Против Германии: Г.Н. Трубецкой. Задачи нашей внешней политики (1905) / М.А. Колеров

Веневский [Г.Н. Трубецкой]. Задачи нашей внешней политики // Право. СПб., 1905. Стлб.  2211 - 2217. Публикация М.А. Колерова.

Настоящий кризис в России и способы выйти из него могут быть осуждаемы с двух точек зрения: с точки зрения внутреннего состояния России и с точки зрения международного ее положения и задач нашей внешней политики.

До настоящего времени всеобщее внимание в России было почти всецело устремлено на разработку первой части вопроса. Между тем близок час, когда и вторая часть его приобретет не менее важное государственное и общественное значение.

Характер внешней политики находится в столь прямой зависимости от общего направления экономической и социальной жизни страны, что как скоро последнее определится свободно избранными представителями народа, так одновременно внешняя политика станет в совершенно определенные рамки, хотя осуществление ее правительственными органами будет вероятно обставлено, как и во всех конституционных государствах, гораздо большею самостоятельностью, нежели все прочие отправления, присвоенные бюрократическим учреждениям.

При старом порядке вещей каждое ведомство представляло всецело известную отрасль государственных интересов и естественно заботилось об исключительном преобладании именно их, а не других интересов, входящих в компетенцию другого ведомства. В государстве недоставало объединяющего органа, в котором различные интересы и силы могли бы вылиться в общую определенную формулу.

Лишенная твердой почвы внешняя политика являлась выражением взаимодействия не реальных факторов, а случайных колеблющихся влияний, как внутренних, так и внешних. Она изменялась в связи с изменением во взглядах данного министра, или просто влиятельного лица на экономические и политические интересы России и ей часто приходилось примирять непримиримые взгляды и желания неответственных временщиков. Вследствие этого внешняя политика получила характер чистого оппортунизма, и для выполнения разноречивых требований дипломатии поневоле приходилось прибегать к уловкам и приемам, которые подрывали доверие к русскому правительству и создали за границею опасное убеждение в том, что с Россией трудно столковаться.

Если при таких условиях мог состояться русско-французский союз и принести благотворные плоды, то это зависело главным образом от того, что заключен он был в период мира и, следовательно, не подвергался сильным испытаниям; помимо того, интересы России и Франции нигде не приходили в столкновение в силу естественных условий обоих государств. Способен ли русско-французский союз выйти невредимым и непоколебленным из теперешнего серьезного испытания, в том случае, если не будут подвергнуты коренному изменению некоторые существенные основания нашей внешней политики, об этом речь впереди.

В активе нашей внешней политики значится русско-австрийское соглашение по балканским делам. Успеху его содействовало отсутствие именно тех посторонних влияний, которые лишали в других случаях нашу политику единства и твердости: балканские дела не интересовали различные ведомства, которые и не вмешивались в их разрешение, признавая их как бы входящими всецело в компетенцию ведомства иностранных дел. Благодаря этому министерству иностранных дел удалось последовательно придерживаться соглашения с Австрией. Положительная сторона этого соглашения заключается в следующем: разделяя с Австрией ответственность за совместные действия, Россия меньше рисковала быть вовлеченной в какие-либо осложнения, в то время как мы заняты были на Дальнем Востоке. Однако, если ближе вглядеться в результаты нашей политики на Ближнем Востоке, то вряд ли мы найдем повод к действительному удовлетворению. Соглашение с Австрией вытекало из полного равнодушия к Ближнему Востоку наших государственных деятелей, всецело поглощенных дальневосточной авантюрой. Не имея, однако, ни достаточной смелости, ни достаточной сознательности, чтобы открыто порвать с идейными традициями нашей политики на Ближнем Востоке, наше правительство как бы поручило министерству иностранных дел вести на Балканском полуострове политику бюрократической отписки, оказавшуюся вполне по нашим силам. Наружно как будто признавалось все значение прежних традиций и интересов на Ближнем Востоке. В действительности наши попечения о “единоверных и единокровных нам народностях” сводились к роли околоточных надзирателей, составляющих протоколы о нарушениях общественной тишины и порядка на Балканах. И турки, и славяне скоро разгадали нашу роль, и если влияние наше еще не окончательно утрачено среди христианских народностей Турции, то лишь потому, что последние еще продолжают надеяться на перемену в будущем и верят в русский народ, различая от него случайных его руководителей. Однако, откинув соображения сентиментального характера, следует признать, что наиболее реальная политика не должна никогда пренебрегать такими сильными факторами, каким на Ближнем Востоке является повсеместное обаяние России среди христианского населения.

Так как пассивная политика на Ближнем Востоке не вытекала из зрело продуманной общей программы, то, как водится, она далеко не повлекла за собою всех логических своих последствий. Так, по-прежнему продолжали строиться военные суда в Черном море, одесский военный округ по-прежнему стоил усиленных затрат; между тем не делались затраты на такие надобности, без коих все прочие затраты являлись мало производительными и бесполезными. Достаточно указать на почти полное отсутствие транспортов в Черном море, без чего излишним казалось бы содержание в мирное время усиленных войсковых частей. Таким образом, как в целом, так и в частностях вместо программы царила рутина. Сложный дипломатический аппарат, действующий на Ближнем Востоке, напоминает большую мельницу, которая продолжает шумно работать, и не сразу наблюдатель догадывается, что муку эта мельница перестала выделывать, потому что никто не подсыпает зерна.

