Можно ли было реформировать советскую систему? / М.А. Колеров

Стивен Коэн. Можно ли было реформировать советскую систему? М., 2005.

Советский Союз, скомбинированный из национальных союзных республик и их все более национальных элит, во второй половине 1980-х годов являл собой вовсе не разложенную на столе перед глазами гениального стратега карту боевых действий, глубоко эшелонированной обороны и планов. Он был неподвластным оперативному описанию хаосом все новых экономических и национальных проблем, полем для все более неожиданных тектонических разломов, потоком, где все более циничная партийная номенклатура искала себе новых ипостасей, в которых она могла сохраниться у власти: в бизнесе и в «демократических» институтах. Масштабное землетрясение в Спитаке разрушило Армению, масштабная экологическая катастрофа в Чернобыле накрыла радиационным заражением Украину, Белоруссию и центральную Россию. Памятное всем жившим тогда в СССР выступление председателя правительства СССР Николая Рыжкова, в мае 1988 года анонсировавшего повышение цен на все потребительские товары, вызвало массовое опустошение прилавков магазинов по всей стране, когда население в панике скупило все наличные запасы даже спичек, круп, соли, сахара, туалетной бумаги. И вскоре в СССР даже относительно благополучные столицы оказались в состоянии тотального товарного дефицита, в который остальная страна погружалась с середины 1970-х годов. В считанные месяцы органы власти городов, областей и республик, по своему произволу и исходя из собственных возможностей, ввели для населения разнообразные «карточки», «талоны» - примитивные бумажные квази-документы, выдававшиеся по месту работы (учебы), органов социального обеспечения и дававшие право на приобретение жесткой квоты самых элементарных товаров: алкоголя, сигарет, колбасы и т.п. В города и столицы, в которых можно было хоть что-то еще купить, хлынули покупатели из полуголодной провинции. Между областями и республиками местные власти начали устанавливать милицейские кордоны, которые останавливали частный транспорт из сопредельных советских территорий и досматривали его: не слишком ли много вывозит сосед к себе домой приобретенного здесь продовольствия?

В Москве для местных жителей была введена так называемая «визитная карточка покупателя», которой соответствовала потребительская квота – без нее даже «талон» не служил достаточным основанием для разрешения на покупку дефицитного товара. При этом «карточка покупателя» зеленого цвета выдавалась только жителям, имеющим постоянную прописку в Москве, а «карточка» розового цвета – жителям с временной пропиской (каковы были, например, сотни тысяч студентов, аспирантов и «лимитчиков» - работников, официально привлеченных в Москву из регионов): потребительская квота по зеленым «карточкам» была иной раз кратно больше квоты по розовым. Но потребительский апартеид и цепная реакция квотированного коммунистического снабжения были только частью обыденности, порожденной «перестройкой» и сопровождала ее до самой смерти. Смерти столь быстрой, сколь и счастливой: доживи экономическая власть Горбачева до начала 1992 года, когда российское правительство Ельцина-Гайдара обнаружило, что весь золотой запас страны оценивается в 200 миллионов долларов, а наличной валюты не хватает даже для критического лекарственного импорта (например, инсулина), такая власть могла бы быть просто растерзана.

Начатая Михаилом Горбачевым смена национальных партийных лидеров стала еще более мощным фактором дальнейшей эволюции. В 1985 году отставка Андрея Громыко с поста министра иностранных дел СССР и назначение на него первого секретаря ЦК компартии Грузии Эдуарда Шеварднадзе породила растущую нестабильность в Грузии, в результате которого к власти пришел лидер грузинского национального движения Звиад Гамсахурдия, а уже в 1992-м во главе уже независимой Грузии вновь оказался Шеварднадзе, а в 2003-м страну возглавил его политический выдвиженец Михаил Саакашвили. В 1986 году отставка первого секретаря ЦК компартии Казахстана Динмухамеда Кунаева привела к подавленному, но оттого не менее яркому национальному движению казахской молодежи. Взошла звезда ученика Кунаева, председателя совета министров Казахской ССР и нынешнего лидера независимого Казахстана Нурсултана Назарбаева. В 1987 отставка первого заместителя председателя совета министров СССР, бывшего первого секретаря ЦК компартии Азербайджана Гейдара Алиева спровоцировала Нагорно-Карабахскую автономную область на выход из состава Азербайджанской ССР, что положило начало карабахскому и армянскому национальному движению. Уже в 1991 году Г.Алиев вернулся к вершинам национальной власти, а в 2003-м Азербайджан возглавил его сын Ильхам Алиев. Адвокаты Горбачева часто упоминают, что на состоявшемся 17 марта 1991 года всесоюзном референдуме за сохранение СССР проголосовало три четверти опрошенных, но умалчивают о заведомо некорректных формулировках в избирательных бюллетенях: в них предлагалось голосовать либо «за» многословную утопию не реального, а потенциального реформируемого СССР, либо просто «против»). И начисто забывают проанализировать территориальный расклад голосования «против», и, например, о том, что легитимный Верховный Совет Молдавской ССР запретил жителям Молдавии участвовать в этом референдуме, а власть во главе со вчерашним секретарем ЦК Компартии Молдавии, президентом Мирчей Снегуром закрыла уже созданные избирательные участки и вскоре инициировала «горячую» фазу языкового, а затем политического конфликта с Приднестровьем.

