Идейная история русской эмиграции (1917-1991). Тезисы / М.А. Колеров

Центры русской эмиграции: Париж, Берлин, Прага, Белград, Варшава, София, Харбин. Государственные программы помощи русской эмиграции: высшее образование, наука, служба – Чехословакия, Югославия, Болгария. Разнообразие антисоветского фронта: монархисты, либералы, социалисты. Главные медийные центры довоенной русской эмиграции: газеты «Последние Новости», «Возрождение», журналы «Путь», «Воля России», «Социалистический Вестник».

Линия бывшего вождя кадетской партии Милюкова в центре политического спектра: «Все политические группы эмиграции относятся непримиримо к советской власти, рассматривая эту власть как власть насильническую, как власть пагубную для русского народа, для русского государства». В 1921 году произошёл раскол белой эмиграции на тех, кто был намерен продолжать вооружённую борьбу и тех, кто выступил за «новую тактику» (Милюков).

Пропаганда группы Милюкова, называя себя «демократы-республиканцы», так пишет о ней:

«Группа П.Н. Милюкова объявила «новую тактику» и заняла руководящее положение в демократическом лагере, объединяя левые настроения» и цитирует самого Милюкова: «старый способ борьбы надо бросить. Возврата к фронтовой борьбе не может быть. Белое движение не случайно окончилось неудачей. Несмотря на героизм армии, население встречало её враждебно. Произошло это по причине неправильной политики вождей. Они не поняли необходимости разрешить главные очередные вопросы – политический, земельный, национальный – в духе новых требований, ставших неизбежными после февральской революции. Провал белого движения есть тяжёлый урок, который заставляет пойти новыми путями. Нужно повернуться «лицом к России». Нужно учесть народные настроения, складывающиеся в России под жестоким режимом большевизма» (…) Милюков высказался за «демократическую федеративную республику» (…) Принцип федерации также явился одним из краеугольных камней республиканско-демократической платформы. Этим путём, и только им одним, представляется возможность сохранить единство Российского государства и удовлетворить национальные стремления населяющих Россию народов к самостоятельности. Национальные вопросы, как и социальные, стали во весь рост после революции и пренебречь ими нельзя».

И другое главное о России как тогда стране с абсолютно доминирующим крестьянским населением отмечала группа Милюкова (вернее, он сам как её глава): «Наконец, отношение к аграрному вопросу было формулировано (группой – М.К.) так: «признание происшедшего во время революции перехода земли к крестьянам и решительная борьба со всеми попытками отчудить землю из рук её теперешних держателей или, иными словами, восстановить дореволюционные земельные отношения». Они не хотят также и возвращения прежним владельцам перешедших к государству промышленных предприятий и народных богатств, предоставляя государству самому определить границы своего вмешательства в народное хозяйство…».

Здесь же было дано изображение институционального ландшафта этой либерально-социалистической части русской эмиграции: «Пропаганда респ.-демокр. идей ведётся изо дня в день самой большой заграничной [русской] газетой «Последние Новости»…».

Кроме того, в эмиграции были ясно идейно и институционально представлены социал-демократы (меньшевики, журнал «Социалистический Вестник», 1921-1965), социалисты-революционеры и народные социалисты. Правые эсеры – толстый журнал «Современные Записки» (1920-1940).  Центр эсеров в лице Керенского представлен газетой «Дни» (1922-1933), затем – журналом «Новая Россия» (1936-1940). Между Керенским и Черновым милюковские аналитики расположили группу эсеровского толстого журнала (сначала – газеты) во главе с Зензиновым «Воля России» (1920-1932).

Примечательно суждение милюковцев о Чернове, вернее, о природе его маргинальности в собственной эсеровской среде и, главное, о тех пределах идейно-государственной капитуляции перед сепаратизмом, которые – несмотря на расчленительный консенсус – эмиграция (лицемерно или наивно) пыталась соблюдать. О нём было сказано: «Чернов – в несомненном меньшинстве в собственной партии. Его подчёркнутая непримиромость к «буржуазным» группировкам, даже самым радикальным, его двусмысленная позиция в отношении большевиков, наконец, его попытка объединиться с украинскими, белорусскими, грузинскими и др. сепаратистами на почве признания их права на полное отделение от России, даже некоторое поощрение этих тенденций, не снискали ему популярности, разумеется, и в широких кругах эмиграции».

Холодно намекая на связь «евразийцев» с СССР (о ней Милюков говорил с самого начала 1920-х годов), милюковцы формулировали их суть так: «Доходящие до нас сведения говорят нам о том, что настроения, созвучные «евразийству», знакомы советской России. (…) Евразийство выросло из неудачной войны, революции и того обострённого национализма, которым отличаются правые круги эмиграции. (…) Евразийцы хотят заменить диктатуру коммунистов собственной диктатурой. При этом они высказываются за сохранение системы советов и широкое регулирование государством хозяйственной жизни страны. (…) Евразийство пришло этим путём в значительной мере к реабилитации большевизма».

