начал свое правление с того, что дал полное прощенье всем политическим преступникам, учредил государственный советь (Consulto di stato), составленный из светских лиц и представителей отдельных провинций, назначил особую комиссию, которая должна была выработать план реформ; особенную гуманность он проявил к евреям, которые при его предшественниках принуждены были жить в грязных и скученных домах их смрадного римского квартала Гетто. Народ ликовал, шумно приветствовал папу при встречах на улице. Даже Мадзини, враг церкви, написал Пию одушевленное письмо, приглашая его стать во главе итальянского движения и этим заслужить вечную благодарность Италии.

Меттерних был очень испуган этим неожиданным изменением папской политики и хотел занять австрийскими войсками часть Папской области; тогда Карл Альберт II, пьемонтский король, предложил папе свою вооруженную помощь против австрийцев.

Этот государь занимает почетное место в ряду созидателей итальянского единства, и в прошлом году благодарная Италия воздвигла ему памятник в Риме. В своей юности, когда он еще был наследным принцем, он принимал участие в движениях, которые потрясли Пьемонт после 1815 г. Эти движения были подавлены, и австрийцы хотели тогда, чтобы принца наказала потерей права на корону; но французы поддержали его. С этой уже поры в душе Карла Альберта сложилось убеждение, что главный враг Италии — Австрия.

На престол он вступил в 1831 г. Это был год реакции: только что в Италии были повсюду подавлены восстания, которые вызвала французская революция 1830 г.; повсюду стояли австрийские войска. И Карл Альберт действовал с большой суровостью; он видел в тайных обществах и военных восстаниях лишь вред и помеху для свободы и независимости Италии. Люди, не понимавшие крайней затруднительности его положения, постоянной опасности со стороны Австрии, упрекали его в измене и малодушии; но король твердо продолжал свою медленную и прочную работу преобразования. В стране, которая не знала никакого самоуправления, он ввел выборные совещательные советы в провинциях (нечто в роде ваших земств). Особенное внимание он посватал армии: для него было очевидно, что неизбежна настоящая война с Австрией. Он улучшил вооружение и военную подготовку своей армии и довел ее до 60.000 во время войны, что было внушительной величиной для тогдашнего времени ввиду малых размеров самого королевства. Замечательно, с какой строгой постепенностью Карл Альберт проводил реформы в своем государстве: он считал, что лишь подобная постепенность обеспечивает их прочность. Он верил в более светлое будущее Италии, но первой добродетелью, необходимой для его наступления, считал терпение, — недаром его девизом служили слова: “Я жду своей звезды” (j’attends mon astre). Свое положение сам Карл Альберт характеризовал такой фразой: “Я всегда стою между кинжалом карбонариев и шоколадом иезуитов” (иезуитов обвиняли в многочисленных отравлениях; итальянцы вообще видели в них вполне справедливо злейших противников своим патриотическим замыслам).

В 1848 г. туринская дума обратилась к королю с просьбой, которую ему не раз подавали, — ввести в своем государстве устройство, подобное французскому, где власть издавать законы принадлежала бы народным представителям, и король на этот раз согласился: он дал “конституционный статут”, сделавшийся основой современного государственного устройства Италии.

Между тем все вокруг волновалось. Ломбардия и Венеция уже восстали против австрийцев; такие же восстания произошли в Неаполе. Сначала австрийцы, застигнутые врасплох, были принуждены покинуть итальянские провинции. Как раз в это время Австрия находилась в очень тяжелом положении: против нее возмутились венгры, волновалась Богемия, в самой столице было крайне неспокойно. Карл Альберт думал, что “звезда его взошла”, — что наступил благоприятный момент уничтожить австрийское владычество; надеялся он и на помощь французов, которые всегда очень неприязненно смотрели на расширение австрийского влияния. Если б силы всей Италии были соединены, быть может, им удалось бы справиться с австрийцами.

К несчастью, в эту критическую минуту далеко не было надлежащего единения среди итальянцев. Мешали и разногласия республиканцев с монархистами, желавшими присоединить Ломбардию и Венецию к Пьемонту. Когда началась война, в Милане было произведено народное голосование, и огромным большинством решили присоединиться к Пьемонту; но в других местах республиканцы были сильнее.

