«Историк» против Василия Шульгина: о фильме «Перед судом истории» Фридриха Эрмлера (1965) / Александр Пученков

Фильм Фридриха Марковича Эрмлера «Перед судом истории» вышел на экраны в 1965 году, и сразу же привлек большое внимание советских зрителей. История создания этой картины всегда была окутана множеством противоречивых слухов, самым известным из которых было утверждение о том, что фильм создан по инициативе КГБ, снят режиссером-чекистом, а в роли оппонента главного героя — знаменитого политика и публициста Василия Витальевича Шульгина (1878–1976), игравшего в картине самого себя, выступал актер, находившийся на службе во всемогущей «конторе».

Действительно, в  докладной записке председателя государственного комитета по  кинематографии А. В. Романова в  ЦК КПСС от 22 июля 1965 г. говорилось о том, что «В фильме показан крах белой эмиграции, в образе В. Шульгина вскрыта враждебная деятельность людей, вставших на путь предательства Родины. Работа над фильмом проводилась по инициативе и под наблюдением Комитета госбезопасности СССР, который оказывал съемочному коллективу постоянную помощь. Фильм предназначался для распространения в тех зарубежных странах, где сгруппирована русская белоэмиграция (США, Канада, Франция, Голландия, Аргентина и др. страны и для демонстрации в СССР». Учитывая «специфический характер» картины, Романов предлагал «напечатать ее ограниченным тиражом и организовать ее показ советским зрителям преимущественно в закрытых аудиториях».

В итоге фильм, снятый по инициативе КГБ, буквально промелькнул на экранах кинотеатров, и  на  десятилетия лег на  полки хранилищ, не  демонстрируясь для широкой аудитории. Объяснялось все это тем, что всякий, кто видел фильм, покидал зрительный зал с несомненной убежденностью, что прав как раз Шульгин, тот самый, который находился «Перед судом истории», а не его оппонент — Историк, доказывавший неизбежность победы коммунизма и нетленность ленинского наследия.

Какова же была предыстория этого фильма, ставшего в Советском Союзе полулегендарным? Режиссером фильма был Фридрих Маркович Эрмлер (1898– 1967), а  автором сценария — Владимир Петрович Владимиров (Вайншток) (1908–1978), и тот, и другой сыграли заметную роль в истории советского кинематографа. Оба кинодеятеля были связаны с деятельностью спецслужб: Владимиров в 1940-е гг. сотрудничал с НКВД, а Эрмлер вообще был профессиональным чекистом, искренне убежденным когда-то в идеалах сталинизма. Сам Эрмлер рассказывал о том, что идея фильма родилась во время его беседы с Владимировым. По словам режиссера, все началось с того, что:

«однажды мы сидели с Владимировым, говорили о том, он должен написать для меня новый сценарий. Было ясно: фильм должен быть бесспорно документальным. Но о чем? Не помню точно, кто первый назвал имя Шульгина… После длительных разговоров и обсуждений, на которые ушло несколько месяцев, Шульгин согласился поведать с экрана о своей жизни. Я приехал в Москву. Вместе с Владимировым пришел в больницу, где лечился в то время Шульгин. Не скрою, я открывал дверь палаты с волнением. Много тому было причин. Невольно подумалось: „Что было бы, если бы я, сотрудник ВЧК-ОГПУ, встретился лицом к лицу с Шульгиным в двадцатые годы“. В маленькой палате навстречу мне поднялся высокий старик с белой бородой. Мягкое пожатие руки, хриплый голос… Представьте себе: больничная обстановка, пижама, белый колпак на голове и восемьдесят шесть лет… Я подумал: „Вправе ли мы ввести этого старого и нездоровго человека в кинематографический водоворот? Выдержит ли он?“ Но мой собеседник рассеял всякие сомнения: „Вы учтите, я зубр, со мной будет трудно“, — сказал Шульгин. „Ваше беспокойство о моем здоровье напрасно. Я выстою. А вот как у Вас со здоровьем?“» Тогда я не придал этим словам большого значения… Я был действительно озабочен самочувствием Шульгина и высказал свои опасения директору студии «Ленфильм» И. Н. Киселеву, когда мы вновь пришли к Шульгину в больницу. Выйдя из палаты, Киселев рассмеялся: «Вы знаете, что мне сейчас сказал Шульгин? „Что-то плохо Ваш режиссер выглядит. Бледный. А со мной ведь будет трудно. Берегите его“. Да, начиная работу, я не представлял себе, какие огромные трудности придется преодолеть. Начать хотя бы с того, что у нас не было не только „железного“, но и даже просто законченного сценария. Сценарий писался и дописывался без конца и в подготовительный период и во время съемок—до самого последнего дня работы. В процессе этой работы мы постоянно вели политическую и даже творческую (Шульгин — литератор!) полемику с нашим главным действующим лицом. Сталкивалось два мировоззрения, две философии. И когда, казалось нам, противоречия заходили в тупик, Василий Витальевич говорил: „Давайте искать то, что нас объединяет, а не настаивать на том, что нас разъединяет“. Все начиналось сначала, и мы в итоге находили общее решение. Конечно, и я это хочу особо подчеркнуть: Шульгин выступает в нашей картине таким, каков он сейчас — много пережившим и передумавшим под давлением неоспоримых доводов истории. Было бы неверным думать, что Василий Витальевич Шульгин перечеркнул все свое прошлое и принял все новое. Нет, конечно. Но ход истории, могучая сила нашей Родины, ее всемирный авторитет заставил Шульгина многое переосмыслить и переоценить».

