«Кавказ – величина особого рода»: борьба за выбор курса на окраине России / А.Т. Урушадзе

Заглавием статьи стали слова из докладной записки предпоследнего кавказского наместника И.И. Воронцова-Дашкова последнему российскому императору Николаю II от 11 февраля 1909 г. Записка стала ответом наместника на «кавказский запрос» правых депутатов, который обсуждался в ходе заседаний Государственной думы в 1907–1909 гг. Лидер правых В.М. Пуришкевич с думской трибуны утверждал, что на Кавказе «царит тьма», которая привела к «духовному отпадению» края от остальной России. Эта ожесточенная критика создавала подходящий фон для обсуждения в правительстве и думе вопроса о подчинении наместника Совету министров. Именно против этого наиболее последовательно протестовал Воронцов-Дашков в записке императору Николаю II. При этом аргументация необходимости сохранения особого статуса региона была вполне традиционна для кавказских наместников. Все администраторы этого ранга, управлявшие южной окраиной империи, отмечали специфику края и неустанно настаивали на автономной модели региональной администрации.

Появление наместника и начало бюрократической войны

История противостояния кавказских наместников и столичной бюрократии начинается в 1844 г., что связано с назначением на должность кавказского наместника М.С. Воронцова (1844–1853). Фрагментарно отдельные стороны бюрократического противостояния Петербурга и Тифлиса описаны в монографии А.В. Ремнева, в которой автор, анализируя функции Кавказского комитета во властной структуре Российского государства, отметил своеобразную посредническую роль этого профильного института между кавказской администрацией и министрами «самодержавного правительства». Столкновение последнего в XIX в. кавказского наместника великого князя Михаила Николаевича и российского финансового ведомства на рубеже 1870-х–1880-х гг. кратко освещено в статье М.А. Волхонского об обстоятельствах упразднения Кавказского наместничества в 1881–1882 гг. В зарубежной историографии необходимо отметить работу Э. Райнеландера о создании Кавказского наместничества, где автор описал одну из первых служебно-иерархических баталий вокруг полномочий наместника, которая произошла между статс-секретарем М.П. Позеном и М.С. Воронцовым.

Столкновение Позена с Воронцовым было связано с определением административного статуса и служебных полномочий наместника. Создание Кавказского наместничества стало неожиданностью для российской высшей бюрократии. В «Обзоре мер, принятых и предположенных для устройства Закавказского края», составленном в начале 1840-х гг., почти ничего не свидетельствует о намерении предоставить в руки кавказской администрации исключительные полномочия. Напротив, помыслы правительства, а иногда и местного начальства были направлены на поиск путей унификации региональных административных практик с общероссийскими реалиями. Работа по поиску оптимальной траектории интеграции Кавказа в административное пространство империи продолжилась в Комитете по делам Закавказского края и Временном VI Отделении Собственной Е.И.В. канцелярии, учрежденными одним императорским указом от 30 августа 1842 г. Первый поручался военному министру А.И. Чернышеву, а второе – статс-секретарю М.П. Позену.

Внешне Николай I выказывал полнейшее доверие работоспособному  Позену, занимавшемуся колоссальным объемом бюрократической работы, но, видимо, под впечатлением от крушения централизаторской административной реформы П.В. Гана в 1841 –1842 гг. у императора начал формироваться собственный и оригинальный взгляд на перспективы моделирования кавказской администрации.

Временному отделению канцелярии было поручено заняться составлением подробного «Наказа Главному управлению Закавказским краем», который был утвержден в ноябре 1842 г. Согласно этому документу значительно усиливалась власть главноуправляющего: «Ему поручены все без изъятия части управления, дано полное право надзора и разрешения всех случаев не требующих нового закона; предоставлено определять и увольнять всех чиновников, даже высших и высылать из края вредных лиц». Эти перемены дополнялись личным указанием царя, в соответствии с которым, «при всех новых мерах определять в С. Петербурге только общую цель и главные основания, предполагаемой меры; разные же подробности предоставлять главному местному начальству». В этих инициативах императора заметен дрейф от идеи скорейшей унификации управления края к намерению предоставить кавказскому начальству административную автономию.

Новая управленческая концепция значительно повышала роль первого лица коронной администрации в регионе. Недостаточно активные и не имевшие большого государственного опыта главноуправляющие Е.А. Головин (1837–1842) и А.И. Нейгардт (1842–1844) один за другим были отправлены в отставку, а поиск подходящей фигуры продолжился. По сведениям М.А. Корфа, на Кавказ должен был отправиться генерал Д.А. Герштенцвейг, имевший прекрасное образование, а также положительный административный опыт управления новороссийскими военными поселениями. Но тот отказался, и Николай I предложил Тифлис новороссийскому генерал-губернатору и наместнику Бессарабии графу Михаилу Семеновичу Воронцову.

В письме к генерал-губернатору император очертил беспрецедентные полномочия, предлагаемые с новым назначением: «Выбор мой пал на вас в том убеждении, что вы как главнокомандующий войск на Кавказе и наместник мой в сих областях, с неограниченным полномочием, проникнутые важностью поручения и моего к вам доверия, не откажетесь исполнить мое ожидание». Таким образом для Воронцова учреждалась новая должность – кавказский наместник. Николай I прекрасно понимал, что пожилой сановник (Воронцову шел 63-й год), «обладавший морально и материально всем, что только может льстить человеческому тщеславию и самолюбию», мог принять новое назначение только на эксклюзивных условиях. «Неограниченное полномочие» было главной приманкой, стимулировавшей согласие сановника.

 Воронцов был человеком знаменитым, то есть он был известен множеству людей, которые не имели никаких непосредственных связей с ним и даже объективных причин интересоваться этой личностью. По словам С.В. Самойловой, «характерная черта биографии М.С. Воронцова – его огромная популярность. За всю жизнь он приобрел у различных людей и в разных кругах массу достаточно эклектичных образов. Реальное начало данного процесса можно с уверенностью отнести во времени нахождения графа во Франции, когда формируется его образ либерала, служебного фрондера, “оппозиционера предписанному”».

Воронцов был известен как победитель Наполеона в битве при Краоне, как офицер, расплатившийся с французскими бакалейщиками за кутежные долги своих подчиненных, как один из самых богатых людей своего времени и, наконец, как муж красавицы, ставшей объектом внимания А.С. Пушкина. К моменту назначения на Кавказ Михаил Семенович уже более двадцати лет (с 1823 г.) управлял Новороссийским краем и Бессарабской областью. Как только в Одессе стало известно о переезде сановника на Кавказ, к нему хлынули поток просителей, желавших служить вместе с ним. Восторженный прием ожидал Воронцова в Петербурге. На торжественном обеде в Английском клубе 6 февраля 1845 г., где собирались в неформальной обстановке виднейшие государственные деятели, в честь нового назначения произносились самые лестные и вдохновенные слова.

Широкая известность стала для Воронцова важным ресурсом в борьбе за служебно-иерархическое первенство. Впоследствии он будет способствовать распространению сведений о совеем управлении, учредив в 1846 г. газету «Кавказ», распространявшуюся в Санкт-Петербурге, Тифлисе и Одессе. На ее страницах регулярно публиковались материалы о поездках и встречах наместника, передавались его речи, печатались благодарные отзывы с мест. Михаил Семенович являлся одним из немногих вельмож, о которых сочинялись не только ироничные эпиграммы, но и хвалебные песни.  

Приглашение знаменитого новороссийского генерал-губернатора на должность кавказского наместника было полной неожиданностью для столичной высшей бюрократии и особенно для статс-секретаря М.П. Позена, неофициально считавшегося главным экспертом и советником Николая I по вопросам управления южной окраиной. Ему было поручено разработать проект Высочайшего рескрипта о назначении Воронцова – первого документа, в котором должностные права и привилегии кавказского наместника получали официальную артикуляцию.

20 января 1845 г. Позен отправил проект царского рескрипта находившемуся в столице наместнику. Судя по письму статс-секретаря, документ уже содержал исправления, внесенные Воронцовым и А.И. Чернышевым ранее. 23 января наместник вернул проект рескрипта статс-секретарю, сообщив в сопроводительном письме, что документ «совершенно согласен с тем, что было положено между нами и князем Александром Ивановичем (Чернышевым. – А.У.)». Однако Воронцов составил отдельный список замечаний к проекту рескрипта, который Позену доставил секретарь наместника М.П. Щербинин. Ключевое изменение сводилось к тому, что назначенный управлять Кавказом сановник закреплял за собой право на разрешение всех дел, входящих в компетенцию министров по соответствующим ведомствам, а решения по делам, превышающим министерский уровень, отправлялись на утверждение непосредственно императору. Совершенно не ожидавший такого поворота Позен неосторожно заметил секретарю Воронцова, что его начальник в этом случае получит власть, подобную царской. М.П. Щербинин поспешил доложить сановнику об отзыве статс-секретаря. Наместник немедленно поставил в известность императора и заручился поддержкой военного министра и председателя Закавказского комитета Чернышева. Уже на следующий день Позена вызвали для объяснения в дом Воронцова.

Последовавший разговор между наместником, военным министром, статс-секретарем и вызванным для подтверждения слов Позена Щербининым привел к отставке главы VI Временного отделения императорской канцелярии. Необходимо отметить, что покровительствовавший Позену военный министр не попытался защитить статс-секретаря, а, напротив, стал на сторону Воронцова.

Проект высочайшего рескрипта рассматривался на заседании Комитета по делам Закавказского края 27 января 1845 г. Заседание проходило в доме Чернышева, который председательствовал на этом собрании. Комитет в составе министра финансов Ф.П. Вронченко, министра государственных имуществ П.Д. Киселева, министра внутренних дел Л.А. Перовского и министра юстиции В.Н. Панина «принял высочайшую волю к надлежащему исполнению». Министры усомнились лишь в необходимости подчинять «во всех подробностях» наместнику Кавказскую область, которая «управляется теперь на общих началах, для внутренних губерний предписанных», но даже это скромное замечание министров впоследствии осталось без внимания. 30 января 1845 г. высочайший рескрипт был подписан Николаем I. Воронцов стал почти самовластным правителем огромной области – Большого Юга Российской империи, простиравшегося от Дуная до Аракса.