Монархическая эмиграция. В ноябре 1919 год в официальной колчаковской газете «Русское Дело», которую редактировал высокий колчаковский чиновник, тоже бывший функционер кадетской партии, Николай Устрялов, на первой странице была крупно приведена цитата-лозунг из выступления генерала Деникина, возглавлявшего Белую армию на Юге России и признавшего высшую власть Верховного правителя России адмирала Колчака. Деникин разъяснял Белому движению отношение его руководства к монархии: «Не бойтесь, имена самодержцев счищены с наших знамён, они навсегда изгнаны из наших сердец. Их не существует, - но остаётся наша Родина».

Выдающийся монархический деятель русской эмиграции Т.В. Локоть в мае 1921 года, ещё до победы фашистского движения в Италии в 1922 году сформулировал, может быть, впервые после Гражданской войны, программу монархической эмиграции для России, которая теперь, постфактум, весьма напоминает программу автократических и фашистских режимов крестьянских стран Европы межвоенного периода, но с добавлением апологии латифундий, утопически сосуществующих с массовой мелкой крестьянской собственностью, но в утопии именно антигородской и в этом смысле консервативной. Он писал:

«Социальные «завоевания революции» имеют… только отрицательный характер. В центре этих «завоеваний» стоит земельный вопрос. (…) Революция вовсе не уничтожила условий для возрождения крупного капиталистического хозяйства в России, как такового, независимо от социального состава землевладельцев. (…) Хозяйственная организация и эксплуатация [земельных] площадей… неизбежно примет формы крупного капиталистического, а не трудового землевладения, или, что гораздо хуже в смысле прогресса русского народного хозяйства, останется в руках государства. (…) Крупное землевладение восстановится. (…) Крупный землевладелец, ведущий капиталистическое хозяйство, может быть, политически гораздо ближе мелкому трудовому землевладельцу, чем интеллигент-социалист или чем представитель крупной буржуазии. Объединение и политическая солидаризация русского народного хозяйства с землевладельческим капиталистическим слоем и возможна, и желательна в их взаимных интересах. И это объединение может быть и должно осуществиться в такой народной, национально-демократической монархической партии. Это даёт гораздо большие и классовые и общенациональные реальные результаты, чем политика сословной обособленности. Бывшему «высшему» сословию вполне понятна здоровая идея солидарности классов. (…) Итак, русская Монархия, единственно соответствующая всем жизненным интересам многомиллионного слоя русского землевладельческого крестьянства, может и должна быть национальной и народной, то есть демократической, какой она была во все столетия своего исторического существования. В ней политически сочетаются и объединяются главнейшие положительные, творческие – государственно наиболее устойчивые силы русского народа: земледельческое крестьянство, земледельчески господствующий класс, национальные элементы буржуазии и интеллигенции, а моральную силу и устойчивость Монархии символизирует верная хранительница монархического принципа – Православная Церковь. Русское монархическое движение – не классовое, а общенациональное движение; не реакционное, а глубоко прогрессивное, т.к. оно зовёт народ, страну и государство на путь эволюционного, т.е. прогрессивного развития».

В 1924 году племянник Александра Второго великий князь Кирилл Владимирович объявил себя «императором в изгнании Кириллом Первым». Но он был мало кем признан в монархической части эмиграции, пока, по итогам организованного в 1925-1926 годах правомонархического Зарубежного Съезда, бОльшая часть монархической эмиграции группировалась вокруг бывшего в начале Первой мировой войны верховным главнокомандующим, внука Николая Первого, великого князя Николая Николаевича, объявленного «национальным вождём». Он проявил особую мудрость в том, что не претендовал ни на звание императора, ни на монархическую и вообще даже капиталистическую реставрацию в России. Но он умер в 1929 году – и монархисты потянулись к «императору Кириллу Первому».