Первоначально фильм не планировался как соло-партия одного Шульгина, в картине предполагалось задействовать еще несколько, менее знаменитых эмигрантов-возвращенцев — А. В. Говорова, А. Л. Казем-Бека, Л. Д. Любимова, П. А. Оболенского… В качестве названия фильма предлагалось «Дни», под этим названием картина и жила весь съемочный период, — так назывались знаменитые воспоминания Шульгина о Февральской революции, вышедшие еще в 1920-е гг., и с той поры не переиздававшиеся в СССР. Текст шульгинских «Дней» и должен был быть положен в основу сценария фильма. К сюжету «Дней» добавлялись размышления об Октябрьской революции, Ленине, Гражданской войне, поражении белых и эмиграции.

Авторы исходили из того, что Шульгин продолжит свою линию на переоценку Советской власти, начатую им в опубликованных в 1961 году «Письмах к русским эмигрантам». Планировалось, что фильм покажет идейный крах Шульгина и победу Советской власти. В свою очередь Шульгин предлагал другое название, с его точки зрения более емкое — «Эмигранты», объединявшее всех (за исключением Николая II, конечно), персонажей, о которых шла речь в этом фильме. В связи с тем, что выяснилось, что в фильме будет принимать участие только Василий Витальевич и его оппонент — советский Историк, от этого названия пришлось отказаться. В итоге картина вышла на киноэкраны под названием «Перед судом истории»—подразумевалось, что перед ним, этим судом, и находится Шульгин, которому сердобольное Советское государство дает возможность высказаться и признать свои ошибки.

К тому моменту Шульгин уже несколько лет находился на свободе (в 1956 году он был досрочно освобожден из тюрьмы — знаменитого «Владимирского централа», в котором он провел свыше 10 лет). Предполагалось, что «помилованный» Советской властью Шульгин уже успел понять гуманность коммунистического режима и видит реальные достижения социализма в нашей стране. То, что у Василия Витальевича может быть свое мнение по этому вопросу, создателей фильма поначалу совсем не занимало. Делая заявку на  художественно-документальный сценарий «Дни», В. П. Владимиров писал: «Каждое слово, каждый кадр фильма должен быть документально правдив, как оказался исторически правдив великий ленинский прогноз».

27 мая 1963 г. состоялось заседание художественного совета третьего творческого объединения киностудии «Ленфильм», на котором обсуждался литературный сценарий В. Владимирова «Дни». На  совете присутствовали известные не только в Ленинграде, но и во всем Советском Союзе деятели культуры и искусства — Д. А. Гранин, В. В. Конецкий и др. Даниил Гранин, в частности, говорил о том, что  необходимо сделать Историка ярким персонажем, и  призывал осуществить «индивидуализацию историка», а то получится «шаблонно, вроде „Краткого курса истории“» . Гранин утверждал, что «очень важно показать в фильме жалкую, бесправную, политически убогую судьбу эмигрантов… В этом фильме нужно говорить только правдиво, а иначе все будет недостоверным». В свою очередь В. Конецкий возражал Гранину: «Что бы Историк ни говорил рядом с Шульгиным, он будет пустое место, меня все равно интересуют живые люди, а не этот актер». Все присутствующие согласились с мнением Владимирова о том, вся ценность этого произведения (если оно удастся) заключается в том, что не мы, советские люди, будем рассказывать (в который раз) о первых годах революции, гражданской войны, пролитой крови, а расскажут об этом те, кто проливал нашу кровь, кто готовил петлю, намереваясь удушить молодую Советскую республику, будут говорить с экрана те, кто вел русского человека против русского человека, кто в сговоре с Антантой разрушали наши города и деревни, сеяли смерть, голод, разруху. Будут исповедоваться те, кто мечтал о фашистском образе правления, кто находился на службе у Муссолини, кто в дни войны служил Гитлеру, Власову. И наконец они пришли с повинной просить прощения у Родины, и Родина их помиловала».

Завершая свою мысль, Эрмлер писал: «Если в принципе будет одобрена мысль о создании этого фильма, необходимо принять решение, выделить все сцены, связанные с Шульгиным и немедленно их отснять. Чем вызвана такая необходимость? А) Шульгину 86 лет, он физически слаб и нужно подготовиться, поторопиться. Б) Без Шульгина фильма нет… В) Шульгин—это история. Если Шульгин будет отснят, можно будет спокойно доделать все остальное и ничто не будет грозить будущему фильму… Шульгин стар, очень стар, а без него фильма не будет. Верю, лично верю, что мы можем создать нужное и интересное произведение».