По отзывам современников, знаменитый сановник с большой ревностью относился к своим служебным правам. В «Записках» М.А. Корфа подчеркивается такую особенность личности первого кавказского наместника: «Тот же Воронцов, когда дело шло о его правах, о его власти, о чем-нибудь для него существенном, становился в высшей степени щекотлив и заносчив, так что поступки его доходили до дерзости, даже до забвения обыкновенных условий учтивости».

В ходе обсуждения принципов взаимодействия кавказского наместника с министрами, которое заняло весь 1845 г., характер Воронцова, его жесткость и бескомпромиссность в отстаивании административных полномочий проявились во всей силе. «Не находя нужным исчислять здесь все те предметы, по которым должно быть устранено влияние министров на дела здешнего края, можно назвать некоторые из них… конфискационные дела по таможенной части, не должны быть представляемы, как теперь делается, в Департамент внешней торговли, а могут быть разрешаемы наместником. Губернские прокуроры не должны также представлять министру юстиции, как теперь делают, протесты свои на решения судебных мест. Протесты эти рассматриваются в Закавказском совете и наместник утверждает или не утверждает оные, следовательно, переписка с министром юстиции совершенно излишня», – в таком категоричном тоне писал Воронцов Чернышеву. В том же письме наместник приводил причины, которые вынуждали его требовать свободы от министерской опеки: «Меня руководствует не желание менее безотчетного управления, но благо высочайше вверенного мне края и уверенность, что от соединения здесь на месте всех отраслей управления и немедленного разрешения предметов, о которых нельзя иметь много понятия за несколько тысяч верст, много значит скорое и правильное течение дел, доставление всякому по возможности немедленного удовлетворения, и, наконец, управление, сообразное с благодетельными видами нашего августейшего монарха».

В обсуждении схемы отношений наместника с министрами принимали участие три человека: Николай I, Чернышев и Воронцов. В центре их внимания были три вопроса. Во-первых, к кому следовало обращаться кавказскому наместнику по вопросам, которые превышали его власть? Во-вторых, в чем именно должно состоять влияние министров на дела в пределах территории Кавказского наместничества? В-третьих, могут ли министры требовать от подчиненных им ведомств, расположенных на Кавказе, отчетной и справочной документации?

Воронцов желал обращаться напрямую к председателю Кавказского комитета, считал, что влияние министров на дела региона полностью прекращается, а столичная бюрократия более не имела права требовать от «кавказских» административных институтов каких-либо справочных материалов, за исключением дел финансового ведомства. В свою очередь,  военный министр почти во всем поддержал предложения наместника, оставив на личное усмотрение императора вопрос об обращении Воронцова прямо к нему, Чернышеву, как председателю Кавказского комитета, и выступил за сохранение практики направления прокурорских протестов министру юстиции, которую охарактеризовал в качестве необходимой «в общем порядке устройства судебной части».

6 января 1846 г. «Правила об отношениях Кавказского наместника» были утверждены императором. Наместнику подчинялись все места и лица, «находящиеся в Закавказском крае и Кавказской области». Единственное исключение было допущено в отношении VI округа корпуса жандармов, который остался в подчинении своего шефа А.Ф. Орлова. По особо важным делам наместник делал представления непосредственно императору, а по другим вопросам управления, превышающим его полномочия, он обращался к председателю Кавказского комитета. Влияние министров в регионе не сокращалось, а скорее, прекращалось. Согласно «Правилам», «распоряжения министров и главноуправляющих, как частные, так и циркулярные, он (кавказский наместник. – А.У.) приводит в исполнение в таком только случае, если не встретит каких-либо к этому затруднений». Связь ведомственных учреждений на Кавказе со столичными министерствами ограничивалась исключительно доставлением срочных ведомостей и отчетов. И даже губернские прокуроры по новым «Правилам» направляли свои протесты не министру юстиции, а наместнику.

Таким образом, все обсуждаемые вопросы взаимодействия наместника и министров были решены в пользу Воронцова. Однако министры не спешили безоговорочно принимать новый порядок.

Одним из наиболее влиятельных ведомств в николаевскую эпоху являлось министерство финансов. Его глава Ф.П. Вронченко разослал «Правила об отношениях кавказского наместника» в департаменты своего министерства для сведения и отзыва. Некоторые из департаментских ответов представляли содержательную бюрократическую критику утвержденной императором новаторской управленческой системы.

Департамент податей и сборов сообщал в канцелярию министра финансов, что «означенные правила, подчиняя все действия без изъятия всех мест и лиц, находящихся в Закавказском крае и Кавказской области непосредственно кавказскому наместнику, без всякого влияния и участия главного начальства того ведомства, к коему те места и лица, по общей связи дел мест того края с местами прочих губерний империи принадлежат, едва ли не возродит значительных затруднений в самом производстве дел и медленности в течении оных». В качестве примеров указывались случаи, когда дело касалось не только учреждений Кавказского наместничества, в частности Кавказской казенной палаты, но одновременно и казенной палаты другой губернии. Это могли быть дела о переходе лиц податных состояний, о переселении крестьян, о переводах податных платежей. В таких случаях требовались общие распоряжения, иначе «дело не будет иметь единства и остановится». Тот же департамент фактически угрожал Кавказской области, подчиненной наместнику, винным эмбарго. Чиновники финансового ведомства указывали, что в области нет ни одного винокуренного завода, и она снабжается вином из великороссийских губерний. Потребность области в вине определялась местным начальством в кооперации с откупщиками, которые и выбирали вино для поставки. Но определение предприятий, заготавливающих вино для Кавказской области, зависело от министерства финансов, «ибо ему только может быть известна выгода и возможность заготовления вина на тех или других заводах». Чиновники предлагали следующий нехитрый порядок: заготовка вина для Кавказской области производится по распоряжению министра финансов на основе ведомости кавказского наместника о винных потребностях региона. Этот, на первый взгляд, пустяк оборачивался значительным отступлением от принципов административной автономии наместника, которые отстаивал Воронцов. Кроме того, Департамент государственного казначейства беспокоился о своевременной доставке отчетности по Закавказскому краю и Кавказской области, а департамент горных и соляных дел о контроле над деятельностью Тифлисской окружной пробирной палатки.

Вронченко в марте 1846 г. обратился в Кавказский комитет с запросом о путях устранения многочисленных бюрократических сбоев, возникших с введением в силу «Правил об отношениях кавказского наместника». Последовавшее обсуждение привело к утверждению Николаем I 27 декабря 1846 г. «Правил об отчетности в суммах по Закавказскому краю и Кавказской области» и «Правил о снабжении питейных сборов Кавказской области вином». Уже первый параграф «Правил об отчетности» оставлял ревизию «всякого рода счетов и отчетов» по Закавказскому краю и Кавказской области на прежнем основании, то есть в ведении министерства финансов. Еще большим отступлением от «Правил об отношениях кавказского наместника» стал пятый параграф «отчетных правил», который содержал следующее положение: «Если в департаментах при составлении смет и ревизии счетов и отчетов по Закавказскому краю и Кавказской области встретится надобность в каких-либо справках, сведениях и объяснениях, то для выиграния (так в тексте – А.У.) времени предоставляется департаментам, в виде изъятия и единственно только по делам, относящимся до смет и ревизии, требовать сведения прямо от правительственных мест и лиц Закавказского края и Кавказской области».

«Правила для снабжения питейных сборов Кавказской области вином» также предусматривали возможность прямого обращения министра финансов к Кавказской казенной палате, с уведомлением наместника только постфактум.

Таким образом, министерство финансов смогло сохранить возможность прямого контроля над учреждениями своего ведомства, расположенными на Кавказе. Вронченко показал успешный способ ограничения всевластия наместника через внесение дела на рассмотрение Кавказского комитета. Именно этот институт стал полем служебно-иерархической битвы между наместником и министрами.

Кавказский комитет – поле бюрократических столкновений

Кавказский комитет был образован в феврале 1845 г. вместо Комитета по делам Закавказского края и упраздненного VI Временного отделения императорской канцелярии. Обновленное учреждение должно было выполнять функции особенного высшего правительства для Кавказа и одновременно выступать связующим элементом между тремя центрами власти – императором, наместником и министрами. В состав комитета входили главы основных министерств: военный министр А.И. Чернышев, министр финансов Ф.П. Вронченко, министр внутренних дел Л.А. Перовский, министр юстиции В.Н. Панин, министр государственных имуществ П.Д. Киселев. В заседаниях принимал участие наследник престола цесаревич Александр Николаевич, шеф жандармов А.Ф. Орлов, председатель департамента законов Государственного совета Д.Н. Блудов, а также управляющий делами комитета статский советник В.П. Бутков. В таком составе комитет проработал вплоть до 1852 г.

Для министров заседания в Кавказском комитете, как и в других подобных профильных учреждениях, становились дополнительной нагрузкой. Отношение к ней было соответствующим. Заседания комитета назначались на те же дни, в которые были запланированы заседания Комитета министров. О психологическом состоянии и рабочем настрое министров, переходивших из одного заседания в другое, дают представление дневниковые записи министра внутренних дел П.А. Валуева (1861–1868): «2 марта. Комитет министров. Потом комитет Кавказский… 9 марта. Утром Комитет министров. Потом Кавказский. От Польского я уехал… 23 марта. Утром Комитет министров. Потом Кавказский, от которого я уехал».

В условиях напряженной бюрократической работы министры часто не успевали подробно ознакомиться с вопросами, выносимыми на обсуждение Кавказского комитета, а тем более договориться о коалиционных действиях. Министры пытались перенести обсуждение некоторых дел из Кавказского комитета в Комитет министров, где они могли бы сообща выступить с критикой предположений наместника, но такие попытки, как правило, не имели успеха.

Определяющее значение в работе Кавказского комитета приобрел управляющий его делами В.П. Бутков. Он первым получал запросы наместника (чаще всего через чиновников его канцелярии), мнения министров, руководил перепиской председателя комитета А.И. Чернышева с министрами и наместником, а также самостоятельно запрашивал мнения глав министерских департаментов. На практике именно Бутков представлял письменные мнения министров и главноуправляющих на заседаниях комитета и вносил их в журналы заседаний. От должностных «симпатий» и расторопности управляющего делами зависел исход многих спорных вопросов управления южной имперской окраины.