До сих пор папа оказывал итальянским патриотам нравственную поддержку, хотя и не особенно деятельную. но его все более и более пугала необыкновенная быстрота хода событий. К идее объединения Италии он стал относиться недоверчиво, особенно, когда увидел успехи Пьемонта; не угрожало ли это объединение его собственной светской власти? Снова иезуиты получили преобладающее влияние при его дворе. Папа стал заявлять, что всегда призывал подданных всякой законной власти к повиновению, и вовсе не имел в виду воевать с австрийцами. Страсти разгорались и, наконец, министр папы Росси пал от рук убийцы. Видя, что дальнейших уступок ждать нечего, крайняя партия решила помимо воли папы изменить государственный порядок. Пий IX, не имея при себе достаточно войска, объявил, что уступает насилию, и бежал в Неаполитанское королевство, угрожая отлучением от церкви всякому, кто будет прививать какое-нибудь участие в новом государственном устройстве. Люди умеренного образа мыслей оказались бездеятельными; в Риме получили верх республиканцы; они объявили папу лишенным светской власти и провозгласили Римскую республику; вместе с этим они обратились ко всей Италии с предложением прислать уполномоченных в Рим, чтобы выработать план объединения.

Таким образом, создавалось два центра для объединения Италии: Пьемонтское королевство и Римская республика. Последняя, однако, была очень недолговечна. Католики были крайне возмущены тем, что у папы отняли его светские владения: в их глазах это было святотатство, преступление против религии. Католическая церковь возвела в догмат, что папа, верховный глава ее, есть в то же время светский государь, ибо лишь при этом условии он может быть вполне независим. Хотя во Франции учредилась республика, которая, как гласило ее устройство, не должна была вмешиваться во внутренние дела чужих государств, однако католическая партия, очень сильная там, добилась посылки французских войск в Рим, которые разрушили Римскую республику и вернули папу.

И на севере Италии дела приняли неблагоприятный оборот. Французы не дали никакой поддержки Пьемонту; выяснилось, что они вовсе не хотят иметь в соседстве объединенную и сильную Италию; а Карл Альберт не мог один, хотя бы и с помощью жителей Ломбардии и Венеции, бороться с огромной австрийской армией. После поражения при Новаре он принужден был заключить мир и отрекся от престола; его сын Виктор Эммануил принял тяжелые условия этого мира, согласился заплатить очень большую военную контрибуцию. В австрийских провинциях сопротивление еще продолжалось; особенно героически держались венецианцы, где образовано было временное правительство с Даниелем Манином во главе. До сих пор в большой зале дворца дожей сохраняется мраморная доска, где записано решение этого правительства сопротивляться до последней возможности. Австрийцам пришлось вымаривать Венецию голодом, и лишь когда совсем не осталось припасов, а холера свирепствовала, город сдался на сравнительно мягких условиях.

Таким образом все надежды и мечты итальянцев потерпели полную неудачу: опять в Италии властвовали австрийцы; все уступки, сделанные в 1848 г., в Неаполе, Риме, Тоскане, Парме, Модене взяты назад. У итальянцев не оказывалось ни достаточно материальных сил, ни внутреннего единства, чтобы освободить Италию. Но если 1849 г. был могилой многих мечтаний, он сделался и началом нового периода, который закончился основанием единого итальянского государства.

 Великие поражения в жизни народов часто бывают началом их возрождения: открывается внутренняя слабость государства, и вызываются к жизни перемены в нем. Когда Пруссия, в 1806 г., была разгромлена Наполеоном, правительство уничтожило остатки крепостного права, ввело всеобщую воинскую повинность, посвятило особую заботу народному образованию; и в этот период, можно сказать, была подготовлена ее сила, позволившая ей впоследствии объединить Германию. То же самое мы видим и в Пьемонте после 1849 г.: — и правительство, и народ, не отчаиваясь неудачами, продолжали подготовлять великое дело.

В то время, как во всех других итальянских государствах вернулись к старым порядкам, новый пьемонтский король не только сохранил в силе статут. 1848 г., но и заботился о дальнейшем расширении и развитии общественной самодеятельности. Австрийцы предлагали ему более легкие условия мира, если он уничтожит этот статут, но король отказался. С этих пор между Пьемонтом и другими итальянскими государствами образовалась известная враждебность; особенно подозрительно и недружелюбно относился Пий IX, который уже предчувствовал, что итальянское национальное движение окончательно лишит его светской власти, — и из двусмысленного друга этого движения стал его явным врагом.