2 июля 1963 г. Государственный комитет Совета министров СССР по кинематографии включил фильм «Дни» в план студии «Ленфильм» на 1964 год. Первоначально съемки фильма рассчитывали закончить к середине апреля 1964, но закончили лишь к лету 1965 г. Все это время Шульгин проживал в № 417 гостиницы «Европейская». Здесь, в номере «Европейской», проходили ожесточенные баталии между Шульгиным, Эрмлером и Владимировым. Дело в том, что «по рекомендации компетентных органов выявилась необходимость внести в сценарий картины „Дни“ некоторые уточнения и изменения». Все эти изменения согласовывались с Шульгиным—ведь именно ему предстояло произносить в кадре важнейшие реплики. Изменения носили принципиальный характер, Шульгин долго не соглашался, пока наконец стороны не договорились и 31 октября 1963 г. между директором кинокартины Н. М. Елисеевым и В. В. Шульгиным не было заключено трудовое соглашение. Шульгину была назначена высокая заработная плата — за время участия в работе над картиной он получал по 450 рублей в месяц, плюс оплачивались все его транспортные расходы и проживание в «Европейской». Всего за время съемок в фильме Шульгин получил 4405 рублей.

Партнер Шульгина по картине, актер  Ленинградского областного драматического театра Сергей Павлович Свистунов, игравший роль Историка, получил за свое участие в фильме меньшую сумму—3840 рублей.

Участие в принятии отречения двух императоров воспринималось В. В. Шульгиным как главное событие не только всей его политической карьеры, но и жизни. Шульгин, переживший русские революции 1917 года почти на 60 лет, с годами все более болезненно воспринимал свою вольную или невольную сопричастность к трагической судьбе семьи Романовых. По мнению Шульгина, «и государь, и верноподданный, дерзнувший просить об отречении, были жертвой обстоятельств, неумолимых и неотвратимых». Но даже осознание этого факта не избавляло Шульгина от постоянных мыслей о Романовых. В архиве сохранились пронзительные строки Василия Витальевича:

«С царем и с царицей моя жизнь будет связана до последних дней моих, хотя они где-то в ином мире, а продолжаю жить в этом. И эта связь не уменьшается с течением времени. Наоборот, она растет с каждым годом. И сейчас, в 1966 году, эта связанность как будто бы достигла своего предела. Каждый человек в бывшей России, если подумает о последнем русском царе Николае II, непременно припо[1]мнит и меня, Шульгина. И обратно. Если кто знакомится со мной, то неизбежно в его уме появится тень монарха, который вручил мне отречение от престола 50 лет тому назад».

Именно поэтому уговорить Шульгина сниматься в фильме было делом далеко не простым. Владимиров предпринимал всевозможные усилия, чтобы сделать участие Шульгина в фильме практически неизбежным: так, с его подачи, остро нуждавшемуся Шульгину была назначена, еще до письменного согласия Василия Витальевича на участие в съемках высокая зарплата. Последнее обстоятельство заставило Шульгина написать письмо руководителю идеологического отдела ЦК КПСС Л. Ф. Ильичеву, в котором Василий Витальевич изложил свою мотивированную позицию, отказываясь получать деньги до того момента, пока он не даст официальное согласие на съемки в фильме. Главное, в чем расходились Шульгин и Эрмлер с Владимировым, — был вопрос об основной идее фильма: если Шульгину она виделась в необходимости рассказать советским зрителям о трагедии расстрелянной в Екатеринбурге царской семьи, то режиссеры, конечно же, видели пафос картины совсем в другом, желая показать победу ленинских идей над идеологией старорежимной России, белого движения и эмиграцией. Таким образом, картина должна была быть выполнена в столь любимым Эрмлером-режиссером агитационном жанре—как раз такие картины Фридрих Маркович выпускал еще в 1930-е гг.

Именно это заставило Шульгина написать Владимирову письмо с отказом от сотрудничества: «Я мог бы работать для задуманного Вами фильма, если бы чувствовал, что я принесу людям не развлечение или утешение, а выскажу некоторые мысли, которые способствовали смягчению сердец, ибо именно в этом мир больше всего нуждается. И так как центральным местом фильма должно быть центральное место моей жизни, то именно на событиях, связанных с отречением Императора Николая II, должен был быть упор в фильме, намеченном с моим участием. В моем представлении в этом вагоне, в который Ваш фильм меня и приводит, я должен говорить не о стенах, столиках и стульях, в нем бережно до сих пор сохраняющихся, а представить себе, что я вновь разговариваю с Царем, как 50 лет тому назад. И тут сказать ему или его портрету все, что я думаю, об истекшем полустолетии и в особенности о трагедии, разыгравшейся в подвале Ипатьевского дома. Я не вижу возможности составить эту речь так, чтобы она была для Вас приемлема по своему содержанию и по своим размерам. Фильм не терпит диалогов в стиле Шекспира или Шиллера. Фильм по необходимости серьезные мысли комкает и искажает и убийственно сокращает. Между тем трагедия Екатеринбурга может быть трактована только в стиле древнегреческих трагедий или вышеупомянутых Шекспира и Шиллера, может быть, еще Пушкина и Алексея Константиновича Толстого. То, что сверлит мой мозг, может быть изложено в книге, которая тоже была бы непригодна для напечатания в настоящие дни. Я хотел бы ее продиктовать и оставить эту запись для историков будущих поколений. Мне кажется, я обязан оповестить Вас о моих взглядах и настроениях, т. к. мне стало известно, что фильм в 100 страниц, который, разумеется, стоил Вам немалых трудов, Вам приходится заново переделывать, и это потребует, вероятно, трудов еще больших. Меня в высшей степени огорчает, что все это может оказаться совершенно ненужным, поскольку Вы имеете в виду мое участие в фильме».