Владимир Петрович Бутков родился 10 апреля 1813 г. в семье известного историка-кавказоведа и лингвиста П.Г. Буткова, который, кроме ученых занятий, пребывал в  должности правителя канцелярии главноуправляющих в Грузии К.Ф. Кнорринга (в 1801–1802 гг.) и П.Д. Цицианова (в 1802–1803 гг.). Служебную карьеру будущий управляющий делами начал в канцелярии Военного министерства, где его приняли на должность письмоводителя «без производства жалованья, впредь до усмотрения его способностей».

Способности молодого чиновника превзошли ожидания начальства. Первым свидетелем неутомимости письмоводителя в канцелярской работе стал директор канцелярии Военного министерства М.М. Брискорн: «Бутков в особенности заслуживает внимания по хорошим его способностям», – писал он военному министру А.И. Чернышеву 24 июня 1833 г., испрашивая согласия начальника на выплату трудолюбивому работнику единовременного жалованья в размере 750 рублей. С этого момента награды в виде орденов (в том числе иностранных) и денежных выплат стали постоянными спутниками службы талантливого чиновника-канцеляриста.

Бутков быстро рос в чинах: 1834 г. – коллежский секретарь; 1835 г. – титулярный советник; 1837 г. – коллежский асессор; 1840 г. – надворный советник; 1842 г. – коллежский советник; 1844 г. – статский советник; 1846 г. – действительный статский советник. 1 января 1850 г. энергичный чиновник был назначен управляющим Комитета министров с сохранением обязанностей по управлению делами Кавказского комитета, а спустя ровно год его пожаловали в статс-секретари. В марте 1850 г. император Николай I назначил Буткова управляющим делами Секретного комитета о раскольниках и отступниках от православия.

Таким образом, Бутков к середине XIX в. являлся одним из самых влиятельных чиновников-канцеляристов Российской империи, он постоянно контактировал с министрами и их канцеляриями, находился в поле зрения императора. Михаил Семенович вполне оправданно рассчитывал на авторитет и бюрократическую ловкость Владимира Петровича. Буткова связывали с кавказской администрацией неформальные и доверительные отношения. В противоборстве кавказского наместника и министров по разнообразным вопросам административного устройства и гражданского развития южной окраиной империи, управляющий делами Кавказского комитета был неизменно на стороне Воронцова. Письма Владимира Петровича к директору канцелярии кавказского наместника С.В. Сафонову содержат довольно откровенные высказывания. Так, например, в послании от 28 июня 1846 г. столичный бюрократ, описывая трудности своего противостояния с министрами, отметил: «Я убежден, что не взирая на все полномочия, данные наместнику, край до тех пор не сможет устроиться, пока, хотя на время, не получит того отдельного управления, какое имеют Польша и Финляндия; одним словом – пока министры не лишатся права  говорить о делах кавказских. Я знаю, что это невозможно, но убежден, что это необходимо».

Уже после отъезда с Кавказа, Воронцов едва не оказался вынужденным подробно отчитываться по расходам экстраординарных сумм, которые выделялись в личное ведение наместника. В январе 1855 г. бывший наместник просил помощи и содействия Владимира Петровича в организации неформального рассмотрения всех сделанных расходов. Михаил Семенович подчеркивал, что обращается к Буткову «с полной доверенностью, потому что с самого начала моего служения на Кавказе, я имел беспрестанные опыты и доказательства всегдашнего Вашего желания справедливо помогать главному кавказскому начальству в трудном и многосложном там служении».

Важен и другой вопрос: что мотивировало с каждым годом возраставшего в чинах и влиянии Буткова лоббировать интересы кавказского наместника и его фракции? Во-первых, управляющий делами Кавказского комитета являлся креатурой военного министра Чернышева, который находился в неофициальной коалиции с Воронцовым. В отличие от других министров, ревностно относившихся к служебным правам и привилегиям кавказского наместника, глава военного ведомства был абсолютно удовлетворен тем, что Воронцов нес полную ответственность за успехи, а главное неудачи в непредсказуемой войне на Кавказе. Полуцарская власть кавказского наместника не угрожала позиции Чернышева и не ущемляла его иерархическое положение, учитывая еще одну его бюрократическую роль – председателя Кавказского комитета. С этой стороны Бутков точно придерживался курса своего ближайшего начальства. Во-вторых, на глазах столичного чиновника обрушилась карьера другого влиятельного бюрократа статс-секретаря Позена, который стал жертвой борьбы Воронцова за максимальную независимость от опеки министров и главноуправляющих.

Падение Позена в иерархической схватке с Воронцовым стало неизбежным при условии полного доверия Николая I, которое оказалось важнейшим и, пожалуй, решающим ресурсом кавказского наместника в борьбе за власть. Это прекрасно понимал Бутков, занявший место отставленного Позена.  «Держитесь и держитесь крепко князя Михаила Семеновича. Он теперь всемогущ полным к нему доверием государя», - советовал летом 1845 г. Владимир Петрович чиновнику министерства финансов и ученому Ю.А. Гагемейстеру, служившему в это время на Кавказе. Этим объясняется проворонцовское усердие управляющего делами Кавказского комитета.

По иронии судьбы, Бутков долгие годы проработал под непосредственным началом Позена, сначала трудясь над составлением Свода военных постановлений, а затем и в Комитете по делам Закавказского края. В 1830-е гг. когда Владимир Петрович быстро продвигался по карьерной лестнице, его руководитель не забывал лично поздравлять подчиненного с получением каждого следующего чина, заканчивая письма видоизмененной канцелярской формулой, в которой заметно приятельское расположение: «С особенным душевным удовольствием, поздравляя Вас с сею монаршею милостию, имею честь быть с совершенным почтением Вашим, милостивый государь, покорнейшим слугою».

Несмотря на тесную связь Буткова с Позеном, потерявшим должность благодаря интригам Воронцова, Владимир Петрович в дальнейшем стал надежным помощником кавказского наместника. Решающую роль здесь сыграло то, что управляющий делами Кавказского комитета, как отмечалось выше, был креатурой Чернышева и действовал в фарватере служебных маневров военного министра.

Начальника канцелярии наместника С.В. Сафонова в первую очередь волновал вопрос об отношениях с министрами. Из писем Сафонова Буткову видно настойчивое желание наместника рассматривать все дела, предусматривавшие издание новых законов, на заседаниях Кавказского комитета. 3 января 1846 г. Бутков сообщил Сафонову об утверждении «Правил об отношениях кавказского наместника» и просил начальника канцелярии «быть к нам (Кавказскому комитету. – А.У.) снисходительными и милостивыми, и главное – не взыскательными.Если будут какие-либо недоразумения, то лучше их прекратить личною нашею перепискою, чем вводить наших добрых начальников (военного министра и кавказского наместника. – А.У.) в какие-либо объяснения. Со своей стороны позвольте мне просить Ваше превосходительство все поручения Ваши здесь возлагать на меня одного. Исполнять их будет для меня самым приятным долгом и первою обязанностью».

Будучи опытным чиновником, Владимир Петрович прекрасно понимал, что исполнить все пожелания ревностно-властолюбивого наместника ему не удастся, а потому пытался обезопасить себя от воронцовского недовольства, уже стоившего карьеры его бывшему начальнику.

С самим кавказским наместником Бутков состоял не в столь интенсивной переписке. Ее тематика ограничивалась ходатайствами М.С. Воронцова о содействии в бытовом устройстве, награждении и денежных выплатах различным лицам от членов грузинского царского дома до рядовых чиновников. Тон писем наместника не оставлял управляющему делами Кавказского комитета выхода: «Зная всегдашнюю готовность Вашего превосходительства к исполнению моих просьб и ходатайств, я не сомневаюсь, что вы и в этом случае не откажете мне в благосклонном содействии своем к доставлении этому прекрасному чиновнику испрашиваемой мною награды». Ситуация изменилась в 1850-х гг., когда Михаил Семенович, уже оставивший Тифлис, лично писал Владимиру Петровичу письма с просьбами обеспечить будущее своих старых сотрудников, в первую очередь С.В. Сафонова и М.П. Щербинина (подробнее об этом будет сказано ниже).  

Среди министров последовательными критиками планов и проектов наместника выступали министр финансов Ф.П. Вронченко и министр народного просвещения С.С. Уваров. Первому, благодаря въедливости чиновников министерских департаментов, удалось уже в 1846 г. серьезно поколебать всевластие наместника и оставить за собой право прямого обращения к кавказским финансовым институтам. В 1846 г. министру финансов удалось сначала замедлить ход рассмотрения проекта о свободной торговле на Кавказе, а затем и вовсе его остановить. Единственным, чего в этой связи добился Воронцов, стало утверждение (15 декабря 1846 г.) нового тарифа для Кавказа, который уменьшил пошлины с некоторых ввозимых в регион товаров. Но сам наместник остался недоволен действием этой половинчатой меры и признавал ее неудачной.

Действия Уварова были не столь эффективны, как атаки министра финансов. Приоритетным направлением преобразований Воронцова стала реорганизации школьного дела на Кавказе и продвижение культуртрегерских инициатив. Это неизбежно привело к нескольким столкновениям с авторитетным министром просвещения. Выделим два таких случая противостояния, относящихся к 1848–1849 гг.

Поводом для первого стало обсуждение в Кавказском комитете проекта «Положения о воспитании кавказских и закавказских уроженцев на счет казны в высших и специальных учебных заведениях империи», подготовленного чиновником администрации наместника В.Н. Семеновым, занявшим в 1849 г. место попечителя Кавказского учебного округа. 29 января 1849 г. Уваров представил в Кавказский комитет свой отзыв о проекте с серьезными замечаниями. Министр просвещения выступил против формирования запасного капитала для нужд нововведения, отвергнул полезность командировок выпускников за границу, раскритиковал намерение освободить кавказских воспитанников от изучения русского языка в университетах, отрицал полезность создания общих классов для изучения кавказских языков. Замечания Уварова, некоторые из которых подозрительно напоминали замечания других министров, были приняты во внимание и учтены в итоговом тексте «Положения».