Перечень можно продолжать подробней и дольше. Можно особо остановиться на вспыхнувших в эти годы вооруженных межнациональных конфликтах в Абхазии, Южной Осетии, Нагорном Карабахе, Ошской области Киргизии, Таджикистане, политическом конфликте в Приднестровье, о неостановимой суверенизации стран Прибалтики, возглавленной коммунистическими элитами и т.п.

Но, видимо, стоит объяснить, почему мне пришлось излагать здесь все эти, в общем, хорошо известные факты по экономической истории и истории национально-республиканских отношений в годы правления Михаила Горбачева. Они однозначно рисуют абсолютный экономический крах горбачевского СССР и неисправимую его национальную катастрофу, ставшую катастрофой не для национальной коммунистической номенклатуры  (в подавляющем большинстве случаев успешно превратившейся в современную суверенную элиту постсоветских государств), а именно для центральной власти. Дело в том, что, если не считать риторических оговорок, даже  темы экономической и национальной политики и практики 1985-1991 годов нет в рецензируемой книге известного советолога Стивена Коэна, претендующей дать систематический очерк реформ Горбачева. Описывать реформы и не видеть изменяемой ими реальности; не видеть того, как реагирует историческая материя на политику - и задаваться вопросом «можно ли реформировать», излагать мнения вместо фактов – это действительно хорошо известная черта советологии.

С.Коэн борется не с трудностями исторического материала, риторическими формулами он борется с критиками Горбачева. «Но что, если Горбачеву удалось бы провести рыночные реформы до или вообще без всякой демократизации и если бы чернобыльская катастрофа 1986 г. и армянское землетрясение 1988 г. не опустошили союзный бюджет? Что, если бы уже позже, как союзный президент, Горбачев применил силу – а он легко мог это сделать[1] – чтобы пресечь национально-сепаратистскую деятельность в одной-двух республиках? И что, если бы он после отставки Ельцина в 1987 г. отправил его в ссылку послом в далекой африканской стране? Или в 1990-91 гг. перекрыл ему доступ к государственному телевидению…? А когда он [Ельцин] вместе с двумя другими советскими лидерами в декабре 1991 г. тайком отменил Союз, что, если бы армия и другие советские силовые структуры, как и опасался Ельцин, выступили против них? … И если бы США и страны «семёрки» оказали существенную финансовую помощь реформам в СССР, как о том просил Горбачев в середине 1991 г., осмелился бы кто-нибудь в Советском Союзе выступить против него?» (С.9-10).

Удивительны эти «если бы», сколь удивительно, прямо говоря, упорное невежество советолога. «Если бы применил силу…» - а разве не вооруженную силу применил Горбачев в эти годы в Тбилиси, Ереване (в аэропорту Звартноц), Вильнюсе, Баку? «Отменил Союз…» - а разве этот территориальный остаток СССР еще был Союзом – тогда, в декабре 1991-го, когда Закавказье уже фактически отделилось, когда сам Горбачев в нарушение им же инициированного союзного закона «о порядке выхода из СССР» отделил Прибалтику, когда, наконец, на референдуме 1 декабря 1991 года 91% населения Украины проголосовал за независимость (как с разочарованием теперь говорят сами деятели Беловежской пущи, сама рыхлая идея СНГ была порождена утопическим желанием уговорить Украину остаться хоть в каком-то подобии Союза)? «Если бы армия…» - а разве не целые советские военные округа вместе с генералитетом начали еще до упразднения СССР переходить под суверенитет национальных республик, в лучшем случае – сохраняя корректнейший нейтралитет по отношению к новым властям (даже в Прибалтике, где большинство военных не поддержали карательные акции Горбачева)? И разве не Горбачев, осенью 1991 года отменив введенное Ельциным чрезвычайное положение в Чечне, передал всю наличествовавшую в республике гамму вооружений и техники в руки Джохара Дудаева? «И если бы США…» - а разве не в песок ушли все предыдущие кредиты, в астрономических масштабах привлеченные Горбачевым? И если советолог Коэн всерьез полагает, что наилучшим излечением мертвой коммунистической экономики, в середине 1991-го уже расчленяемой «красными директорами» и партийцами в сотнях «совместных предприятий», является подпитывание этого легализованного частного воровства миллиардами государственных кредитов, то что это - как не экономическая неадекватность?