После предварительных переговоров дело, казалось бы, зашло в тупик: Шульгин отказался участвовать в съемках фильма по сценарию Владимирова, считая, что главная задача фильма рассказать «некую правду о неких событиях», однако, прочтя сценарий, Шульгин заявил о том, что пришел к выводу, что «мы [т. е. Шульгин и В. П. Владимиров.—Авт.] совершенно расходимся в том, что такое „правда о некоторых событиях“. Уважая Вашу правду, я все же не могу принести в жертву мою собственную. Мы не можем понять друг друга. Быть может, время еще для этого не наступило».

Шульгин настаивал на том, что его роль будет написана им самим. В письме Л. Ф. Ильичеву Шульгин так обосновывал свою позицию: «Предмет этого фильма, поскольку он касается меня, — отречение от престола Императора Николая II. Эта трагедия должна быть вставлена в соответствующие рамки и трактована в таком стиле, который мне приемлем, т. к. хотя я принял отречение из рук Императора, но сделал это в форме, которую решаюсь назвать джентльменской. Этот акт не только величайшего значения, как перемена формы правления, имеющего тысячелетнюю давность, но он является рубежом между двумя эпохами, и так и должен быть рассматриваем. Я могу согласиться выступить в этом фильме только после того, как добросовестно изучу сценарий. Тогда смогу ответить утвердительно или отрицательно на вопрос, буду ли я в этой постановке участвовать. Но и после утвердительного ответа совершенно нельзя еще судить, как развернется дальнейшая обработка сценария. Я очень прошу уделить несколько минут моим по этому поводу соображениям. Я—именно то, что называется глубокий старик, мне 85 лет, и я не отличаюсь бодростью Аденауэра. За свою долгую жизнь мне приходилось быть писателем и говорить публично, но я никогда не был актером. Между актером и оратором — большая разница: актер говорит речи, которые ему пишут, а оратор, если он говорит с экспромта, то он произносит речь, которую он составил сам. В мои годы не переучиваются. Поэтому я претендую на то, что моя роль в фильме „Дни“ будет написана мною самим. Поэтому предстоит большая работа по согласованию мною для себя написанной роли со сценаристом, в данном случае Владимиром Петровичем Владимировым и Эрмлером, известным режиссером, который будет этот фильм ставить. Я предвижу большие затруднения, поскольку мы исходим из разных взглядов на монархию вообще и на императора Николая II, в частности. Но допустим мне удастся поладить с Владимировым и с Эрмлером. Из этого вовсе не следует, что мой текст будет приемлем для Идеологической комиссии, в частности, для ее председателя. Поэтому я думаю, что договоренность наступит фактически только т огда, когда весь сценарий пройдет все эти испытания. Тогда я смогу сказать утвердительно, что я готов участвовать в съемке…»

Пытаясь помочь Владимирову, Шульгин написал свои заметки к сценарию фильма «Дни», в которых изложил свое видение ключевых моментов фильма; речь в первую очередь пошла о трактовке Шульгиным Белого движения и русской революции — явлений, о которых Василий Витальевич думал всю свою жизнь:

«Организованная Корниловым и Деникиным армия, являясь продолжением исторической русской армии, получала материальную помощь в виде предметов воинского снаряжения и оружия от англичан и французов, как от своих союзников. В этом смысле англичане и французы помогали, хотя и очень малокровно, военным действиям. Но ни Корнилов, ни Деникин, ни Ваш покорный слуга никогда иностранцам не служили. Они твердо держали слово, данное Россией Англии и Франции, не пошли ни на какие сделки с немцами, чем я, их переживший, горжусь за них, если не за себя. А проклял я не Белую армию, а тех отступников от Белого дела, которые запятнали белые знамена „грабежами и насилиями“ … После т. н. февральской революции последовала революция октябрьская, которую принято называть „Великим Октябрем“. Я же считаю „Великий Октябрь“—началом русского погрома. Судите сами: уничтожена династия; истребили дворянство; духовенство; купечество; мещанское сословие; крестьянство, под видом раскулачивания. У остальных крестьян, не кулаков, отняли землю под видом национализации. К этому надо прибавить, что разрушена армия; частично истреблена или изгнана интеллигенция. Если принять в соображение, что в подавляющем большинстве все эти слои и классы были русскими, то приходится признать, что дея[1]ельность Советской власти, начавшейся в октябре 1917, нельзя называть иначе, как грандиозный русский погром…»