Спустя полгода в Кавказский комитет поступило обращение Воронцова на издание в Тифлисе литературной газеты на армянском языке под названием «Арарат». Бутков отправил дело на отзыв Уварову. Ответ министра просвещения от 18 июля 1849 г. был написан в резком тоне: «Издатель хотя и испрашивает позволения на литературную газету, однако предполагает помещать в ней и политические статьи… Согласно Высочайшему повелению от 7-го февраля 1832 г. воспрещено дозволять какие-либо новые повременные издания без особого Высочайшего разрешения, и при испрашивании такого разрешения повелено представлять Е.И.В. подробное изложение предметов, долженствующих входить в состав предполагаемого издания и обстоятельные сведения об издателе». Далее Уваров указывал на необходимость разрешать подобные дела в Комитете министров и напомнил о том, что «Главному управлению цензуры неоднократно уже поставлено на вид Е.И.В., высочайшая воля не умножать числа существующих периодических изданий». Однако решительный настрой министра не впечатлил членов Кавказского комитета, принявших следующее решение: «Комитет, усматривая из доставленных наместником кавказским сведений, что политические статьи в газете “Арарат” будут перепечатываемы из газет, издаваемых в России, и что прочие статьи оной газеты будут состоять из местных сведений и известий о торговле, не встречает препятствий к изданию оной». Возможно, единодушие членов комитета было вызвано присутствием на этом заседании кавказского наместника.

Воронцов рассматривал свою службу на Кавказе не как повышение, а скорее как услугу, которую он оказывал Николаю I. Он всегда оставался самого высокого мнения о своих действиях, отстаивая верность принятых решений даже перед неоспоримыми фактами их провала. Так было, например, в случае Даргинской экспедиции 1845 г., раскритикованной А.П. Ермоловым в их личной переписке с наместником. Такой же взгляд распространялся Воронцовым и на дела по гражданскому управлению краем. Наместник не принимал критики и обвинений в административной медлительности, что видно из его частных писем Сафонову. Предложения министров априори вызывали его отторжение: «Все делать разом невозможно, и ежели хотят, чтобы я еще по возможности на несколько времени здесь остался, то не надобно меня принуждать делать то, что я считаю ненужным», – писал наместник начальнику своей канцелярии 12 мая 1848 г.

Безусловно, Воронцов был одним из самых влиятельных сановником Российской империи середины XIX столетия. Издатель «Архива князя Воронцова» П.И. Бартенев в одном из комментариев к эпистолярному наследию наместника сравнил его власть с влиянием всесильного екатерининского фаворита Г.А. Потемкина-Таврического. И, тем не менее, принимая то или иное важное решение, Михаил Семенович часто с иронией добавлял: «Хорошо и то, что мне не надо спрашивать об этом в Петербурге».

Патронажная сеть М.С. Воронцова на Кавказе

Летом 1856 г. в III Отделение Собственной его императорского величества канцелярии пришло письмо с южной окраины империи, которое содержало острую критику деятельности первого кавказского наместника М.С. Воронцова (1844–1854). Поводом к написанию письма стало увольнение с поста наместника Н.Н. Муравьева, управлявшего Кавказом менее двух лет (29 ноября 1854 – 22 июля 1856). Автор послания, скрывшийся за подписью «преданный отечеству сын», обращался к императору Александру II: «Вы пожертвовали Муравьевым в угодность Воронцову (рука не слушается, чтобы назвать его князем) и гнусным его клевретам». Этим подразумевалось, что только такой принципиальный и честный человек как Н.Н. Муравьев был способен избавиться от наследия Воронцова или, как обозначено в письме, свернуть с «воронцовской колеи». По мнению «преданного отечеству сына», воронцовское правление на Кавказе стало воплощением «аристократического деспотизма», основанного на всесилии и безнаказанности партии самого наместника и его жены Елизаветы Ксаверьевны.

В анонимном разоблачении подчеркивалось, что всесильный вельможа и его партия сильнее имперского закона: «Что по закону сделать нельзя, а для князя Воронцова закон нарушать можно». Заключение антиворонцовской эпистолы предупредительно-минорное, автор представил не самую лестную характеристику нового наместника А.И. Барятинского, ложно напророчив коллапс российской политики на Кавказе: «Но трудно надеяться на человека (А.И. Барятинский – А.У.), цель и способности которого нигде еще не выказались, и который вообще очень мало еще приготовлен и должен будет, по крайней мере, на первый раз, подчиниться людям, составляющим грязное поколение прежнего властелина своего Воронцова».

Письмо осталось без монаршего внимания и политических последствий. Спустя три года А.И. Барятинский пленит предводителя горцев Чечни и Дагестана Шамиля, что станет решающим эпизодом в истории многолетней Кавказской войны. Однако, несмотря на ложное пророчество «преданного отечеству сына», в его письме зафиксировано очень важное явление в истории присоединения Кавказа, а именно существование обширной и могущественной партии первого кавказского наместника. Власть российских высших бюрократов, в том числе наместников и генерал-губернаторов складывалась из доверия монарха и сети патрон-клиентских связей. Широта и устойчивость последних приводила к формированию партий или фракций, которые обеспечивали устойчивость и независимость положения патрона, в данном случае наместника.

Значительным информационным потенциалом в этом отношении обладают письма Воронцова Буткову, которые ранее не использовались для изучения патронажных сетей на юге империи. Корпус писем насчитывает всего два десятка посланий, в которых упоминаются как известные исторические фигуры, в частности С.В. Сафонов и М.П. Щербинин, так и малоизвестные личности, биографии которых могут быть восстановлены лишь фрагментарно на основании просопографического материала. Очевидно, что личные обращения наместника к управляющему Кавказского комитета показывают высокую степень покровительственного внимания, которое Воронцов демонстрировал в отношении патронируемых лиц и их интересов.

Анализ эпистолярного массива для выявления социальной и корпоративной основы власти крупных государственных деятелей уже применялся в исследовательской практике. Польский историк В. Тыгельский успешно реконструировал «социальную систему» магната Яна Замойского, который в конце XVI в. являлся великим коронным канцлером и великим коронным гетманом Польши. Работа Тыгельского базируется на переписке Замойского со своими многочисленными сторонниками. Изучение писем о покровительстве является не менее надежным средством для реконструкции неформальных связей и патронажных сетей. В них Воронцов непосредственно выступает в качестве патрона и заступника членов собственной партии.

Партия наместника состояла из представителей различных корпораций: военных, чиновничества, местного дворянства, духовных лидеров, купеческих кругов. Такое разнообразие объясняется как особенностями личности кавказского наместника, сочетавшего в себе качества вельможи, армейского предводителя, хозяйственника, так и социально-политическими условиями края, которым он руководил. Если в Чечне, Дагестане и Черкесии пылала Кавказская война, то вся территория Закавказья, а также центральные районы Северного Кавказа ожидали административных, социальных и экономических преобразований, без которых имперская администрация рисковала и здесь вернуться к проблеме «покорения неприязненного края».

В рамках партии Воронцова важную роль играли три генерала: В.О. Бебутов, М.З. Аргутинский-Долгорукий, Н.С. Завадовский. Василий Осипович Бебутов занимал вторую по важности (после наместника) должность в российской администрации на Кавказе – начальник гражданского управления Закавказским краем. На этом посту он сменил генерала П.А. Ладинского, уволенного от службы 8 ноября 1847 г. Отставка последнего стала следствием его открытого фрондирования против наместника и ближайшего воронцовского окружения. Петр Антонович Ладинский считал, что его незаконно отрешили от участия в делах административного управления краем и говорил об этом открыто. Однако, в действительности Ладинский первоначально пользовался широким доверием Воронцова, который поручал начальнику гражданского управления разрешение ответственных вопросов. Именно Ладинский занимался урегулированием отношений между землевладельцами-агаларами и крестьянским населением мусульманских провинций Южного Кавказа. Он же вел расследование о резонансной пропаже почтового чемодана, в котором было 40 тыс. руб. серебром. В обоих начинаниях генерал не преуспел. Агалары, как это стало ясно спустя несколько лет, несмотря на дарованные привилегии так и не стали надежной опорой империи в регионе. Вина подозреваемых в похищении казенных денег князя Яссе Андронникова и чиновника Форостовского так и не была доказана.

Сомнения в способностях генерала высказывал в письмах к наместнику А.П. Ермолов: «Не знаю, где приобрел он (Ладинский – А.У.) знание гражданских дел, но прежде не отличался он подобными способностями», - писал бывший «проконсул Кавказа» еще в феврале 1846 г. Спустя год Ермолов положительно оценил перемену в воронцовской администрации: «Не думаю, чтобы можно жалеть об удалении Ладинского, который знал хорошо дела, но только одни плутовские. Я хорошо знаю эту знаменитость, весьма способную быть шпионом! В Бебутове ты можешь иметь человека верного и дельного».

Назначение Бебутова было рискованным шагом кавказского наместника. Дело в том, что Василий Осипович фигурировал в деле о поддельных документах, которые выдавались Ахалцихским правлением туркам, переселяемым с территории, отошедшей к Российской империи по Адрианопольскому миру 1829 г. Воронцов ходатайствовал в Кавказский комитет о прекращении дела, но этого удалось добиться только после благосклонного вмешательства императора Николая I, что избавило Бебутова от продолжения следствия и возможного суда.

Воронцов не ошибся в своем новом сотруднике. Новый начальник гражданского управления стал ключевой фигурой не только в администрации края, но и в партии наместника. Отметим, что принимать участие в разрешении крупных административных проектов Василий Осипович начал еще до своего официального назначения. Уже в октябре 1847 г. наместник отправил Бебутову для отзыва бумаги по «агаларскому вопросу».

Василий Осипович подчеркивал свою полную лояльность наместнику даже в личной переписке с высоко ценившим его Ермоловым, который безуспешно провоцировал начальника гражданского управления на опасную откровенность вопросами о причинах отставки двоюродного брата – Сергея Николаевича Ермолова – с поста тифлисского военного губернатора.