Доказывая, что Горбачев чуть ли не до декабря 1991 имел шанс успешно реформировать СССР[2], Коэн пишет, что «никакой антисоветской революции снизу никогда не было»: «В 1989-91 гг. действительно можно было наблюдать рост народной поддержки демократических и рыночных преобразований, а также протестов против диктата КПСС… Но… огромное большинство советских граждан по-прежнему было против рыночного капитализма и поддерживало основополагающие социально-экономические ценности советской системы» (С.11-12). Это действительно так: настроения абсолютного большинства населения были социалистическими и патерналистскими, да и сейчас в постсоветских странах таких настроений придерживается от половины до двух третей населения. И что из этого следует? Значит ли это, что партийная элита и оппозиционная интеллигенция, слившиеся в суверенизирующуюся национальную элиту, претендующую на монопольное распределение ресурсов, - значит ли это, что нищающее население, в сепаратизме и самоизоляции, жесткой руке и пр. увидевшее не только воплощение своих национальных чаяний, но и механизм элементарного экономического выживания, - значит ли этот массовый романтический национальный социализм, что жители СССР готовы были сохранить мандат на государственное управление именно Горбачеву и распущенной им после клинической смерти августа 1991 года КПСС?

Живописуя достижения Горбачева, Коэн неукоснительно следует не исследованию практики, а трансляции пропагандистских «мнений»: «[В официальной идеологии] к началу 1990-х гг. десятилетиями царившие жесткие догмы сталинизма, а затем ленинизма в основном уступили место социал-демократическим и другим прозападным «универсальным» убеждениям, которые мало чем отличались от либерально-демократических» (С.17). Оставим на совести автора выставляемый им знак равенства между социал-демократизмом, прозападностью и либерал-демократизмом, но вот текстуально доказать перемену убежденийгорбачевской власти, уверен, ему не удастся. Он, впрочем, и не пытается этого делать – да и трудно это, когда более всего о качестве «либеральных убеждений» горбачевской власти говорят и построенный ею в экономической практике к 1991 году примитивный распределительный социализм[3], и партийно-политическое будущее его сотрудников, 99% которых в 1990-е годы остались коммунистами и крайними социалистами.

Коэн полагает, что еще одним позитивным результатом Горбачева, создававшим его право на дальнейшее реформирование СССР, стала демонополизация власти (С.17-18), но в том-то и дело, что именно Москва, Ленинград и республики Закавказья и Прибалтики, достигшие в этом наибольшего прогресса, более всего и отказали Горбачеву в праве управлять ими в рамках СССР или вне его, а наиболее лояльными к Горбачеву были именно республики Средней Азии, которые Коэн называет «партийными диктатурами» (С.18). Опять нестыковка.

Рисуя упущенные страной без Горбачева возможности, Коэн – вряд ли даже как советолог, а скорее уже как публицист – строит гипотетическую перспективу эволюции КПСС во главе с Горбачевым в социал-демократическую партию. И вновь обнаруживает, мягко говоря, отдаленные представления о механизмах политической жизни. Он пишет: «Избирательная база социал-демократической партии под руководством Горбачева объединила бы миллионы советских граждан….» (С.26). Ну как может «избирательная база» (не партия!) объединить кого бы то ни было? Да какие миллионы мог объединить Горбачев, если в реальной жизни (на президентских выборах 1996 года) за него проголосовали лишь 0,51% активных избирателей? Правда, Коэн сетует, что в 1996 году Ельцин якобы минимизировал доступ Горбачева к телеканалам, но тем самым лишь доказывает, что главным условием победы Горбачева в демонополизирующей эволюции СССР сам Коэн считает сохранение им политической монополии.

Коэн рассуждает о социал-демократическом потенциале Горбачева: «Об избирательном потенциале горбачевского крыла КПСС, которое рассеялось вместе с роспуском Союза, можно только догадываться…» И в противовес ему убедительно описывает растущую в течение всех 1990-х годов электоральную роль КПРФ – наследницы антигорбачевского крыла КПСС. Но делаемый им вывод удивителен: «Всё это говорит о том, что, если судить о реформируемости старой советской Коммунистической партии по её избирательным возможностям, оба её крыла (?! – М.К.) были реформируемы» (С.28). За такими уловками Коэн надеется скрыть очевидную искусственность социал-демократической проекции и бесперспективность Горбачева даже внутри даже поздней КПСС.

Подводя итог, можно с уверенностью сказать, что с чувством затеянные Стивеном Коэном апология и «реабилитация» Горбачева (такова, видимо, была истинная цель Коэна) не удались. А принципиальный вопрос, поставленный автором в заглавие книги, утонул в море фактических ошибок и некомпетентности и не получил квалифицированного ответа.

Модест Колеров