Теория федерализма для России (1913) / М. Лазерсон

[Рецензия на:] А. Ященко. Теория федерализма. Опыт синтетической теории права и государства / М. Лазерсон

В русской юридической литературе почти нет книг, специально посвященных рассмотрению и научному исследованию государственных соединений, государственному праву союзных государств. Поэтому следует приветствовать всякий новый труд, пытающийся осветить эту сложную и интересную проблему. Если почти на всех трудах иностранных авторов в этой области лежит сильный отпечаток того или иного эмпирического типа данного федералистического строя, тех или иных политических симпатий, а потому элемент научного отвлечения крайне слаб, — то тем интереснее встретиться с попыткой теоретического построения федерализма. Настоящий объемистый труд по своему подзаголовку идет в этом направлении и обещает нам дать опыт синтетической теории права и государства. Автор полагает, что для точного исследования теории федерализма “необходимо показать, насколько она отвечает сложной и двусторонней природе общества, насколько она соответствует лично-общественному принципу нравственной деятельности и как она гармонирует с индивидуально-коллективной природой права и власти. Социологические данные о природе общества и философские утверждения об основах нравственности составляют необходимые предпосылки всякой действительно обоснованной теории права и государства, так как только они могут служить надежным фундаментом для конструкций теоретической юриспруденции” (стр. 2).

Сообразно с этим три главы из общего числа шести посвящены автором чисто теоретическому обоснованию, эти три главы трактуют о “предпосылках теории права”, о “природе права”, о “власти и государстве”; дальнейшие три главы посвящены уже специальной теме автора, они разбирают: 1) “конфедерацию государств и федеральное государство”, 2) “развитие федерализма в новое время”, где дается пестрая картина различных видов федерализма в Старом и Новом свете и, наконец, 3) “международный конфедерализм”, которому посвящена последняя коротенькая глава.

Уже по одному указанию оглавления читатель видит, что материал привлечен обширный, что автор не ограничился одним догматическим материалом и предпослал ему теоретическое обоснование всей проблемы. Справился ли, однако, автор со своей, надо сказать, очень трудной, задачей?

I.  

Рассматривая различные теории об обществе, праве и т. д., автор обнаруживает в них самые различные точки зрения, но он приветствует такую “многосторонность”, надеясь, что истина будет добыта из соединения различных точек зрения, что, по мнению автора, и составляет сущность синтеза. “В действительности — рассуждает автор — общественные явления, как и вообще явления жизни, многосторонни, и на них можно смотреть с самых различных точек зрения. Но из того, что теоретики, стремясь построить систему на каком-нибудь одном начале и разыскивая единство одностороннего принципа, утверждают эти начала несогласно друг с другом, нисколько не следует, что все они ошибаются, а только то, что они правы лишь до известной степени, с одной определенной точки зрения” (стр. 8). Исходя из покорно-пассивного признания, что все теории кое в чем правы, автор невольно приходит к бессильной идее их сложения и сближения, хотя он при этом и пытается оградить себя от эклектизма. Он пишет: “необходимо для настоящего жизненного синтеза органическое соединение всех односторонних определений на основании синтезирующей силы всеобъемлющего начала, являющегося живой душой всего соединения” (стр. 9, курс. наш). То же самое автор повторяет и в главе о природе права, о юридической природе государства и вообще повсюду там, где ему приходится дать основное определение того или другого важного научного понятия. По поводу права мы читаем у Ященко: “нет ни одной области человеческого знания, в котором возможно было бы всеобщее согласие”. “Право тесно связано с моралью, эта последняя с религией, т. е. с глубочайшими основами человеческого знания, где неизбежен элемент веры и постулятивности” и далее типичный для автора “синтез”: “но при определении природы права надо не обострять разницы теорий и не увеличивать противоречий, противопоставляя то, что сходно по основной мысли, но различно лишь по внешней форме выражения, а сближать теории, различая только то, что действительно различно” (стр. 84). Этим расплывчатым способом автор хочет избегнуть “неадекватности юридических определений”, он повторяет, что “исключительное выделение каждого из этих элементов права (внутренне-психическое явление и внешнее бытие — М. Л.) для построения на нем целой системы права приводит лишь к односторонним и не выдерживающим критики конструкциям. При правильном понимании природы права все упомянутые элементы должны войти в систему определенной пропорции, чтобы могло получиться жизненное и органическое равновесие” (стр. 85-86). Тот же метод синтезирования применяется автором и к государству: “одинаково не отвечающими сложной политической действительности являются как теории, видящие в государстве только юридическое властвование, так и теории, стремящиеся понять государство, как юридическое отношение, юридический порядок. Правильным и здесь нужно признать синтетическое воззрение на государство, признающее, что под одним углом зрения государство есть лицо, но, рассматриваемое с другой точки зрения, оно есть и юридическое отношение” (курс. наш, стр. 219, далее стр. 254 и др.). Мы привели эти цитаты для того, чтобы показать, какой метод лежит в основе всей книги, из чего исходит автор при критике чужих теорий и создании своей собственной.