Эрмлер и  Владимиров проявили настойчивость, соглашаясь с большинством предложений Шульгина. В конце концов, Василий Витальевич дал согласие на съемки в фильме. В письме к жене, М. Д. Шульгиной, он писал:

«Дело по разным причинам зашло так далеко, что отказаться совсем от фильма мне до крайности трудно, просто невозможно. Не только потому, что фильм „заведен“, все люди с ним связанные уже получают „зарплату“, словом, государственная машина заработала со всеми последствиями. В случае отказа от фильма мне придется, по-видимому, ехать в Москву, добиться приема „на самом высоком уровне“ и на четыре глаза объяснить, что мне приходится отступиться от начатого дела, которому сочувствую, по „семейным обстоятельствам“. Все это адски трудно, как Ты сама понимаешь. Но все же это не главное. Главная причина вот в чем. Я не люблю громких слов. Поэтому я очень редко распространялся о том, что во мне долгие годы глубоко сидело. Судьба захотела, чтобы я как бы приложил руку к крушению Империи, которую я ценил и любил. И на мне остался долг объяснить, как все было. Это я сделал в книге „Дни“, которую Ты писала под мою диктовку. Но книга „Дни“ утонула в событиях и сейчас недоступна для миллионов людей, которые наверно ее проглотили бы. Вместо книги Судьба указывает мне фильм. Но, как Ты знаешь, я мог принять фильм только в том случае, если фильмовые „Дни“ присоединяют к составу книжных „Дней“ надгробное слово об Екатеринбурге. Против всякого ожидания это условие принято. До сего дня оно честно выполняется. Если не будет выполняться в дальнейшем, я отступлюсь от фильма. Никаких признаков этого я пока не вижу, но, если увижу, порву, чего бы мне этого не стоило…»

Ходили слухи, находящие некоторые подтверждения, что власти пообещали Шульгину помочь с отъездом заграницу, где жил его сын Дмитрий — это желание буквально преследовало Василия Витальевича в последние годы его жизни. Однако обещание это исполнено не было. Все это, впрочем, из области догадок. Шульгин согласился участвовать в картине, и съемки фильма начались. Непримиримые прежде идеологические враги, Эрмлер и Шульгин, сошлись друг с другом во время работы над картиной. Они часами могли говорить обо всем: о литературе, кино, театре, политике, революции… Эрмлер считал «Перед судом истории» своей лучшей картиной и сожалел о ее дальнейшей печальной судьбе. До конца своих дней маститый режиссер находился в дружеской переписке с Шульгиным, причем Шульгин подписывал свои письма «Дед», а Эрмлер обращался к нему «Дедуля». Когда Эрмлер умер, Шульгины прислали на имя вдовы Фридриха Марковича Веры Александровны, телеграмму со словами соболезнования. Эрмлер говорил о фильме:

«Мой политический враг примирил меня с кинематографом. Это —Шульгин… я абсолютно убежден, что поставив на экране Шульгина, я прославил Ленина, хотя он в этом и не нуждается, но таков мой замысел. Когда я впервые сказал, что должен Шульгина расстрелять, причем расстрелять морально, со мной не соглашались и, конечно, не соглашался он. И вот мы оказались каждый на своей стороне баррикад, но все же я его поставил на колени и мне тяжело, что эта мысль, с моей точки зрения достаточно обнаженная, видимо, все-таки, не получает той ответной реакции, которая мне была нужна, среди тех людей, которые должны дать „добро“».

Фридрих Маркович писал: «Меня упрекают в том, что историк слабее Шульгина. Не мог бы ни один артист, кто бы они был, сыграть лучше Шульгина, он все равно переиграл бы любого. А если бы на месте Шульгина был бы тонкий актер, картина не должна была бы выйти».

Друг Эрмлера, знаменитый режиссер Г. М. Козинцев, писал: «То, что Эрмлер смог сделать в своем фильме „Перед судом истории“, опередило картины такого рода, их сейчас много ставится у нас и за рубежом. Но в этом его фильме была крупная ошибка. Разговор с Шульгиным должен был вести не актер в роли Историка, а сам Ф. М. Эрмлер. Он сам, с его биографией, судьбой, которая вместила в себя столько сложного,—вот духовный мир, который должен был столкнуться с духовным миром Шульгина».

Действительно, изначально в роли оппонента Шульгина планировал выступить сам Эрмлер. По словам Фридриха Марковича, ему казалось, что с Шульгиным «должен сниматься я, а не актер и не какой-нибудь другой посторонний человек. Я, режиссер Эрмлер, должен появиться на экране и сказать зрителю, что и как. Я пробовал сниматься. Это выходило интересно. Но все-таки я от этой мысли отказался. Я подумал, что, выигрывая художественно, я в этом варианте проигрываю политически. Другое дело, если бы спор с Шульгиным вел бы человек одного века с ним и тоже политический деятель. Представьте себе, как получилось бы интересно, если бы был жив Кржижановский и с ним шел бы диалог! Ошибка была, по-моему, та, что не нужно было брать актера. В те дни я был растерян и не мог рассуждать так спокойно, как это делаю сейчас. Сегодня я бы ни за что не пошел на это».