Однако и в этой ситуации монархизм в эмиграции оставался маргинальным. Известный ещё до революции русский писатель из крестьян, толстовец Иван Наживин, после революции стал государственником и публицистом. Пройдя Гражданскую войну в рядах Белой армии и выступая публичным апологетом, например, белого командующего, генерала М.В. Алексеева, он набросился в печати с резкой критикой на большевиков. А далее, в годы эмиграции, стал очень известным и активным писателем. Его слово звучало громко и, судя по многим изданиям, пользовалось большим читательским спросом. Он так написал об отношении русской эмиграции к монархии:

«В моём последнем печатном выступлении против самостийников, изменнически разрушающих Россию, я назвал Николая II ничтожным. Как всегда, я получил немало выражений сочувствия – от молодёжи, милых русских женщин, офицеров, инвалидов и пр. Но были и протесты против «оскорбления священной памяти Государя Императора». Он имел в виду протестовавший малочисленный монархический союз из Бельгии. Наживин, вдоволь и подробно посмеявшись над монархистами из Бельгии, продолжает: «Николай II, к счастью нашему, уже не кошмарная действительность, а только одна из последних глав нашей истории, тяжкая, грязная, отвратительная глава, которую хотелось бы вырвать из нашего прошлого навсегда. Отношение России к этому несчастному представителю голштинской династии в последние годы было чрезвычайно единодушно: против него восставали не только крестьяне и рабочие, но и офицеры, и аристократия, и великие князья. Но он, бездушный, решительно ничего не понимал и только записывал в своём дневнике, - самой бессодержательной книге в мире! – кто у него был к обеду, какая была в тот день погода и сколько ворон он застрелил у себя в парке».

Консенсус о федерации, конфедерации и даже признании независимости частей бывшей Российской империи. Большевики: «Декларация прав народов России» от 2 ноября 1917 (старого стиля). Президент США Вильсон: 14 принципов о расчленении России и других империй на национальные государства от 8 января 1918 (нового стиля).

Вольные и невольные агенты Советской России в эмиграции: сменовеховцы, евразийцы, младороссы.

Русская эмиграция, фашизм и нацизм. Многочисленные искушения.

Образец апологии Гитлера из уст Ивана Ильина от 17 мая 1933 (Гитлер пришёл к власти 30 января 1933) в его статье «Национал-социализм. Новый дух»:

«Европа не понимает национал-социалистического движения. Не понимает и боится. (...) Прежде всего я категорически отказываюсь расценивать события последних трех месяцев в Германии с точки зрения немецких евреев, урезанных в их публичной правоспособности, в связи с этим пострадавших материально или даже покинувших страну. Я понимаю их душевное состояние; но не могу превратить его в критерий добра и зла, особенно при оценке и изучении таких явлений мирового значения, как германский национал-социализм. (...)  Германский национал-социализм решительно не исчерпывается ограничением немецких евреев в правах. (...) Я отказываюсь судить о движении германского национал-социализма по тем эксцессам борьбы, отдельным столкновениям или временным преувеличениям, которые выдвигаются и подчеркиваются его врагами. То, что происходит в Германии, есть огромный политический и социальный переворот; сами вожди его характеризуют постоянно словом «революция». Это есть движение национальной страсти и политического кипения, сосредоточившееся в течение 12 лет, и годами, да, годами лившее кровь своих приверженцев в схватках с коммунистами. (...) Не только потому, что многие притоны коммунизма в Германии разрушены; не только потому, что волна детонации уже идет по Европе; но главным образом потому, что сброшен либерально-демократический гипноз непротивленчества. Пока Муссолини ведет Италию, а Гитлер ведет Германию - европейской культуре дается отсрочка. Поняла ли это Европа? Кажется мне, что нет... Поймет ли это она в самом скором времени? Боюсь, что не поймет... Гитлер взял эту отсрочку прежде всего для Германии. Он и его друзья сделают все, чтобы использовать ее для национально-духовного и социального обновления страны. Но взяв эту отсрочку, он дал ее и Европе. (...) До сих пор европейское общественное мнение все только твердит о том, что в Германии пришли к власти крайние расисты, антисемиты; что они не уважают права; что они не признают свободы; что они хотят вводить какой-то новый социализм (...)  То, что совершается, есть великое социальное переслоение; но не имущественное, а государственно-политическое и культурно-водительское (и лишь в эту меру - служебно-заработанное). Ведущий слой обновляется последовательно и радикально. Отнюдь не весь целиком; однако, в широких размерах. По признаку нового умонастроения; и в результате этого - нередко в сторону омоложения личного состава. Удаляется все, причастное к марксизму, социал-демократии и коммунизму; удаляются все интернационалисты и большевизаны; удаляется множество евреев, иногда (как, например, в профессуре) подавляющее большинство их, но отнюдь не все. (...) По отношению к еврейству этой непримиримости нет: не только потому, что частное предпринимательство и торговля остаются для евреев открытыми; но и потому, что лица еврейской крови (принимают во внимание два деда и две бабки, из коих ни один не должен быть евреем), правомерно находившиеся на публичной службе 1 августа 1914 года; или участвовавшие с тех пор в военных операциях; потерявшие отца или сына в бою или вследствие ранения; или находящиеся на службе у религиозно-церковных организаций - не подлежат ограничению в правах публичной службы (указ от 8 мая с. г.). Психологически понятно, что такие ограниченные ограничения воспринимаются евреями очень болезненно: их оскорбляет самое введение презумпции не в их пользу - «ты неприемлем, пока не показал обратного»; и еще «важна не вера твоя, а кровь». Однако одна наличность этой презумпции заставляет признать, что немецкий еврей, доказавший на деле свою лояльность и преданность германской родине, - правовым ограничениям (ни в образовании, ни по службе) не подвергается. «Новый дух» национал-социализма имеет, конечно, и положительные определения: патриотизм, вера в самобытность германского народа и силу германского гения, чувство чести, готовность к жертвенному служению (фашистское «sacrificio»), дисциплина, социальная справедливость и внеклассовое, братски-всенародное единение. (...) Словом - этот дух, роднящий немецкий национал-социализм с итальянским фашизмом. Однако не только с ним, а еще и с духом русского белого движения. (...) Дух национал-социализма не сводится к «расизму». Он не сводится и к отрицанию. Он выдвигает положительные и творческие задачи. И эти творческие задачи стоят перед всеми народами. Искать путей к разрешению этих задач обязательно для всех нас. Заранее освистывать чужие попытки и злорадствовать от их предчувствуемой неудачи - неумно и неблагородно. И разве не клеветали на белое движение? Разве не обвиняли его в «погромах»? Разве не клеветали на Муссолини? И что же, разве Врангель и Муссолини стали от этого меньше?»