В годы наместничества на Кавказе Воронцов стремился реализовать проект «нового человека» для службы на южной окраине империи. Открытие новых учебных заведений и перевод на регулярную основу практики обучения кавказских уроженцев в высших российских учебных заведениях – все это было направлено на создание универсальных бюрократов. В.О. Бебутов и М.З. Аргутинский-Долгорукий являлись выпускниками Тифлисского благородного училища и служили примером успешности имперской социальной инженерии. Поэтому имена этих двух генералов были неслучайно упомянуты наместником в речи на торжественном открытии Кавказского учебного округа 5 апреля 1849 г.

Василий Осипович принимал участие во всех нововведениях, которые сопровождали деятельность наместника. В 1850 г. в Тифлисе было учреждено Кавказское общество сельского хозяйства. Его президентом был избран  Воронцов, а вице-президентом Бебутов. Первым региональном отделом Императорского русского географического общества в 1851 г. стал кавказский с центром в Тифлисе. Покровителем отдела был кавказский наместник, а его помощником и председателем отдела выступил Бебутов. Василия Осиповича связывали с Михаилом Семеновичем не только формальные, но, вероятно, и дружеские отношения. Об этом отчасти свидетельствует то, что по воспоминаниям А.М. Дондукова-Корсакова, служившего в 1846–1852 гг. адъютантом Воронцова, именно Бебутов обычно составлял компанию наместнику за вечерней карточной игрой. 

М.З. Аргутинский-Долгорукий показал себя в годы наместничества Воронцова и как талантливый боевой генерал, и как эффективный администратор. Огромный военный опыт Моисея Захаровича в противостоянии с горцами на Северо-Восточном Кавказе во многом определил его место среди ближнего воронцовского круга. Наместник, как известно, особенно ценил в подчиненных практический военно-административный опыт. После нескольких экспедиций, предпринятых Аргутинским-Долгоруким в 1845–1846 гг. в Дагестане, 1 января 1847 г. он был назначен Дербентским военным губернатором, а спустя несколько месяцев занял должность командующего войсками Прикаспийского края, включавшего территорию Дербентской губернии с Самурским и Даргинским округами. В том же году Аргутинский-Долгорукий сыграл ключевую роль в битве за Салты, которая завершилась победой Отдельного Кавказского корпуса. По ходатайству наместника генерал был награжден престижным орденом Белого Орла. В следующем году за снятие осады с аула Ахты Моисея Захаровича пожаловали в кавалеры одного из высших российских орденов Св. Александра Невского. Воронцов в личных беседах с Николаем I отмечал успешность действий генерала. Об этом он писал Моисею Захаровичу летом 1849 г.: «Вы можете себе вообразить, как лестно говорить об вас и об ваших делах и государь ожидает с нетерпением известий о движениях ваших».   

Аргутинский-Долгорукий определял тактику военных действий Отдельного Кавказского корпуса на самом сложном театре Кавказской войны – в Дагестане и Чечне. Между ним и наместником сложились доверительные отношения, о чем свидетельствует их оживленная партикулярная переписка за 1849–1853 гг. Именно Аргутинскому-Долгорукому кавказский наместник поручил своего сына С.М. Воронцова, служба которого была одной из постоянных тем переписки Михаила Семеновича и Моисея Захаровича. Так, в августе 1849 г. генерал сообщал наместнику: «Князь Семен Михайлович служит с большим усердием и отправляет свои обязанности с отличною точностью. Об этом я докладываю вашему сиятельству не как родителю Семена Михайловича, а как нашему главнокомандующему, потому что капитан князь Воронцов вполне заслуживает это мое засвидетельствование как молодой человек с молодеческим духом и как строгий исполнитель службы. Он жалеет постоянно только о том, что до сих пор здесь не представлялся ему еще случай к такому отличию, которое дало бы ему право на внимание начальства, им лично заслуженное».

Воронцов ценил внимание, которое Аргутинский-Долгоруков оказывал его сыну, но иногда главнокомандующему приходилось ограничивать усердие своего верного подчиненного. В сентябре 1849 г. Михаил Семенович писал генералу: «Теперь остается мне благодарить вас еще раз за все ваши милости Семену Михайловичу. Я боюсь, что чин полковника для него получить рано, но в таком случае пусть дадут ему 2-го Анну».

Наместник поручил Аргутинскому-Долгорукому вести секретные переговоры со знаменитым наибом Шамиля Хаджи-Муратом, который вышел на российские позиции 23 ноября 1851 г. Воронцов был недоволен подобным исходом, так как рассчитывал использовать Хаджи-Мурата против имама Шамиля. В письме к генералу еще от 24 ноября 1851 г. наместник подчеркивал, что «Гаджи-Мурат хотя бы был и слаб, но показывая зубы Шамилю гораздо нам полезнее в Аварии, нежели оставив ее и явившись к нам». В положении почетного пленника Хаджи-Мурат оказался не нужен Воронцову, что во многом предопределило скорую гибель бывшего наиба Шамиля.

О близких, неформальных отношениях, которые связывали наместника с Аргутинским-Долгоруким, говорят и некоторые красноречивые детали их переписки. Еще в конце 1840-х гг. здоровье командующего войсками Прикаспийского края в результате многочисленных военных экспедиций, проводимых в тяжелых условиях, сильно пошатнулось. Моисея Захаровича консультировал личный врач наместника Э.С. Андреевский, сам имевший значительное влияние на работу воронцовской администрации. Свои послания генералу наместник завершал эксклюзивной формой подписи: «приятель ваш князь Воронцов».

Николай Степанович Завадовский с 1848 г. занимал важнейший пост командующего войсками на Кавказской линии и в Черномории. В воспоминаниях генерала М.Я. Ольшевского образ Н.С. Завадовского непригляден, но его возвышение прямо связывается с покровительством наместника: «Он до того умел ходить на задних лапках и прикидываться тихим простачком, что очарованный его скромностью и безграничною покорностью граф Воронцов видел в нем честнейшего и преданного слугу царского… Осыпанный ласками и почестями своего мощного патрона, нельзя сказать, чтобы он оставил по себе добрую память». Завадовский быстро оценил бюрократическое влияние первого кавказского наместника и стремился войти в доверенный круг. Об этом свидетельствует восторженный тон его писем к  Воронцову, который отчасти подтверждает и оценку Ольшевского. В декабре 1845 г., поздравляя наместника с Новым годом, Николай Степанович писал: «Вполне счастливый милостями вашего сиятельства, я об одном только молю всевышнего творца – да хранит он под святым покровом своим драгоценную жизнь вашу на многие лета, для славы всей России, для блага Кавказского края!». Воронцов внимательно относился к содержанию и тону писем ближайших сотрудников. Падение П.А. Ладинского современники связывали с пассажем в его письме, где описывая свои чувства от взятия аула Салты, глава гражданского управления привел надпись на медали «В память Отечественной войны 1812 года»: «Не нам, не нам, а имени Твоему». Наместник понял эту фразу как намек на то, что победа была достигнута не его полководческим даром, а только благодаря высшим силам и участь Ладинского была решена. Послания Завадовского прямолинейны и льстивы, но, разумеется, связывать покровительство Воронцова только с ними – чрезвычайное упрощение. Наместник, вероятно, надеялся на возможность мирного покорения черкесов. С этой целью на Кубани устраивалась меновая торговля, велись переговоры с черкесской знатью. Завадовский предпринимал усилия в этом направлении, и наместник рассчитывал на его опытность и связи с коренным населением.

Кавказ, как и другие окраины Российской империи, управлялся военными, поэтому наличие доверительных отношений с генеральской элитой было определяющим фактором прочности и эффективности власти наместника. В.О. Бебутов, М.З. Аргутинский-Долгорукий и Н.С. Завадовский занимали ключевые позиции в системе региональной администрации, и все они были связаны с Воронцовым патрон-клиентскими отношениями. Фронда, которая могла сформироваться вокруг Ладинского, была заблаговременно обезглавлена его отставкой.

Решение дел гражданского управления Кавказским краем при Воронцове преимущественно проходило в канцелярии наместника, директором которой являлся многократно проверенный в службе и верности Степан Васильевич Сафонов. Он начал карьеру в 1825 г. в канцелярии Воронцова, который в это время занимал должность Новороссийского и Бессарабского генерал-губернатора. Сафонов, как и другой влиятельный чиновник кавказской администрации – Михаил Павлович Щербинин – являлись креатурами Воронцова, который оценил их деловые способности еще до назначения кавказским наместником, а затем привез их с собой в Тифлис. Отметим, что интервенция «новороссийских» чиновников на Кавказ при вступлении Воронцова в должность наместника не стала массовой. Данные «Ведомостей о переменах в личном составе Главного управления Закавказского края» за 1846–1847 гг. показывают, что переводы чиновников из Новороссии на Кавказ были относительной редкостью. В 1846 г. зафиксировано три таких случая, при этом речь идет о назначениях на позиции контролера Счетного отделения канцелярии наместника (наместником назначен титулярный советник Федоровский, ранее служивший в Одесской конторе коммерческого банка), областного архитектора Каспийской области (назначен Одесский городовой архитектор Камбиаджио) и участкового заседателя Уканашхарского участка Сигнахского уезда (назначен отставной прапорщик Павловский, ранее служивший помощником управляющего Еврейскими колониями Херсонской губернии). Среди молодых чиновников канцелярии наместника только один из двенадцати ранее служил в канцелярии Новороссийского и Бессарабского генерал-губернатора, а еще один являлся выпускником Одесского лицея Ришелье.

Тем не менее, ключевую роль играли именно «новороссийские» чиновники-ветераны. Сафонов находился в переписке с Бутковым по широкому кругу вопросов управления Кавказским краем: от вопроса об особых мундирах чиновников кавказской администрации до определения стратегии противостояния министрам и главноуправляющим. Отношения управляющего делами Кавказского комитета и директора канцелярии кавказского наместника были доверительными, но официальными. Бутков на многое в работе воронцовской администрации смотрел критически, но писал об этом не  Сафонову, а Ю.А. Гагемейстеру, отмечая, что сообщать свои предложения по усовершенствованию работы наместнической канцелярии непосредственно ее директору «весьма неловко». Но это не мешало совместной работе двух талантливых чиновников-канцеляристов.