Следует, однако, сказать, что синтез в его логическом и философском значении есть вовсе не сложение различных взглядов и определений, хотя бы с вынесением за скобки их общего знаменателя, синтез есть отнюдь не summa summarum, но объективный результат развития, наблюдающегося в тех или иных явлениях, только в этом смысле и можно говорить, что синтез есть “соединение” тезиса и антитезы, дающее нечто новое, чего нет в простой сумме противоположных элементов. Не то в истории идей, в истории учений о праве и государстве, здесь излюбленное автором “соединение всех односторонних определений” является не синтезом, а более или менее удачным соединением различных взглядов, более или менее удачным плюрализмом, чтобы не сказать эклектизмом.

А между тем именно к этому методу прибегает автор, он всегда стремится складывать отдельные воззрения и тенденции и затем в синтезе находить известное равновесие. Это равновесие он открывает прежде всего в обществе. “Правильным воззрением на общество — пишет он — будет примирение этих обеих точек зрения (индивидуалистической и коллективистической — М. Л.) и принятие синтетической теории, признающей двустороннюю природу общества, как лично-собирательного образования, как равновесия двух моментов, личного и общего” (стр. 15, курс. наш). Тот же метод применяет Ященко и при определении нравственности: “действительная нравственность — читаем мы — есть должное взаимодействие между единичным лицом и его данною средою (равною, низшею и высшею)” (стр. 78, курс. наш). Здесь механическое сложение привело автора к совершенно негодному определению нравственности: указанное “взаимодействие” желательно в самых различных областях техники и наблюдается хотя бы при естественном подборе, в этом определении нет абсолютно ни одного признака, по которому можно было бы судить о том, к какому классу относится нравственность и каково ее отношение к более общему, родовому классу — “этика”.