В биографии Эрмлера, опубликованной А. Самойловым в 1970 году, говорилось о том, что режиссер снимал «Перед судом истории» уже будучи тяжело больным, и «если бы не болезнь, то, может быть, он сам—Эрмлер, художник и гражданин,—вступил бы в спор на экране. И он вел бы его только так, как мог его вести коммунист Эрмлер, — страстно и убежденно. Без сомнения, непосредственное участие в фильме самого режиссера как главного действующего лица помогло бы сделать этот спор еще более острым и достоверным, а весь фильм только бы выиграл в своей убедительности».

В итоге, как уже говорилось, роль оппонента Шульгина—Историка, сыграл ленинградский артист Сергей Свистунов. Свистунову, как и Шульгину, суждено было прожить долгую жизнь, он умер в апреле 2010 г. на 91-м году жизни

о режиссер снимал «Перед судом истории» уже будучи тяжело больным, и «если бы не болезнь, то, может быть, он сам—Эрмлер, художник и гражданин,— вступил бы в спор на экране. И он вел бы его только так, как мог его вести коммунист Эрмлер, — страстно и убежденно. Без сомнения, непосредственное участие в фильме самого режиссера как главного действующего лица помогло бы сделать этот спор еще более острым и достоверным, а весь фильм только бы выиграл в своей убедительности»28. В итоге, как уже говорилось, роль оппонента Шульгина — Историка сыграл ленинградский артист Сергей Свистунов. Свистунову, как и Шульгину, суждено было прожить долгую жизнь, он умер в апреле 2010 г. на 91-м году жизни.

Картина Эрмлера нашла положительную оценку у официальных партийных цензоров. В письме уже упоминавшемуся директору киностудии «Ленфильм» И. Н. Киселеву, главного управления художественной кинематографии от 8 января 1965 г., в частности, говорилось о том, что «Фильм получил единодушную оценку как  незаурядное, талантливое произведение нашей кинематографии. Авторы и режиссер поставили перед собой интересную, но крайне сложную задачу, выходившую за пределы обычных кинематографических жанров. Творческое сочетание художественного решения темы с документальностью материалов и кинематографическое воплощение, личное участие в фильме В. В. Шульгина, в прошлом одного из активных лидеров контрреволюции, — придало новой работе киностудии „Ленфильм“ необычайную достоверность и убедительность. Талантливость постановки проявилась в том, что Шульгин предстает перед зрителем не только как обломок прошлого, переживший политическое и моральное круше[1]ние, но и как человек в какой-то степени осознавший, что жизнь его была посвящена идеям враждебным прогрессу человечества… В своем завершенном виде кинокартине „Перед судом истории“ стала произведением объективно утверждающим силу ленинских идей, неизбежность и неотвратимость победы коммунизма… Фильм „Перед судом истории“, режиссер Ф. Эрмлер, сценарист В. Владимиров (при участии М. Блеймана) рекомендуется принять для демонстрации на союзном экране».

В свою очередь, директор киностудии «Ленфильм» И. Н. Киселев рассматривал участиеШульгина в картине «Перед судом истории» как большую удачу— как свою личную, так и «Ленфильма». Картина, несомненно, удалась. Зрители видели на экранах живую легенду: красивого старика, смело, ничего не боясь, отвечавшего на вопросы безымянного Историка, причем ответы на эти вопросы были честными и откровенными. Шульгин начисто переигрывал Историка, не смевшего выйти за рамки коммунистической идеологии, никакой убежденности в правоте ленинских идей после просмотра фильма у зрителя не возникало. Напротив, тогда в середине 1960-х гг., люди, смотревшие «Перед судом истории», понимали, что история не может осудить человека, столь уверенно отстаивавшего свою позицию.