По своему темпераменту Виктор Эммануил был более человек решительных действий, чем размышления, обладал несокрушимой энергией — типичный представитель савойской династии. Великим достоинством его была способность находить и оценивать своих помощников, первое место в ряду которых занял граф Кавур, человек с необыкновенно ясным умом, проницательностью, умевший на основании настоящего угадать будущее, рассчитать силы и всегда способный отличить достижимое от недостижимого. Люди, считавшие себя его врагами, становились невольно орудиями осуществления его замыслов. Это полное подчинение рассудку других способностей души не исключали в нем самой горячей любви к своей родине, которой он считал всю Италию и которой он всецело посвятил свою жизнь. Личной жизни у него не было; по его словам, он не имел времени жениться. С 1849 г. Кавур является душой пьемонтского правительства (король назначил его министром). Окруженный энергичными и выдающимися сотрудниками, он провел целый ряд реформ.

Пьемонт находился в крайне тяжелом финансовом положении: на нем, кроме расходов несчастной войны с Австрией, тяготела еще контрибуция. И несмотря на это, Кавур не боялся издержать обширные суммы на постройку целой сети железных дорог, на улучшение портов; он никогда не отступал перед производительными расходами и хотел во что бы то ни стало развить промышленность и поднять земледелие в Пьемонте. Другого рода трудности встретил Кавур, когда ему пришлось затронуть положение духовенства. До сих пор оно не подлежало светскому суду: по правилу, выработанному в средние века, духовных лиц мог судить лишь духовный суд; теперь их подчинили светскому. У духовенства были обширные имущества, пропадавшие безо всякой пользы для народного хозяйства; новый закон запрещал приобретение имуществ без согласия короля. Наконец, большие суммы поглощало и огромное число монастырей — их было более 300, — между тем лишь в немногих из них монахи и монахини занимались обучением и отдавались благотворительности. Кавур добился закрытия монастырей, в которых не занимались какой-нибудь полезной деятельностью. При этом, однако, он вовсе не хотел притеснять церковь, не согласился на отнятие имуществ у белого духовенства (епископов и священников). Наконец, была дарована терпимость и другим исповеданиям, кроме католического. Разумеется, среди духовенства, особенно монашеского, многие фанатики были крайне недовольны и открыто обвиняли правительство в безбожии. Когда умирал Санта Роза, бывший министром во время издания новых законов, местный епископ запретил его приобщать. Папа угрожал королю земными и небесными карами, и когда Виктор Эммануил потерял в один месяц мать, жену и брата, то папа указывал на это, как на Божий суд. Король все-таки утвердил новые законы.

Но еще более насущной заботой для Кавура было увеличение и улучшение армии; и здесь он не жалел средств, не пугался огромного роста государственных расходов, понимая, что решение итальянского вопроса будет зависеть от военных сил Италии. Скоро эта новая пьемонтская армия была употреблена в дело. Франция, Англия и Турция начали войну с Россией. Австрия, только что спасенная императором Николаем от венгерского восстания, стала угрожать России и как бы готовилась присоединиться к Англии и Франции. Кавур более всего боялся этого союза; ему во что бы то ни стало надо было оставить Австрию в одиночестве — и он решился на смелый шаг: предложил союз Пьемонта Англии и Франции, зная, что Австрия не будет с кем-либо в союзе вместе с Пьемонтом. 15.000 итальянских солдат отправлены были в Крым под начальством генерала Ла-Марморы. Для многих современников эта экспедиция казалась бессмысленной и преступной тратой народных сил. Но Кавур ясно видел, что одними собственными силами Пьемонту не справиться с Австрией, и что он должен заручиться сочувствием остальной Европы. Итальянские солдаты с честью сражались в Крыму наряду с французами и англичанами. Когда начались переговоры о мире, в них участвовали и представители Пьемонта, несмотря на протесты Австрии.