Но еще к более бесплодным результатам можно прийти, если последовать за автором в его двух определениях права: материальном и формальном. В обоих своих определениях автор исходит из того, что между правом и нравственностью по существу нет никакого качественного различия; мы постоянно читаем у него, что “противопоставление морали праву... есть лишь насильственный разрыв единой и целостной системы”, более того, “право есть та часть нравственности, которая получает внешнюю и принудительную охрану” (стр. 82, курс. наш, ср. стр. 127 и др.), отсюда получается следующее материальное определение права: “право есть принудительно осуществленный минимум нравственности” (стр. 117, 119 и др.). “Понимание, с точки зрения содержания, права, как принудительного минимума нравственности, окончательно устраняет всякий дуализм... права и нравственности” (стр. 127). Казалось бы, трудно, после всего сказанного, искать каких-либо различий по существу между правом и нравственностью, тем не менее автор пишет: “точное различие между правом и нравственностью может быть дано только по формальному признаку, по источнику принудительности норм и по характеру их санкций” (стр. 147). Формальное определение права Ященко дает в результате механического синтезирования двух теорий права: традиционной теории (откуда берется принудительный момент) и теории Петражицкого (из которой извлекается “психологический состав”), результат синтеза таков: “право есть совокупность действующих в обществе, вследствие коллективно-психического переживания членами общества и принудительного осуществления органами власти, норм поведения, устанавливающих равновесие между интересами личной свободы и общественного блага” (стр. 183). По существу, это определение, очень похожее на старое определение Вл. Соловьева, данное им в “Оправдании добра”, только укрепляет непроходимый дуализм между материальным и формальным определением права, так что в результате у автора отсутствует единое реальное понимание права, чуждое различения формы и материи. По недостатку места нам нельзя здесь остановиться на критике, даваемой автором тем теоретикам права, взгляды коих он синтезирует в своем труде, скажем только, что иногда его аргументы не новы (напр., о необходимости внесения элемента принуждения в теорию Петражицкого). Для того, чтобы закончить характеристику общей части книги (первых 3 глав), важно еще отметить и то, что, по мнению автора, “и государство должно быть понято синтетически” (стр. 261). Государство определяется Ященко как “союз людей, объединенных суверенной властью, являющийся вовне единым субъектом права (юридическою личностью) и внутри единым синтезом отношений властвования и подчинения” (стр. 261-262). К сожалению, здесь связь между государством и правом как-то стушевывается, не ясно их соотношение и синтетического объединения не достигнуто. Автор дает еще ряд дополнительных характеристик государства, которые, объясняя слишком много, не разъясняют ничего: “государство есть сложное правоотношение, политическая система, порядок политических сил, гармоническое соединение своеобразных элементов в единое целое”... (стр. 261).

II.  

Подметив в природе общества, права и государства одну и ту же основную идею гармонии и равновесия, автор кладет ее в основу и своей теории федерализма. “Правильная политическая система — полагает автор — должна стремиться, в той или ной политической организации, отразить эту основную идею общественных отношений — лично-коллективную гармонию”. Признав, что “построение правильной юридической теории федеративных политических образований — задача значительной трудности”, автор, однако, не открывает особых теоретически-юридических принципов и, отождествляя вполне юридическую теорию с политической теорией федерализма, он утверждает, что “теория федерализма и есть именно одна из таких политических теорий, которая стремится найти для политической жизни обществ уравновешенность центробежных и центростремительных общественных сил” (стр. 264, курс. наш). Не найдя в общей части своего труда действительно прочных и определенных теоретических предпосылок права и государства, автор еще более запутывает свою специальную задачу смешением двух точек зрения: юридической и политической.

Автор предпосылает своей теории критику существующих федеративных теорий; он отвергает: 1) классическую теорию делимости суверенитета, 2) сепаративную теорию исключительного суверенитета отдельных государств-членов и 3) унитарную теорию (Еллинека и Лабанда). Автором выдвигается собственная синтетическая теория федерального государства, не лишенная внешней гармонии: он не признает суверенными ни центральную власть, ни партикулярные государства (см. стр. 319 и др.). Коренным образом он отличает федеральное государство от конфедерации государств, в последней он видит несколько параллельно существовавших суверенных властей. В первом он различает: 1) местную власть федерированных политических общин, (“штатов”, “кантонов”, “провинций”, “государств”), 2) центральную власть союза... и 3), наконец, общегосударственную власть, представляющую федеральное государство во всей ее целостности” (стр. 320). Из отдельных взглядов автора обращает на себя внимание его взгляд на реальную унию, которую он относит не к международно-правовым, но к государственно-правовым соединениям, ссылаясь при этом на анализ австро-венгерских отношений (стр. 336-338), оригинален взгляд автора на прежнюю шведско-норвежскую унию, как на переходную ступень между личной и реальной унией (стр. 703). Далее следует отметить у автора резкое (юридическое и политическое) различение федерализма и автономии: первый центростремителен, интегрален, он имеет в виду как организовано соединение частей в политическое целое, вторая — центробежна и “имеет в виду, что предоставлено власти частей и что целому” (см. стр. 338-397).