«Все видевшие были потрясены Шульгиным. Его спокойствие, благородная осанка, здравый ум, ясная, умиротворенная память напрочь не соответствовали репутации, которую пытались приклеить к нему (в духе официозной трактовки) авторы фильма, — человека со „свалки истории“. И подсудимым он отнюдь не гляделся. Напротив, в споре, который назойливо навязывал ему „как бы историк“ (эту роль исполнял актер) — апологет Советской власти, — Василий Витальевич выглядел куда мудрее и достойнее своего собеседника. И куда живее. Мертвечиной несло как раз от последнего», — вспоминал свое впечатление от картины «Перед судом истории» общавшийся с Шульгиным М. Кушнирович. Известный драматург Э. Радзинский писал об увиденном им фильме Эрмлера: «В картине „Перед судом истории“ впервые в советском кинематографе главным героем стал контрреволюционер, великая историческая личность Василий Шульгин… От лица режиссера Фридриха Эрмлера в кадре с ним полемизировал ленинградский актер с прелестной для историка фамилией Свистунов. Это была настоящая контрреволюция: немолодой человек говорил, что, несмотря на поражение, белогвардейцы сохранили главное — веру в правоту борьбы с коммунизмом». В свою очередь, другой известный драматург, Л. Г. Зорин в  мемуарах высказывал свое мнение о картине: «…Фридрих Эрмлер задумал поставить „Урок истории“, снять ленту об этом поверженном враге [В. В. Шульгине.—Авт.]—в поучение и назидание. Замысел был четок и прост: вот перед вами жалкий обломок сметенной романовской России. Его поражение символизирует несокрушимость нового стоя, вплетая свой лавр в  венок победителей. Все получилось наоборот. Древний, едва живой Шульгин был на экране настолько значительней, насколько мудрей своих оппонентов [в фильме, кроме Историка—артиста С. Свистунова,—в эпизоде еще появлялся и реальный персонаж—один из старейших членов коммунистической партии—Ф. Петров.—Авт.]—тусклых, плоских и косноязычных, и было в нем столько внутренней силы, не говоря уже о достоинстве, что фильм положили на полку». Курировавший фильм от КГБ генерал Ф. Д. Бобков вспоминал: «Материал, который мне показали на „Ленфильме“, был очень интересен. Шульгин прекрасно выглядел на экране и, что важно, все время оставался самим собой. Он не подыгрывал своему собеседнику. Это был смирившийся с обстоятельствами, но не сломленный и не отказавшийся полностью от своих убеждений человек. Почтенный возраст Шульгина не сказался ни на работе мысли, ни на темпераменте, не убавил и его сарказма. К сожалению, его оппонент, ведущий, выглядел рядом с ним очень бледно. Я встретился с Шульгиным в Москве, в квартире Вайнштока на улице Черняховского. Хозяин тепло принял нас, угощал блюдами собственного приготовления. Он был незаурядный кулинар. Разговор, естественно, зашел о фильме. Мне не хотелось напоминать Шульгину о прошлом, позади была очень нелегкая жизнь в лагерях, куда он попал после войны, да и он сам, похоже, не имел желания касаться этой темы. Помню, как Василий Витальевич с юмором вспоминал съемки, похвалялся своим „актерским мастерством“. —?Неужели меня Дума этому научила? — задал он вопрос как бы самому себе и рассмеялся. Потом зло и едко высмеял артиста, исполняющего роль историка-собеседника: бедняга зря усердствовал, убежденного коммуниста из меня все равно не получится. —?Я дал согласие на съемку, чтобы восстановить истину, а вовсе не для пропаганды,—заключил Шульгин. Улучив момент, я осмелился задать вопрос: как он по прошествии стольких лет оценивает приход большевиков к власти? Немного помолчав, потом медленно, но многозначительно он сказал, что, конечно, не такого пути желал бы для России, но другого у нее, по-видимому, не было. —?Всяко об этом можно судить, — добавил Шульгин, — но отрадно, что не распалась в то тяжкое время Россия».

Свой взгляд на фильм предложил в недавнем интервью журналу «Посев» и один из литературных секретарей В. В. Шульгина, политзаключенный Н. Н. Браун: «Для тех из нас, кто интересовался историей России, которая преподносилась нам всем в извращенном виде, кто был неравнодушен к судьбе своей страны, фильм был, как теперь говорят, „знаковый“. Он всколыхнул интерес и к гражданской войне, и к русской монархии, и к личности самого Шульгина. Режиссер Фридрих Эрмлер нашел неожиданный ход. Он решил в одной картине свести два противостоящих мира, он дал роли двум актерам, которые находились на противоположных полюсах. С одной стороны, предстал лидер белого движения, монархист Шульгин,—а он оставался монархистом до конца жизни. С другой стороны—советский историк (…) Сталкивая этих людей, Эрмлер подталкивал зрителя к возможным умозаключениям, в зависимости от того, кто по какую сторону баррикад находился. Историк—фигура отвлеченная, в фильме он не имеет имени. Это символ коммунистической идеологии. Шульгин — реальное лицо, участник событий, о которых говорит…»

Шульгин говорил в фильме об эмиграции, белом движении, Гражданской войне, об отречении от престола последнего царя, говорил не торопясь, с достоинством, четко формулируя свою позицию. Зрителей не могло не поражать, что Николая II именуют вовсе не Николаем Кровавым, а Николаем Александровичем, человеком умным и  болевшим за  Россию, и  многое-многое другое. Поразительное впечатление производила ясность ума Шульгина, сила его логики, осанка, старорежимная речь, словом, все то, что обличало в этом человеке породу и принадлежность к уже исчезнувшему классу. Сама идея такого фильма, та свобода дискуссии, которая наблюдалась на протяжении всей картины, была возможна только в период оттепели. Однако, главные слова, которые произносил Шульгин, не попали в окончательный вариант фильма. В беседе со старым большевиком Ф. Н. Петровым, появлявшимся в кадре в финале картины, Шульгин говорил: «Во всяком человеке живет Зверь. Он есть во мне, но и в Вас, Федор Николаевич. Этот вселенский Зверь есть причина, почему свирепствуют войны и все, что с ними связано. Я же думаю, что единственный род войны, который не только допустим, но и обязателен, это жестокая борьба с самим собою, т. е. с звериными страстями, в нас находящимися». Не попало в картину и «надгробное слово», произнесенное Шульгиным в память о трагедии в Екатеринбурге. Шульгина обманули. Задумка же партийных идеологов поставить Шульгина перед судом истории не удалась. По словам историка Г. З. Иоффе, Шульгина «поставили „перед судом истории“— но суд не получился…».