Как ни дорого стоила крымская экспедиция, она действительно обеспечила Пьемонту союз с Францией и Англией; Австрия же осталась одинокой. Сам Кавур присутствовал на парижском конгрессе, где обсуждались окончательные условия мира, а указывал, что общеевропейский мир не может быть обеспечен, пока не решится итальянский вопрос, и Италия не будет освобождена от австрийцев. Это мнение было встречено большинством представителей весьма сочувственно. Возвратившись с конгресса и заручившись обещанием содействия Франции, Кавур начал энергично готовиться к войне; отныне путь итальянского объединения был для него вполне ясен. Наиболее опасными врагами его он теперь считал тех, кто пытался достигнуть этого объединения заговорами, покушениями на убийство и т. п.; с ужасом узнал он, что итальянец Орсини совершил покушение на жизнь императора Франции Наполеона III и этим едва не уничтожил столь драгоценный и трудно созданный союз Франции и Пьемонта. Большим нравственным торжеством для Кавура было, когда Манин, знаменитый защитник Венеции, написал в газетах статью, где призывал пьемонтского короля создать независимую и единую Италию.

Вооружения Пьемонта велись с лихорадочной поспешностью. Конечно, Австрия была ими очень недовольна, но вся надежда Кавура возложена была на успешную войну, и потому он не боялся этого неудовольствия. Действительно, война началась в 1859 г.; с Пьемонтом в союзе была Франция, и союзники разбили на голову австрийцев. Казалось, дело итальянского единства было выиграно: по всей Италии началось бурное движение против местных династий в пользу присоединения к Пьемонту. Теперь вопрос лежал уже не в Италии, а в том, как отнесутся к итальянскому движению европейские державы, — и здесь были серьезные затруднения. В Германии победа французов над австрийцами пробудила национальное нерасположение к французам: Пруссия начала угрожать войной. Но и в самой Франции очень многие не одобряли усиления Пьемонта и боялись нового могущественного соседнего государства. Особенно не расположена была к Пьемонту так называемая католическая партия, которая во чтобы то ни стало хотела сохранять за папой светскую власть; в своих проповедях французское духовенство открыто нападало на императора за итальянский поход. Наполеону пришлось заключить с Австрией мир на менее выгодных для Италии условиях, чем это можно было рассчитывать: Австрия уступала Пьемонту лишь Ломбардию; Венецианская область оставалась за вей. Кавур был глубоко огорчен, но ничего не оставалось делать, как принять эти условия.

Мы уже говорили, что во время войны с Австрией вся Италия поднялась. Жителя Романьи (часть Папской области) изгнали папские войска и объявили, что хотят присоединиться к Пьемонту; то же повторилось в Тоскане, Парме и Модене. Такое расширение Пьемонта пугало французов, но Кавур отдал им Савойю и Ниццу и за это добился их разрешения присоединить среднюю Италию.

Еще замечательнее были события в южной Италии. Они связаны с именем человека, которому, наряду с Кавуром, Италия более всего обязана своим объединением, — Гарибальди. Можно сказать, он олицетворял собой другую сторону итальянского движения. Если в Кавуре преобладал государственный гений, политическая прозорливость, то Гарибальди был весь пламенный энтузиазм, беззаветный и не знающий невозможного; он обладал в необыкновенной степени способностью электризовать своих сотоварищей, заражать их этим энтузиазмом. С ничтожными средствами он делал чудеса. Трудно сказать, что было в нем сильнее — отчаянная храбрость, безграничное самоотвержение или непоколебимая вера в свою родину. Быстрота его передвижений была изумительна. В своей красной рубашке, окруженных волонтерами, сегодня сражался он у стен Рима, завтра появился в Тоскане, послезавтра в Романыи и т. д. Сам Гарибальди, всегда выступавший в первых рядах, много раз раненый, каким-то чудом уходил от смерти. Его жизнь даже как-то не подходит к прозаическому XIX веку, как и культ, оказываемый в Италии его памяти: нет, кажется, самого маленького городка Италии от подошвы Альп до южного берега Сицилии, который не украшал бы памятник Гарибальди.

Во время войны 1849 г. он был уже известен всей Италии героической защитой Римской республики. Когда Рим был занят, Гарибальди обратился к своим волонтерам со следующими словами: “Судьба, которая нынче нам изменяет, завтра улыбнется нам; будем сильны и твердо перенесем ее прихоти. А пока вот что я предлагаю тем из нас, кто захочет последовать за мною: голод, жажду, холод и зной, никаких запасов, постоянные тревоги, отсутствие пороха, битвы со штыками, форсированные марши день и ночь, словом, кто любит славу, пусть идет за мной”.