Вся пятая глава, охватывающая почти 400 стр. (397-792), посвящена изложению развития федерализма в новое время. Здесь перед нами проходит пестрая национально-политическая галерея: 1) латинский федерализм, подразделенный на: итальянский, французский, испанский, иберо-американский; 2) англо-саксонский федерализм, включающий североамериканский и британский; 3) германский федерализм, разбитый на швейцарский, нидерландский, немецкий и скандинавский и, наконец 4) славянский федерализм, охватывающий западнославянский, балканский и русский. Уже из этого конспективного плана видно, что главный фактический материал книги распределен совершенно не по юридическому принципу, а по расово-этнографическому, благодаря такому методу в один класс отнесены антропологические, но не логические соседи. Например, что общего между германским и швейцарским федерализмами, включенными в одну группу, почему отнесены в разные группы юридически сходственные иберо-американский и североамериканский федерализмы? Почему французскому федерализму, имеющему только историко-доктринальный интерес, посвящено 68 страниц, а британскому федерализму, получившему за последнее время колоссальный практический и юридический интерес, уделено всего 28 стр.? В некоторых отделах (напр., о французском федерализме) вместо анализа существующих государственно-правовых порядков дается пространное, но интересное изложение федеративных учений различных авторов, сюда относятся теории Бодена, Кальгуна, Гамильтона, Токвиля, Вайца и др., особого внимания заслуживает изложение федеративных теорий отцов анархизма Прудона, Бакунина и др. В этой части книги автор обнаружил основательное знакомство как с подлинным политическим строем различных государств, так в особенности с чрезвычайно богатой национальной литературой по вопросам федерализма. В значительной степени верно то, что наш автор пишет о федеральной природе Австро-Венгрии и тенденциях ее дальнейшего развития, об усилении унитарной тенденции в самом политическом строе германской империи, очень удачен отдел о государственном строе южноамериканских республик и его федеративном характере. Значительная часть указанного здесь материала впервые приводится и систематизируется в русской публицистической литературе, но присутствие тщательно продуманной юридической системы придало бы этому ценному материалу более стройный характер.

Впрочем, благодаря сильной примеси в этой части книги политического элемента, у автора часто юриспруденция переходит в юристенденцию, т. е. в юридически спорные утверждения. Почему, напр., автор уверен, что “изданный в 1912 г. закон о равноправии русских в Финляндии имеет неоспоримую юридическую силу” (стр. 777)? Почему автор, высказываясь вообще в пользу федерализма, в России не только не признает его, но полагает, что даже автономия для нее вредна: “нужно безусловно высказаться против национальной децентрализации России” (стр. 785)? Почему федерализм, повсюду центростремительный, даже в удельной Руси (стр. 748), в нынешней России “мыслим лишь как раздробление единой суверенной власти” (стр. 786), почему автор так скромен применительно к России, здесь, он полагает, достаточно “всячески содействовать разумному и целесообразному самоуправлению” (стр. 786). Рядом с такими централистическими уверениями крайне спорно утверждение автора, будто “восточные славяне достигли уже своего объединения в Российской Империи, обеспечившей им мощь, международное влияние и возможность самобытно развиваться, вырабатывая свои культурные формы и свою цивилизацию” (стр. 708, курс. наш). Если под “восточными славянами” понимать не только русских, но и поляков, белорусов и украинцев, то эта фраза звучит политической насмешкой.

В одном из более ранних своих трудов на такую же тему, в “Lehre von den Staatenverbindungen”, Еллинек предостерегал от смешения политической и юридической точек зрения и тогда же указал на идею исследования федеративных государств опытным путем (S. 11, 12), путем “интуитивной индукции”, в дальнейшем эти идеи были заброшены Еллинеком. Ныне наш автор мог бы с большим успехом воспользоваться методом реального, опытного исследования своей темы, тогда его труд помимо крайне важного, но исторически-изменчивого материала, содержал бы непреходящие научные ценности.

Право. 1913. Стлб. 113-118