За годы, проведенные с Воронцовым, Сафонов приобрел его полное доверие. Наместник поручал главе своей канцелярии самые ответственные миссии, в том числе представление интересов Кавказского края лично перед императором.  В «Архиве князя Воронцова» опубликована запись разговора  Сафонова и Николая I, которая датирована 28 сентября 1846 г. Глава канцелярии свободно и аргументировано представлял позицию наместника по многочисленным административным и финансовым вопросам. И хотя убедить царя в необходимости дать Кавказу режим свободной торговли Сафонову не удалось, содержание этой беседы показывает высокий статус собеседника императора в политической системе наместничества. Глава канцелярии был щедро вознагражден благодаря покровительству наместника. 19 декабря 1851 г. его произвели в тайные советники с назначением в Сенат. На новом месте службы С.В. Сафонов также не затерялся и стал известен ревизией Пензенской губернии в 1858–1859 гг.

Сенатором стал и М.П. Щербинин, который, как и Сафонов, начинал службу у Воронцова в 1825 г. Чиновник был с наместником в Даргинской экспедиции 1845 г., а в следующем году, уже в чине действительного статского советника, был назначен директором походной канцелярии и секретной части воронцовской канцелярии. После перехода Сафонова на службу в Сенат именно Щербинину было поручено управление канцелярией наместника. Эта перемена в кавказской администрации была встречена частью чиновничества с энтузиазмом. По воспоминаниям кавказского чиновника-ветерана В.А. Дзюбенко, «со вступлением его (Щербинина – А.У.) в должность, дела по управлению пошли быстрее, направление их стало благотворнее, без натяжек, без криводушия и без всяких измышлений».

В начале 1855 г., когда Воронцов уже покинул Кавказ, Щербинин оставался на службе в крае, но его карьера могла закончиться при новом наместнике Н.Н. Муравьеве, который в феврале 1855 г. написал «открытое» письмо А.П. Ермолову с критикой положения дел на южной окраине. Ожидалось, что новый наместник проведет тотальную ревизию воронцовского наследия, в том числе ждали и перебора чиновников.

Михаил Семенович не забыл и не бросил Щербинина. В письме к  Буткову от 19 января 1855 г. бывший кавказский наместник назвал своего бывшего подчиненного «30-летним сослуживцем и истинным другом». В своем послании Воронцов сообщает, что советует Щербинину «сойтись» с Муравьевым, но сомневается в возможности этого и в связи с этим просит содействия о переводе своего верного чиновника и друга на службу в Сенат, «как то было сделано для С.В. Сафонова». Бывший наместник признается, что сам уже не имеет возможности представить чиновника к новому назначению и надеется на помощь Буткова. При этом Михаил Семенович подчеркивал важность для него данного дела. «Я прибегаю к вам с покорнейшей просьбой дать мне ваше мнение, как поступить в пользу Щербинина, которого я люблю от всей души и с которым я уже теперь 30 лет служу в самых близких отношениях». 24 января 1856 г. Щербинина произвели в тайные советники и назначили на службу в Сенат. Тем самым он полностью повторил карьерный путь, проделанный пятью годами ранее Сафоновым.

Из чиновников, служивших в Новороссии, а после оказавшихся в составе администрации первого кавказского наместника необходимо отметить А.М. Фадеева – отца известного публициста Р.А. Фадеева и деда выдающегося реформатора С.Ю. Витте. Андрей Михайлович прошел большой служебный путь и успел прослужить в различных институтах администрации. В 1815–1818 гг. А.М. Фадеев занимал должность товарища главного судьи Новороссийской конторы опекунства; в 1818–1834 гг. он уже председатель Екатеринославской конторы иностранных поселенцев. Находясь на этой должности, Фадеев близко сошелся с Воронцовым. Летом 1825 г. чиновник сопровождал Новороссийского генерал-губернатора в путешествии по поселениям иностранных колонистов обширного края. Осенью того же года генерал-губернатор доверил Фадееву организовать встречу императора Александра I в Молочанских колониях Таврической губернии.

В 1835 г. чиновника переводят в Астраханскую губернию на должность главного попечителя калмыцкого народа, а спустя четыре года Фадеев вновь поменял место службы и отправился в Саратовскую губернию, где в 1841–1846 гг. исполнял обязанности гражданского губернатора. Связь чиновника с  Воронцовым в эти годы не прервалась и даже усилилась. Дело в том, что в Саратовской губернии находились крестьянские хозяйства, которыми владел новороссийский генерал-губернатор. Воронцов просил Фадеева содействовать  доставлению сведений о состоянии этих хозяйств и их управлении. Судя по содержанию писем Михаила Семеновича к саратовскому губернатору за 1842–1843 гг., Андрей Михайлович охотно исполнял просьбы своего бывшего начальника. Показательно, что об этих связях с Воронцовым воспоминания  Фадеева умалчивают.

В 1846 г. в результате многочисленных ревизорских проверок и должностных расследований, которыми саратовского гражданского губернатора изводил министр внутренних дел Л.А. Перовский, Фадеев попросил увольнения от должности. О своем отчаянном положении губернатор известил Сафонова, с которым был знаком по службе в Новороссии. Директор воронцовской канцелярии доложил о сложившейся ситуации Михаилу Семеновичу, и кавказский наместник нашел место для старого сослуживца, помогавшего с хозяйственными хлопотами, в Совете главного управления Закавказского края. Отметим, что назначению чиновника на Кавказ препятствовал Л.А. Перовский и окружение министра внутренних дел, о чем известно из переписки Буткова и Сафонова. Дальнейшая карьера Фадеева была связана с Кавказом: в 1848 г. его произвели в действительные статские советники; в 1850 г. он получил должность управляющего экспедицией государственных имуществ при Главном управлении Закавказского края, а в 1858 г. получил чин тайного советника.

Многочисленные административные реформы и модернизация гражданской жизни Кавказского края требовали опытных чиновников, способных выдерживать серьезные должностные нагрузки. Не меньшее значение имело личное доверие наместника. В условиях служебно-иерархического противостояния с министрами и главноуправляющими, Воронцов на ключевые места предпочитал назначать проверенных и хорошо знакомых ему людей. Первый кавказский наместник был щедр на награды и представления к повышению – это стимулировало и усердную работу, и верность его партии. «Думаю, что при 4 тыс. рублей серебром всегда можно иметь хороших работников в Совете, особенно князю Михаилу Семеновичу, охотнику и награждать, и поощрять», - писал в связи с этим Бутков Гагемейстеру.

Одним из первых больших преобразований, за которое взялся Воронцов, стало дело о признании грузинских княжеских и дворянских родов. «Еще во время проезда моего чрез Имеретинскую область и тотчас по приезде в Тифлис, - писал наместник военному министру А.И. Чернышеву 30 сентября 1845 г., - я получил несколько просьб и записок об утверждении прав на дворянское и княжеское достоинство и о приведении к концу этого дела, продолжающегося уже несколько лет». Однако, несмотря на все усилия администрации наместника и управляющего Кавказского комитета Буткова, нобилитация грузинского дворянства была законодательно подтверждена только пять лет спустя – 6 декабря 1850 г.

Считалось, что Воронцов особенно энергично стремился защищать интересы грузинской аристократии, а наиболее красноречивым примером такого рода являлось его безусловное покровительство князьям Орбелиани. В письмах к Буткову кавказский наместник неоднократно напоминает о своих ходатайствах к награждению представителей фамилии Орбелиани, а также просит управляющего Комитета министров содействовать интересам данной семьи. Чем было вызвано такое покровительственное внимание наместника?

По воспоминаниям Фадеева, Воронцов проникся симпатией к князьям Орбелиани еще во время своей службы на Кавказе под началом П.Д. Цицианова в 1803–1805 гг. В сопровождении грузинских князей тогда еще граф Михаил Семенович проехал через Лорийскую степь (Александропольский уезд Эриванской губернии), которую Орбелиани считали своим владением. В действительности, каких-либо законных прав грузинские князья на эту территорию не имели, но это не помешало им уверить Воронцова в справедливости своих притязаний. Спустя сорок лет, вернувшись на Кавказ во власти наместника, Михаил Семенович поспешил окончательно решить вопрос о Лорийской степи в пользу князей Орбелиани. Формально ему это удалось, но, ввиду некоторых очевидных противоречий в составе документов о принадлежности спорной территории, дело не двигалось и Орбелиани не могли вступить во владение. Новый наместник Н.Н. Муравьев, разобравшись в запутанном деле, в начале 1856 г. запросил Кавказский комитет о его пересмотре. Запрос Муравьева оставался без разрешения на протяжении года. Однозначно судить о причинах такой медлительности комитета невозможно, но представляется, что определенную роль сыграло письмо Воронцова Буткову от 14 сентября 1854 г., в котором бывший наместник писал о проблемах семьи Орбелиани по управлению их имениями. Михаил Семенович отмечал, что в случае решения дела в пользу Орбелиани «первая фамилия Грузии будет обеспечена и не будет принуждена, как теперь, обращаться к разорительным займам у армянских капиталистов». В 1857 г. в Кавказском комитете было принято решение оставить Лорийскую степь за Орбелиани. С этим согласился новый кавказский наместник А.И. Барятинский, который пообещал Воронцову решить дело в пользу грузинских князей летом 1856 г. на коронации Александра II.

Бутков никогда не оставлял без внимания послания состарившегося экс-наместника. Некоторые письма к управляющему делами Кавказского комитета Воронцов начинал с показательного оборота: «Любезный Владимир Петрович, вы так меня избаловали всегдашней вашей благосклонностью и полезными действиями вашими по делам кавказским, что я без угрызений совести обращаюсь к вам…». Именно так начиналось письмо Михаила Семеновича от 7 февраля 1856 г., в котором он просил содействия Буткова в очередном хлопотном деле князей Орбелиани. По решению суда грузинские князья должны были выплатить 80 тыс. рублей серебром, что могло их полностью разорить. Воронцов выкупил их долг за 22 тыс. рублей, но просил помощи Буткова для его окончательного разрешения в пользу Орбелиани. «Хотя конечно я буду рад получить назад мои 22 тыс. рублей, но я желаю справедливого конца этому делу для пользы самих Орбелиановых, многих из которых я люблю и желаю им всякого добра», - писал Михаил Семенович.