Несмотря на все старания, австрийцы не могли захватить его, хотя угрожали расстреливать всех, “кто будет снабжать разбойничью шайку Гарибальди хлебом, водой или огнем”. Преследуемый по пятам, он прошел пешком от Равенны до Пьемонта; во время этого путешествия он потерял свою жену Аниту, разделявшую с ним трудности походов. Не имея возможности оставаться в Италия, он из Пьемонта уехал в Америку, откуда вернулся при первых известиях о войне с австрийцами. Все его политические симпатии и антипатии отступали на задний план перед основной целью освободить Италию от чужеземцев. Часто осуждал он действия пьемонтского короля, но всегда по достоинству ценил его великий патриотизм.

Трудно себе представить двух людей, по своим темпераментам более непохожих, чем Кавур и Гарибальди; и лично они не совсем симпатизировали друг другу. Кавур боялся, что безумная смелость Гарибальди разрушит его медленную работу; Гарибальди упрекал Кавура в медлительности, трусости, недоверии к силам итальянского народа, которых одних достаточно для освобождения Италии и без ухищрений дипломатии; но их связывало одно сильнейшее звено — бесконечная любовь к родине, которой они служили равно, хотя и разно.

Гарибальди принял участие в войне с австрийцами. По окончании ее он находился со своим отрядом из 1.000 человек в Генуе; когда пришли известия о волнениях в Сицилии, Гарибальди не колебался: он тайно нанял два торговых перехода и ночью отплыл из Генуи освобождать Сицилию с отрядом в 1.200 человек, с 4 пушками, 5.000 ружей и 5.000 франков в кармане. Есть полное основание думать, что его “тайный отъезд” был заранее известен Кавуру и пьемонтскому правительству, что оно даже не препятствовало брать ружья из арсенала; но, когда Гарибальди вышел на море, Кавур написал к представителям держав официальное письмо с сожалением, что его не успели задержать, слагая с пьемонтского правительства всякую ответственность за эту экспедицию. Вдогонку за Гарибальди послан был адмирал Персано с официальным поручением, захватить его корабли, п с тайным — дать ему возможность высадиться в Сицилии. И действительно, Гарибальди высадился и в несколько дней завоевал се. Отчасти это объясняется тем, что многие из неаполитанских солдат перешли в его отряд. С такой же чудесной быстротой завоевал Гарибальди Неаполь. “Для суеверных людей”, говорил один историк итальянского объединения, “искренно веривших в чудеса, Гарибальди был сверхчеловеческим существом, каким-то магом и волшебником”. Говорили, что он носит заколдованную рубаху, и что стоит ему после сражения потрясти ею — и все пули падают на землю. “Ангелы охраняют его своими крыльями”, повторяли сицилийские женщины: “он неуязвим, так как ему правили священные дары”. Успехи Гарибальди были закреплены пьемонтской армией, которая заняла Неаполь.

Быстрота событий не дала возможности иностранным державам вмешаться в дело и задержать успеха гарибальдийцев. Неаполитанский король принужден был отречься от престола. Сам Гарибальди желал сделать из Неаполя республику, но он понимал, что для Италии прежде всего необходимо единство, и не оставалось другого пути, как присоединить Неаполь к Пьемонту.

Италия была объединена; в марте 1860 г. первый парламент, составленный из представителей всех воссоединенных областей, провозгласил Виктора Эммануила королем Италии — королем 22 мил. подданных, вместо 5 миллионов пьемонтцев в конце пятидесятых годов. Оставалась лишь Венеция в руках австрийцев и Рим в руках папы. Кавур ясно сознавал, что Италия должна воссоединить в эти провинции, но действовать военным путем здесь было невозможно, особенно при том раздражении и недоверии, которое все росло во Франции против новой Италии. Но в достигнутого было уже много. Основная цель жизни Кавура исполнилась: создалась Италия и создалась в той форме, которая единственно представлялась ему прочной — в форме конституционной монархии.

5 июня 1861 г. граф Кавур умер от острой болезни, сделавшейся для него гибельной, благодаря страшному переутомлению последних лет. Этот человек в свою жизнь прожил несколько жизней.