По оценке же другого историка, академика Ю. А. Полякова, «Шульгин в этом фильме, хотя ему была отведена роль „осколка, разбитого вдребезги“, не каялся, а спокойно и разумно рассказывал о пережитом, говорил о том, как изменилось время и как оно изменило его самого».

Однако даже несмотря на то, что цензура не пропустила мнгое из того, что было в сценарном тексте, фильм стал событием, он заставлял задуматься. Спустя считанные недели, фильм в срочном порядке положили на полку, изменились времена: к тому времени «дорогой Никита Сергеевич» уже был заменен на своем посту «дорогим Леонидом Ильичом», приближалось 50-летие Октябрьской революции, и к этому моменту все точки над «i» в оценках революции должны были быть расставлены. «Перед судом истоии» уже не могла соответствовать духу эпохи. Картина попала под запрет. Председатель Государственного комитета по кинемтографии А. В. Романов в июле 1965 г. составил записку об идейных ошибках, содержавшихся в фильме, а секретарь Владимирского обкома КПСС М. А. Пономарев даже обратился в ЦК с решительным осуждением показа «врага революции» на экране. Несмотря на краткое время показа, фильм успели посмотреть многие люди, потом пересказывавшие содержание ленты друг другу. Шульгин стал знаменитостью. Его узнавали, подходили, здоровались и в очередной раз просили рассказать о том, как он принял отречение у расстрелянного императора. Шульгин писал об этом:

«На пороге пятидесятилетия со времени 2 (15) марта 1917 года мне суждено было (фильм „Пред судом истории“) на экране воспроизвести сцену отречения. Я прикован к креслу, где сидел уходящий монарх, цепью не стальной, сталь можно порвать, а неистребимым, нерасторжимым воспоминанием миллионов. Слух обо мне, действительно, по всему Советскому Союзу. Люди на улицах и площадях, указывая друг другу на меня, говорят или шепчут: Смотрите, ведь это Шульгин! Да, да! Тот, что в фильме… „Пред судом истории“ … Пред судом… Но только неизвестно кто кого судит. Понимаю. Ведь это он принял отречение Николая II. Он. А убили его? Другие. Об этом лучше не говорить. Понимаю. Разговор замолкает. Да, я принял отречение для того, чтобы царя не убили, как Павла I, Петра III, Александра II-го… Но Николая II все же убили! И потому, и потому я осужден: Мне не удалось спасти царя, царицу, их детей и родственников. Не удалось! Точка. Я завернут в свиток из колючей проволоки, которая ранит меня при каждом к ней прикосновении».

Но еще более интересно другое его наблюдение: «Судьба всех бывших подданных этого несчастного царя была навсегда с ним связана. Многие из них разделили, рано или поздно, его злосчастную судьбу, т. е. погибли насильственной смертью. Их убивали сначала за то, что они не приняли революции. Потом, т. е. несколькими годами позже, стали убивать и тех, что пошли за триумфальной колесницей, т. е. за Революцией. И те и другие были подданными царя Николая II. Разница была в том, что первые были верноподданные; а вторые, если можно так сказать, „скверноподданные“. Судьба тех и других была одинакова: смерть как последствие „крушения Империи“».

Фильм «Перед судом истории» стал событием в киноискусстве . Остается только сожалеть, что он по-прежнему практически незнаком подавляющему большинству телезрителей. Мало того, что этот фильм сам по себе интересен, но он и позволяет взглянуть по-другому не только на Василия Шульгина, крупного мыслителя и политика, но и на эпоху, о которой рассказывает картина, — эпоху великих потрясений, удивительных прозрений и бессмысленных мечтаний, —эпоху Великой Русской Революции, о которой замечательно сказал сам Шульгин в одном из частных писем в 1966:

«Я не коммунист и вижу глубокие тени после 50-летнего опыта насильственного его насаждения . Но я пережил одну революцию, и мне хорошо знакомы предреволюционные настроения. Они состоят в том, что все кажется тенью, светлых пятен нет! Переживать вторую революцию я не хочу. Я потерял вследствие революций 1917 года так много, что об этом лучше не вспоминать . Надо думать о том, что будет, если вспыхнет новая революция. Она неизбежно будет сопровождаться термоядерной войной, и этим все сказано . Какое же спасение от новой революции . Оно в Эволюции. Только одной, но роковой, буквой „Р“ надо пожертвовать, т . е . надо избегнуть грубой, кровавой и беспощадной ломки всего — и того, что отошло, и того, что положительного достигнуто ценой неслыханных страданий». Хорошо бы и нам всем научиться видеть в своей стране поболь - ше «светлых пятен» и поменьше «глубоких теней»!