После войны, когда апологетизировать Гитлера стало неудобно, И.А. Ильин в своей работе «О фашизме» (1948) выступил на пике холодной войны и антикоммунистической либеральной пропаганды: "Фашизм возник как реакция на большевизм, как концентрация государственно-охранительных сил направо. Во время наступления левого хаоса и левого тоталитаризма - это было явлением здоровым, необходимым и неизбежным. (...) Выступая против левого тоталитаризма, фашизм был прав, поскольку искал справедливых социально-политических реформ (...) фашизм был прав, поскольку исходил из здорового национально-патриотического чувства (...) Однако наряду с этим фашизм совершил целый ряд глубоких и серьезных ошибок, которые определили его политическую и историческую физиономию и придали самому названию его ту одиозную окраску, которую не устают подчеркивать его враги. Поэтому для будущих социальных политических движений подобного рода надо избирать другое наименование. (...) Франко и Салазар поняли это и стараются избежать указанных ошибок. Они не называют своего режима "фашистским". (...) Эти пробелы и ошибки состояли в следующем. 1. Безрелигиозность. Враждебное отношение к христианству, религиям, исповеданиям и церквам вообще. 2. Создание правого тоталитаризма как постоянного и якобы "идеального" строя. 3. Установление партийной монополии (...) партийная монополия хуже партийной конкуренции (...) 4. Уход в крайности национализма и воинственного шовинизма (...) 5. Смешение социальных реформ с социализмом и соскальзывание через тоталитаризм в огосударствление хозяйства. 6. Впадение в идолопоклоннический цезаризм (...) "Цезаризм" есть прямая противоположность монархизма. (...) Фашизм мог и не создавать тоталитарного строя: он мог удовлетвориться авторитарной диктатурой, достаточно крепкой для того, чтобы: а) искоренить большевизм и коммунизм и б) предоставить религии, печати, науке, искусству, хозяйству и некоммунистическим партиям свободу суждения и творчества в меру их политической лояльности".

После окончания Великой Отечественной войны в СССР до распада СССР новым главным фактором русской эмиграции стали бывшие военнопленные и перемещённые лица из СССР, власовцы и другие коллаборационисты. Главные медийные центры послевоенной русской эмиграции: журналы «Новый Журнал» (1942 - поныне), «Возрождение» (1949-1974), «Социалистический Вестник», «Вестник РСХД / РХД» (1925 – поныне).

Другой новый главный фактор русской эмиграции – задачи США по расчленению СССР и России. Его предыстория: польский «Прометеизм», австро-германские усилия. «Неделя порабощённых народов» в США была установлена с 1953 года, в 1959-м Акт Конгресса и закон США о «порабощённых народах» придали её полностью государственный смысл: в применении к СССР и в частности России анонсировалось отделение следующих территорий: Литва, Латвия, Эстония, Украина, Белоруссия, Армения, Азербайджан, Грузия, «Туркестан», а также «Идель-Урал» (Поволжье и Урал) и «Казакия» (казачьи территории). Холодная война и цели Запада против СССР доминировали в судьбе русской эмиграции.

Новыми для русской эмиграции стали почти консенсуальные культы Николая Второго и Власова. В таком виде они пришли и в современную Россию. Культ Николая Второго, по опросу, поддерживают 25% населения России, культ Власова остаётся маргинальным.