Новое итальянское королевство было окружено чрезвычайными трудностями. С каждой вновь приобретенной провинцией отношение Франции становилось все враждебнее. Еще более угрожал в будущем разрыв с папой, который решительно отказывался признавал итальянское королевство, отказывался уступить хоть какую-нибудь часть из Папской области (когда большая часть ее уже принадлежала Пьемонту), запретил верующим католикам принимал какое-нибудь участие в политической жизни Италии и призывал на помощь весь католический мир. С другой стороны, и многочисленные республиканцы были недовольны новой монархией: не о такой единой Италии они мечтали. Некоторые из них, как Гарибальди, уже примирились с монархией, но во что бы то ни стало хотели докончить объединение Италии взятием Рима. Пьемонтское правительство не менее их желало докончить объединение: по словам Кавура, один Рим был способен сделаться настоящей столицей Италии, сплотить все ее столь различные части, так как он один по своему историческому значению и воспоминаниям неизмеримо превосходит все другие итальянские города. Но допустить в Риме то, что было в Неаполе, значило идти на явный разрыв с Францией. Гарибальди не хотел и слушать о необходимости благоразумия. Его отряд двинулся на Рим и был задержан не папскими, а пьемонтскими солдатами, которые так недавно сражались бок о бок с его волонтерами.

Окончательное объединение Италии совершилось быстрее, чем можно было ожидать, вследствие великих перемен во всей Европе. Германия, как и Италия, была раздроблена на мелкие государства; в ней происходило соперничество между Австрией в Пруссией, приведшее в 1866 г. к открытой войне. Италия соединилась с Пруссией претив Австрии; победа Пруссии заставила австрийцев отдать итальянцам Венецию. Пруссия стала центром германского объединения, как Пьемонт был центром объединения Италии. Внимание Европы было отвлечено от итальянских дел на север, и Франция в частности стала с гораздо большим страхом смотреть на германское объединение, чем на итальянское. Были уже зловещие предвестники великого столкновения Германии и Франции. При таких условиях для Франции было бы лишь выгодно искренне сблизиться с Италией, но и здесь между двумя странами стоял вопрос о Риме. В политическом отношении для Франции не было бы никакого расчета мешать его занятию: это обеспечило бы союз ее с Италией. Но католическая партия во Франции гораздо больше беспокоилась о светской власти папы, чем о безопасности своего отечества. Жители Рима были чрезвычайно недовольны папским правительством, совершенно негодной администрацией, полным нерадением о благе подданных и в то же время крайней суровостью относительно подозрительных лиц: римские тюрьмы переполнялись заточенными. Зная настроение города, Гарибальди в 1867 г. со своим отрядом вторично хотел освободить Рим от папского владычества, и, наверное, это удалось бы ему, если бы подавляющее численностью французское войско, посланное Наполеоном под влиянием католической партии, не перебило почти весь его отряд. Вслед за этой бесславной победой французы вошли в Рим, а французский министр заявил в парламенте, что Италия никогда не получит Рима, никогда Франция этого не позволят.

Это вмешательство французов поселило глубокую горечь в сердцах итальянцев, которые ясно видели, что Франция теперь главный враг их окончательного объединения. Но итальянским патриотам ждать пришлось недолго. Франция начала войну с Германией, — войну, которая с первых же шагов была рядом несчастий для французов. Французские войска должны были оставить Рим, и тут ясно обнаружилось, что папская власть держалась лишь поддержкой французских солдат: тотчас по их уходе в Риме вспыхнуло восстание. Теперь общий голос Италии требовал от короля занятия Рима, что он и сделал, несмотря на сопротивление папских войск. Для папы же было великим счастьем, что ему пришлось иметь дело с правильной итальянской армией, а не с разъяренными римлянами, хотя папа и объявил себя пленником и не переставал протестовать против безбожного итальянского правительства. 2 июня 1871 г. Виктор Эммануил официально въехал в Рим, как столицу итальянского королевства, а 27 сентября впервые собрался в этом городе общеитальянский парламент. Папе оставлены были громадные дворцы, Ватикан и Латеран, вилла под Римом, и государство обязалось выплачивать ему ежегодно более трех миллионов лир. Пий IX отверг этот дар “святотатцев”. Ему была предоставлена полная свобода духовной власти. События показали, что нравственный авторитет папы не только не пострадал от потери светской власти, но, напротив, возвысился: папа сделался свободнее, перестал быть в зависимости от европейской дипломатии, и только откинув столь несвойственное ему звание светского князя, мог стать истинным духовным руководителем католической церкви. Это не мешало, впрочем, ни Пию IX, ни его преемнику, теперешнему папе Льву XIII, постоянно повторять жалобы на “пленение”.