Среди семейства Орбелиани наиболее близко к наместнику стоял Макарий Фомич Орбелиани, которого в своих письмах и дневнике Воронцов именовал просто Мамука. А.М. Фадеев отнес его к фаворитам наместника, попутно охарактеризовав как «храброго, умного, очень милого грузинского человека». В августе 1853 г. в Елизаветпольском уезде была ограблена почта с крупной казенной суммой. Выяснилось, что М.Ф. Орбелиани, занимавший должность уездного начальника, отправил дорогой груз ночью без большого прикрытия. Этим с успехом и воспользовались грабители. Учитывая неформальные отношения князя с наместником, происшествие могло обойтись для М.Ф. Орбелиани без последствий. Но в Кавказский комитет поступил донос с подробным изложением всех обстоятельств дела. Члены комитета посчитали обвинительные доводы достойными доверия, и любимцу наместника грозило взыскание всей потерянной суммы в виде секвестра фамильных имений.

В письме к Сафонову от 3 августа 1854 г. Воронцов отмечал, что это дело «задело» его «до глубины сердца». Наместник подчеркивал, что несправедливость в отношении «доброго Мамуки и его милого семейства» вызывает «уныние и печаль всего грузинского дворянства». Михаил Семенович просил помощи А.И. Чернышева, а Сафонов получил такие инструкции: «Поговори, не теряя ни минуты с нашим почтенным Владимиром Петровичем (Бутковым – А.У.), ты знаешь все, что касается до Мамуки, до его семейственных дел и вообще до грузинского дворянства».Воронцов отмечал, что просит Сафонова приложить все возможные усилия, и, в случае успеха, тот «заслужит благодарность не только всех знакомых, но и всей Грузии».

М.Ф. Орбелиани счастливо избежал разорительного взыскания. Воронцовское покровительство и в дальнейшем не раз спасало эту грузинскую фамилию от больших неприятностей. Орбелиани смогли сохранить свое влияние и при других наместниках. В 1859 г. князь Г.Д. Орбелиани возглавил Совет кавказского наместника А.И. Барятинского, ему принадлежит разработка проекта земельной реформы на Северном Кавказе, которая проводилась в крае с 1863 г.

Финансы Тифлиса и всего Закавказья были в руках армянских коммерсантов. Генерал М.Я. Ольшевский вспоминал: «Главные богачи и хозяева Тифлиса – армяне; в их руках сосредотачивается вся торговля». «Путеводитель и собеседник в путешествии по Кавказу» приводил такие данные: «Почти невероятно, но, вместе с тем, достоверно, что в 1803 г. в Тифлисе считалось до 2 700 домов, из которых только 4 дома принадлежало собственно грузинам и пятнадцать грузинским князьям, остальные же все принадлежали армянам; таким образом, столица Грузии составляла тогда вполне армянскую собственность». Согласно статистике «Кавказского календаря» на 1847 г. в Тифлисе насчитывалось 1926 ремесленников, из которых 1448 были армянами. Воронцов уже с самого приезда в Тифлис начинает выстраивать отношения сотрудничества с армянской элитой. Этому способствовали его давние связи с армянским патриархом Нерсесом V, начало которых было положено еще в 1803 г., когда молодой граф Воронцов служил под началом П.Д. Цицианова, а архимандрит Нерсес вел переговоры от имени эриванского хана. В 1828–1843 гг. Нерсес занимал место епархиального начальника Бессарабской области и регулярно встречался с новороссийским генерал-губернатором Воронцовым в Одессе. Неформальные отношения с патриархом Нерсесом V значительно способствовали налаживанию взаимопонимания между наместником и влиятельным армянским купечеством.

Наибольшим авторитетом среди армянских коммерсантов пользовался Иван Мирзоев, занимавшийся шелководством и рыбными промыслами. В письме к Буткову от 6 октября 1852 г. кавказский наместник просил содействия управляющего Кавказского комитета в успешном рассмотрении его представления о награждении Мирзоева орденом Св. Анны 2-ой степени: «Я убедительно прошу ваше превосходительство не отказать доставить просимую мною для него награду». Отметим, что ко времени представления наместника предприниматель уже несколько лет носил орден Св. Станислава 4-ой степени. Вместе с письмом Буткову  Воронцов пересылал и записку А.И. Чернышеву с представлением награды для армянского купца, в которой наместник отмечал: «Во время семилетнего моего управления Кавказом, я находил всегда в Мирзоеве не только человека готового содействовать правительству всякий раз, когда я к нему обращаюсь, но еще и человека, полезного своими советами, устраняющего собственную личность и всегда готового помогать мне для интересов казны… Кто бы не был на моем месте, я или другой, необходимо всегда будет обращаться к советам Мирзоева и к его весу в общественном мнении».

Перед отъездом в отпуск для поправки здоровья весной 1854 г. Воронцов составил подробную инструкцию для генерала Н.А. Реада, вступившего в кратковременное исполнение должности наместника. Подчеркнув значение армянского купечества для успешного развития Кавказского края, Воронцов особенно рекомендовал Мирзоева: «Он нам оказал весьма большие услуги как принятием на себя многих дел, для которых не было охотников или отысканием таковых».

Воронцовские рекомендации не остались без внимания. Мирзоев не только получал новые награды, но и остался близок имперской администрации при Барятинском. Воронцов представлял к наградам и других армянских коммерсантов, в том числе таких влиятельных как Аршакуни и Мириманов. Но очевидно, что наибольшим доверием наместника пользовался Мирзоев. 

 «Semper immota fides» («Вечная непоколебимая верность») – написано на фамильном гербе Воронцовых. Михаил Семенович, безусловно, был предан династии Романовых и на протяжении всей жизни служил Российской империи. Но была и другая преданность – верность своей партии. Кавказский наместник последовательно отстаивал интересы своих сотрудников, способствовал их карьере, обеспечивал протекцию в периоды служебной турбулентности. На Кавказе ему удалось сформировать надежную патронажную сеть, которая исключала оппозицию и была основой регионального самовластия наместника. Формирование верной фракции было необходимо и в контексте противостояния с министерской бюрократией, связи которой с местными институтами пресекались или предельно формализовались. Верность клиентов обеспечивалась повышениями, наградами и материальным достатком. Система, созданная Воронцовым, оказалась долговечной. Его преемники также опирались в столице на Кавказский комитет и его управляющего, а в пределах наместничества – на те же корпорации и отдельных лиц, которым покровительствовал и первый кавказский наместник.

Не только кавказский наместник

Противостояние с министрами, вызванное беспрецедентными служебными правами кавказского наместника, в целом складывалось в пользу Воронцова. Перевес сил в пользу Тифлиса объяснялся популярностью наместника, а также неформальной коалицией с военным министром и председателем Кавказского комитета А.И. Чернышевым. Последнее предопределило направление канцелярско-бюрократического усердия Буткова, превратившего Кавказский комитет в столичное представительство наместника. Преемники Воронцова продолжили борьбу за административную автономию, которая в годы наместничества Н.Н. Муравьева (1854–1856), А.И. Барятинского (1856–1862), великого князя Михаила Николаевича (1862–1881) приобрела новые формы и содержание.

Необходимо отметить, что бюрократические столкновения кавказских наместников и центральных ведомств не были чем-то уникальным. Конфликтовали с имперским центром и сибирские генерал-губернаторы. Особенно ярко это видно на примерах западносибирского генерал-губернатора П.Д. Горчакова (1836–1850) и восточносибирского генерал-губернатора Н.Н. Муравьева-Амурского (1847–1861). Горчаков за стремление к самовластью даже получил прозвище «омский паша». Получив генерал-губернаторский пост, сановник добился права в исключительных случаях обращаться напрямую к императору, минуя министерства. Он настойчиво требовал расширения своих служебных прав и привилегий, оправдывая их необходимость специфическими условиями Сибири и ее отдаленностью от имперской столицы. В одном из писем Горчаков дал резкую отповедь министру внутренних дел А.Г. Строганову: «Вы ни мне, ни моим предместникам не начальник и не судья, что нет закона, подчиняющего генерал-губернаторов вашему сиятельству… а потому покорнейше прошу вас, милостивый государь, на будущее время предоставить суждение о моей службе его императорскому величеству». Как и Воронцов, Горчаков «воевал» с Министерством финансов, в своем случае за право контролировать дела Алтайского горного округа. Западносибирский генерал-губернатор добивался и контроля над деятельностью прокурорского надзора. Горчаков достиг желаемого после большого конфликта с Министерством юстиции, урегулировать который пришлось императору Николаю I.

Схожей линии поведения в отношении министерств следовал восточносибирский генерал-губернатор Н.Н. Муравьев-Амурский (1847–1861). Несмотря на то, что к моменту своего «сибирского» назначения Н.Н. Муравьев был самым молодым генерал-губернатором в России (за несколько дней до принятия должности ему исполнилось 38 лет), он начал действовать самостоятельно и энергично. Прежде всего, новый генерал-губернатор провел масштабные кадровые перестановки, сменив большую часть иркутской губернской администрации. Муравьев-Амурский распекал провинившихся чиновников в грубой форме, что стало причиной многочисленных доносов со стороны обиженных бюрократов. Здесь надо отметить, что Николай I еще в 1846 г. запретил начальникам губерний издеваться и оскорблять подчиненных чиновников, соответствующий циркуляр был подготовлен и распространен министром внутренних дел Л.А. Перовским.

Главным противником Муравьева-Амурского в столице, как и в случаях с Воронцовым и Горчаковым, было финансовое ведомство. Проблемы случались и в отношениях с Военным министерством, которое зачастую игнорировало представления восточносибирского генерал-губернатора о повышениях и наградах. В письме к брату В.Н. Муравьеву (в разное время занимавшему должности Псковского, Олонецкого и Костромского губернатора) Муравьев-Амурский так описывал свое положение в противостоянии с министрами и главноуправляющими: «Никто еще в таком странном положении, как я, не находился, и причина простая: меня выхватил из рядов сам государь и поставил так высоко, что заметили меня и другие, с которыми я однако ж ничего общего иметь не могу… я с ними не родня, не сват и круга их не ищу, поэтому я для них не сносен, а от государя очень далек… а дело у меня важное, где бы надо явное неограниченное доверие». Однако, подобным неограниченным монаршим доверием, которое имел Воронцов, Муравьев-Амурский обладал только в царствование Николая I. С вступлением на престол Александра II 18 февраля 1855 г. его амбициозные предложения наталкивались не только на противодействие министров, но и не находили понимания у императора Николая I, который в письме к великому князю Константину Николаевичу от 16 ноября 1858 г. отмечал: «Жаль, что при всех его (Муравьева. – А.У.) достоинствах, которые никто более меня не умеет ценить, он постоянно стремится к достижению такой власти, которая сделала бы его независимым от центральных управлений, чего я никак допустить не могу». Недостаток царского доверия вкупе с противодействием министерской бюрократии заставили Муравьева-Амурского покинуть пост восточносибирского генерал-губернатора.

Централизация управления и победа столичной бюрократии

Одним из следствий эпохи Великих реформ стала централизация государственного управления. Власть губернаторов теперь если и проявлялась, то скорее в форме самодурства, примерами таких начальников были орловский губернатор П.В. Нехлюдов, пензенский А.А. Татищев, черниговский А.К. Анастасьев. Сильные, независимые наместники и генерал-губернаторы николаевского царствования остались в прошлом. Одним из немногочисленных исключений был великий князь Михаил Николаевич, занимавший в 1862–1881 гг. должность кавказского наместника. Сохранение полуавтономного статуса южной окраины в административной структуре империи обеспечивалось высоким неформальным статусом наместника – брата императора Александра II. Но после убийства царя-освободителя в 1881 г., спустя всего несколько месяцев, Кавказское наместничество было упразднено. Официальными причинами были названы завершение Кавказской войны и необходимость сокращения расходов. Неофициальной причиной ликвидации наместничества стало отсутствие подходящей кандидатуры на место кавказского наместника. В мае 1881 г. Александр III предложил пост кавказского наместника военному министру Д.А. Милютину, но тот «положительно отклонил это назначение, сославшись на свои лета, утомление физическое и нравственное». Новый император не смог найти в ближайшем окружении доверенного человека для назначения на Кавказ. Упразднение наместничества стало большой победой столичной бюрократии во главе с министром финансов М.Х. Рейтерном, который на протяжении 1870-х гг. предпринимал несколько служебно-иерархических атак с целью сократить независимость официального Тифлиса.

В 1881 г. для разработки реформы губернских учреждений была создана Особая комиссия для составления проектов местного управления, которая была больше известна как Кахановская комиссия по имени ее председателя статс-секретарь М.С. Каханова. Общее руководство комиссией осуществлял министр внутренних дел Н.П. Игнатьев, которому в ноябре 1881 г. был представлен проект губернской реформы одесского генерал-губернатора А.М. Дондукова-Корсакова. Последний сопроводил свой проект письмом на имя министра с обстоятельным изложением собственной служебной карьеры и причин разработки плана преобразований.

Ключевым положением проекта А.М. Дондукова-Корсакова было усиление генерал-губернаторской власти, организация ее на новых началах «не в качестве лишь тормозящей дело инстанции, не в виде власти, созданной как бы для поддержания сепаративных стремлений отдельных местностей, а как высший постоянный орган правительственного надзора, нравственно ответственный за благосостояние и правильное развитие края, власть, на обязанности которой в то же время должно лежать постоянное стремление к объединению данной местности с общим государственным организмом России, что имеет особенное значение, ввиду крайне разнообразных этнографических и экономических условий нашего отечества, столь обширного в территориальном отношении и столь разнородного по составу своего населения».

Одесский генерал-губернатор полагал, что в условиях подъема протестного движения в Российской империи «необходима в провинции сильная, самостоятельная и, пользующаяся полным доверием монарха (курсив мой. – А.У.), авторитетная власть, которая могла бы постоянно регулировать далеко не установившиеся еще отношения и сдерживать несвоевременные стремления, увлечения и порывы общества, не говоря уже о том, что в случае обстоятельств чрезвычайных, необходимо иметь на месте крепкую и прочно организованную и знакомую с местными условиями власть, могущую своевременно и безотлагательно принять все потребные, в известных случаях, чрезвычайные меры». Дондуков-Корсаков прекрасно понимал, что его предложения встретят возражения министров: «Не скрываю от себя того недоброжелательства и враждебности, которые встретят взгляды мои в сферах бюрократических».

Игнатьев, видимо, направил проект Дондукова-Корсакова в Кахановскую комиссию, хотя сам одесский генерал-губернатор просил министра передать документ императору. Больших административных последствий проект не имел, как и почти все планы преобразований, которые рассматривались в Кахановской комиссии. Однако сам Дондуков-Корсаков уже 1 января 1882 г. получил новую должность – главноначальствующего гражданской частью на Кавказе.

Местные начальники (генерал-губернаторы и губернаторы) не располагали достаточными правами для сколь-нибудь значительных самостоятельных действий. Примером этого может служить всеподданнейшая записка главноначальствующего гражданской частью на Кавказе С.А. Шереметева (1890–1896) от 20 декабря 1895 г. «Но я бы не исполнил долга верноподданного и почел бы недостойным вашего, государь, всемилостивого доверия, если бы не заявил, что упразднение по Высочайшему повелению 22 ноября 1881 г. должности наместника, изменив коренным образом значение власти главного начальника края, поставило его в условия совершенно другие как по отношению к центральным органам государственного управления, так и к местным их учреждениям, не предоставив ему при этом соответственно усложнившимся условиям жизни достаточных способов к достижению важнейших обязанностей по управлению краем», – отмечал Шереметев. С замечанием кавказского главноначальствующего согласился великий князь Михаил Николаевич (после ухода с поста кавказского наместника занимал должность председателя Государственного совета), оставивший на документе помету: «Не могу не согласиться с этим взглядом».

Противостояние между столицей и окраинами продолжало оставаться фактом административной жизни империи. Но к концу XIX столетия перевес оказался на стороне петербургских бюрократов, местным начальникам оставалось или безрезультатно жаловаться на такой порядок дел, или искать столичных покровителей. В этом отношении примечательна дневниковая запись государственного секретаря А.А. Половцова от 14 декабря 1883 г.: «Визит к донскому атаману Мирскому, который по привычке всех приезжающих в Петербург правителей жалуется на бюрократию, но забывает свою собственную неудовлетворительность».

Формально губернаторы подчинялись только императору и Сенату, но на деле они чаще всего находились под полным контролем министерств и, прежде всего, Министерства внутренних дел. Об этом ярко написано в записках С.Д. Урусова, занимавшего в начале XX в. должности тамбовского вице-губернатора (1902–1903), бессарабского (1903–1904) и тверского (1904–1905) губернаторов. С.Д. Урусов решил держаться в отношениях со столичной бюрократии независимой линии поведения, достойной губернаторской должности. «Одним из самых серьезных недостатков современных мне губернаторов, - писал Урусов, - являлось добровольное наложение на себя министерского и департаментского ига. Перед тем как представляться министру, большинство губернаторов обегали департаменты, сидели подолгу в мундирах в приемной директора Департамента общих дел, советовались с ним о том, как и по поводу чего говорить с министром, прибегали после приема с отчетом о своей “аудиенции” и заходили во все департаментские углы, боясь пропустить влиятельного чиновника и стараясь создать себе “руку” или “ход” для запросов частным образом из губернии по поводу видов и намерений правительства и для толкований и разъяснений в случаях недоразумений и сомнений. Многие губернаторы даже считали нужным тратить свои небольшие средства на угощение департаментских чинов в дорогих ресторанах Петербурга».

Подчиненное положение местных начальников объясняется не только нехваткой полномочий, но также их частой сменой. Сам автор цитированных выше воспоминаний не пробыл ни на одной из своих губернаторских должностей больше двух лет. Сдавая бессарабские дела Урусову, генерал Р.С. Раабен, управлявший здесь в 1899–1903 гг., горько отметил: «Только что я начал знакомиться с губернией, как мне приходится уезжать из нее». Губернаторы не имели возможности выстроить сети патронажных отношений, которые могли бы обеспечить их авторитет и влияние на местах. Наличие таких неформальных, но сильных губернаторских фракций, или кланов, превращали губернаторов в независимые фигуры. Петербургу в этом случае было куда сложнее «тасовать» региональных администраторов, бесконечно переставляя их с места на место. Любое перемещение сильного, обеспеченного сетью неформальных связей губернатора потенциально было способно привести к негативным последствиям, обернуться административным саботажем. «Краткосрочные» же губернаторы не могли рассчитывать на местные элитные группировки по определению, а потому их единственной опорой являлись ведомственные чиновники, подчинявшиеся столичной бюрократии. Именно поэтому для губернаторов царствования Александра III и Николая II было так важно заручиться поддержкой министерств, в противном случае вся их деятельность была парализована.

Правительственный курс на централизацию и бюрократизацию государственного управления нельзя считать успешным. Домодерные модели администрации, основанные на доверии монарха своим местным начальникам, показали себя в ряде случаев более эффективной стратегией. Кавказский наместник М.С. Воронцов или восточносибирский генерал-губернатор Н.Н. Муравьев-Амурский кажутся исполинами государственной деятельности в сравнении с бессильными губернаторами и главноначальствующими рубежа XIX–XX вв. Российская империя оказалась в начале XX в. в административно-политическом тупике: домодерные доверительные отношения были отброшены, а полноценная и эффективная модерная система управления так и не сформировалась. В итоге деятельность местной администрации в основном сводилась к мерам полицейского характера. Особенно это проявилось на окраинах империи, где местные власти занимались в основном охраной общественного порядка и противодействовали национальным движениям. Их преобразовательные инициативы были сведены к минимуму, а если губернаторы и пытались что-то предпринимать в этом направлении, то их намерения «пропадали» в столичной бюрократической волоките. Предпоследний кавказский наместник И.И. Воронцов-Дашков был одним из последних сильных региональных администраторов, при этом масштаб его влияния несопоставим с административными возможностями и привилегиями наместников 1844–1881 гг. Назначенный на Кавказ для «умиротворения края», охваченного революцией, Воронцов-Дашков больше опасался не революционеров, а министров и депутатов.