_______

Так создалось и завершилось итальянское объединение — быстрее, чем могли мечтать самые страстные итальянские патриоты. Больше тридцати лет прошло с тех пор, и ничто не угрожает политическому единству Италии: оно было завоевано прочно. Но соответствует ли внутреннее состояние “единой Италии” надеждам, возлагавшимся на нее, и достиг ли итальянский народ, принесший столько жертв, счастья и благосостояния?

Никак нельзя отрицать, что путешественник в Италии до сих пор постоянно наталкивается на картины крайней бедности, почти нищеты. Человек, посетивший Сицилию, во всю жизнь, конечно, не забудет ужасов тамошних серных копей. Неоспоримо, что повсюду слышатся жалобы на крайне высокие, разорительные для всех, а для земледельцев в особенности, налоги. Но все же на основании этих данных было бы большой несправедливостью оплакивать события, сделавшие Италию единой страной. Сравнение Италии 1850 г. и 1900 г. все-таки обнаруживает разительный прогресс.

Объединенная Италии состоит из областей, крайне неравных друг другу по благосостоянию и культуре. Что общего между Пьемонтом и Ломбардией, представляющими сплошной сад, и Южной Италией с ее бесконечными пастбищами и пустырями? Южная Италия в начале XIX в. страшно отстала от северных провинций. Народ был совершенно безграмотен и крайне суеверен. Разбои были повседневными явлениями; наряду — полное отвращение от всякого труда, страшная грязь. Рассказывают, что перед смертию Кавур, думая о судьбе южной Италии, только что присоединившейся к Пьемонту, повторил несколько раз: “Им надо сначала вымыться”. В этой части Италии приходилось все создавать сначала. Почти то же касалось многих местностей Папской области, управление в коей, если это только возможно, было еще хуже и небрежнее, чем управление в Неаполе.

Между тем само объединение стоило огромных расходов, приходилось постоянно увеличивать государственный долг и возвышать налоги на его уплату. Нищенствующая южная Италия почти ничего не могла давать; вся тяжесть налогов падала на северную и среднюю. И однако, благодаря искусному государственному хозяйству, уже в 1876 г. доходы покрывали расходы. Железные дороги и пароходные сообщения быстро развились в Италии; какая разница с прежним, когда отдельные итальянские государства боялись слишком улучшать пути сообщения! Италия участвовала в проведении С.-Готардской дороги, которая перерезала Альпы и создала таким образом прямое сообщение между ней и севером Европы. Особенно развилась морская торговля: Генуя с каждым годом увеличивает свои торговые обороты, побивая Марсель. Венеция — этот мертвый город при австрийском владычестве, также удивительно оживилась и стала важным портом.

Если мы взглянем на духовную жизнь итальянского народа, то и здесь прогресс будет неоспорим. Достаточно указать, что итальянское правительство ввело обязательное даровое обучение, что оно постоянно заботится о поднятии образования народных учителей, об увеличении их содержания. Конечно, результаты в разных частях Италии разны: нельзя в несколько лет сделать Сицилию, имевшую еще в 1871 г. 85% неграмотных, страной, подобной Германии или Швейцарии; но результаты удовлетворительны повсюду, а во многих местах прямо блистательны, как в Риме, народные школы которого стоят так же высоко, как в народные школы самых образцовых и передовых городов Западной Европы. Столь же много внимания отводится и гимназиям, и университетам, которых в Италии довольно много — больше 20, и некоторые, как римский, неаполитанский, по составу профессоров не уступают лучшим немецким. Наряду с общим образованием итальянское правительство сделало очень много и для технического; в последнее же время оно особенно занято распространением научных сельскохозяйственных знаний. Во многих провинциях учреждены особые агрономы, которые постоянно разъезжают по деревням и знакомят крестьян с элементами научной агрономии, а также учат их улучшенной обработке, обращению с более совершенными орудиями. В кратком очерке нельзя, конечно, коснуться всех мер, которые приняло итальянское правительство для улучшения народного благосостояния, — как, например, улучшились санитарные условия по Италии, как уменьшилась смертность, и Рим, бывший некогда одним из самых нездоровых городов Европы, стал одним из самых здоровых.

Католическая церковь все еще не примирилась с новой Италией, она все время стоит между народом и правительством. С церковных кафедр в своих проповедях она не переставала кричать о пленении папы. Когда в 1889 г. в Риме поставили памятник философу Джордано Бруно, на той самой площади, где он по приговору инквизиции был сожжен в 1600 г., духовенство увидело в этом неслыханное оскорбление церкви. Оно не переставало взывать к междоусобной войне, и разительным примером его фанатизма может служить бесчеловечное злорадство, которое проявили многие католические духовные лица в Италии при известии об убийстве короля Гумберта.

Но наиболее тяжелые обвинения делались и делаются итальянскому правительству за его внешнюю политику. Говорили, что эта политика обременяет Италию, и без того разоренную, новыми долгами и налогами, что увеличение армии и флота страшным бременем лежит на народе, что колониальные затеи — лишь трата денег и людей. В этих обвинениях много справедливого, но несправедливо сваливать всю ответственность за это на итальянское правительство. Победа Германии над Францией в 1870 г. сопровождалась страшным увеличением армий и военных расходов во всех странах Европы; этот тяжелый период вооруженного мира продолжается и до нашего времени. Италия, вступив в круг европейских держав, в коем равновесие охранялось лишь внушительными военными силами, принуждена была по возможности усилить свою армию и флот. Главную опасность для нее представляла Франция, ее соперница в Средиземном море; притом как раз во Франции в это время опять была сильна католическая партия, которая серьезно хотела начать войну с Италией для восстановления светской власти папы. При таких условиях становится понятным, что Италия вошла в союз с Германией и Австрией; правда, этот союз налагал на нее значительные военные издержки, но он же обеспечивал и серьезную помощь на случай войны. Долго отношения Италии и Франции были почти враждебны; французы закрыли свои владения для итальянских товаров, что было великим уроном для Италии. В настоящее время эти отношения стали гораздо лучше; никто серьезно уже не думает о восстановлении папской власти, и французы сами понимают, что им гораздо выгоднее жить в мире и дружбе с Италией. В нынешнем году русские, французские и итальянские моряки встретились на празднествах в Тулоне, и эта встреча была самая сердечная — как будто после долгого промежутка французы и итальянцы встретились как собратья одной и той же великой расы. Для России сближение Италии с Францией, нашей союзницей, может быть только желательно.

Что касается колониальных предприятий Италии в Африке, то они действительно были очень неудачны, и ответственность за эти неудачи падает больше всего на итальянского министра Криспи, принесшего Италии много вреда своей воинственной политикой. Но надо сказать, что и здесь Италия была захвачена общим потоком. В 50-х годах, вследствие разных сложных экономических причин, европейские страны стали особенно заботиться о расширении колоний. Германия, до сих пор не имевшая своих колоний, стала захватывать области в Африке и основывать свои станции в Океании. На наших глазах это стремление к заморским завоеваниям увлекло даже и Америку. Изо всех подобных новейших предприятий итальянская экспедиция была, вероятно, самим легкомысленным и неудачным. Но в сущности говоря, на почве колониальной деятельности до сих пор имели успех лишь англичане и голландцы. Французские колонии, существующие десятилетия, дают лишь расходы: единственные колонизаторы их — французские чиновники и солдаты. Немецкие колонии в Африке тоже до сих пор прославились лишь судебными процессами их администраторов. Все это может со временем измениться, но нет основания думать, чтобы и итальянская колония в Африке со временем не окрепла и не процвела.

Мы очень сожалеем, что ограниченность места не позволяет более подробно остановиться на новой Италии, но кажется, и сказанного достаточно, чтобы не поверить приговору ее хулителей. Италия сделала великий шаг вперед, и нет основания думать, что ее движение остановятся. Можно ли поверить в вырождение этого народа, столь живого умственно и способного, столь богато одаренного артистически, столь уверенного и умеющего работать там, где обстоятельства веками не отучали его от работы, столь самоотверженного, наконец сердечного и нравственно привлекательного? Не напрасно тысяча мучеников итальянского движения обагрили своей кровью поля Италии; не напрасно работал Кавур и сражался Гарибальди — люди, героизм и самоотвержение которых являются не только вечным памятником величия итальянского народа в эти незабвенные дни его исторической жизни, но и украшением, гордостью всего культурного человечества.

Журнал для всех. Стлб. №7, Июль, 1902, №8, Август