В то же время на Дальнем Востоке работали не одна, а целый ряд мельниц, и усердные, но неумелые руки сыпали куда попало зерно, которое попадало и в воду, и под маховое колесо, грозя ежеминутной катастрофой. Остальное зерно растаскивалось догадливыми рабочими. Печальные стороны дальневосточной авантюры не составляют теперь ни для кого тайны. Недавние разоблачения в газетах ярко вскрыли картину хаоса и полного отсутствия единства нашей политики, в которой отдельные ведомства и влиятельные авантюристы хозяйничали каждый по-своему. Если среди этой вакханалии можно, однако, уловить один общий пункт отправления, то несомненно в основе разноречивых предприятий на Дальнем Востоке лежало желание утвердиться на побережье Тихого океана в целях экономических. Одни полагали, что в интересах нашей промышленности достаточно воспользоваться Манчжурией только для транзита, другие шли дальше, замышляли колониальную политику в грандиозных размерах и присоединение к России громадных областей.

Мысль о колониальной политике и о желательности приобретения рынков для сбыта наших товаров зародилась у нас не естественным путем, не от действительного избытка производительных сил в стране, а только из подражания другим государствам и из боязни, что эти последние все расхватают и на нашу долю ничего не останется.

Колониальная политика, развившаяся в промышленных государствах вследствие совершенно естественной и органической необходимости дать исход перепроизводству промышленности и избытку культурных сил, явилась у нас искусственным и мертворожденным насаждением. И главною виною этого печального явления были не столько те или другие лица, сколько тот порядок вещей, при котором не было органа, представляющего верное взаимоотношение между запросами и силами страны, и внешней политике неоткуда было черпать свое содержание и не на что было опереться.

Неразумная жадность побуждала нас захватывать территории, которых мы не в силах были переварить, толкала нас не нелепое соперничество с Англией в Персидском Заливе, и в то же время у нас не хватало сил и средств на развитие промышленности и разработку естественных богатств у себя дома, и мы приглашали иностранных капиталистов смотреть на Россию, как на свою колонию, из которой они могли бы высасывать соки без расходов на содержание колонии.

И вот настал час расплаты за все грехи и аномалии старого порядка. Во что обойдется нам эта расплата, предвидеть еще трудно, но ценою крови и денег Россия получит наконец возможность вступить на путь обновления и покончить навсегда с ветхими и прогнившими устоями старого порядка. На первых же порах придется подсчитать, что имеется у нас в активе, и решить, каковы должны быть отныне руководящие стимулы государственной жизни.

Каков бы ни был состав будущего собрания народных представителей и каково бы ни было различие в их политических взглядах, можно быть уверенным, что большинство сойдется в необходимости долгой культурной работы, направленной к внутреннему возрождению России и коренным реформам всего нашего строя. Старый порядок оставляет наследие государственного долга в 7½ миллиардов рублей и долг этот еще, быть может, значительно возрастет, когда наступит момент ликвидации военных действий. Остались миллионы полуголодных, непросвещенных крестьян, и этот долг не терпит времени расплаты.

Одним словом, на продолжительное время России нельзя будет помышлять о предприимчивой внешней политике, и, наоборот, необходимо будет нам заручиться гарантиями мира и безопасности, без которых невозможна внутренняя культурная работа. Установлению таких гарантий должна служить внешняя политика, построенная на совершенно иных началах, чем доселе: принцип огульного недоверия ко всем иностранным державам, за который нам платили тою же монетою, должен уступить место сознательному направлению политики, при котором возможны будут соглашения и союзы.

В нашем активе остается еще союз с Францией. Когда он был заключен, во Франции никто не мог предвидеть дальневосточной авантюры и последствий, к коим она нас приведет. На Россию смотрели как на европейскую державу, и в двойственном союзе французы видели залог мира на европейском континенте. До самых последних неудач на континенте обманывались на наш счет и думали, что Россия в конце концов справится с своими невзгодами. Но после мукденского поражения у всех открылись глаза на то, сколько слабости и немощности скрывалось за внешним внушительным фасадом нашего государственного здания. Как скоро это было сознано, система европейского равновесия, в которой двойственный союз играл роль противовеса Германии с ее придатками, — система эта подверглась неминуемой опасности. И Германия не преминула воспользоваться случаем, чтобы поколебать это равновесие в самом его основании. Известная речь императора Вильгельма в Марокко, вынужденная немецкими интригами отставка Делькассе и наконец конференция по мароккским делам, — все эти действия Германии, явно враждебные Франции, имели целью, конечно, не мароккский вопрос, в котором интересы Германии, согласно признанию в прошлом году самого имперского канцлера, не замешаны: германская политика метит гораздо дальше. Пользуясь тем, что Россия на время перестала быть европейской державой в полном смысле этого слова, Германия хочет одним ударом уничтожить ненавистный ей двойственный союз и англо-французское соглашение. Изолированная Франция принуждена будет подчиниться условиям, какие угодно будет предъявить Германии. Таким образом, основана будет континентальная гегемония Германии, которой рано или поздно придется подчиниться и побежденной и обессиленной России.

Резкая и энергичная политика Германии, быть может, в силу именно слишком сильной своей резкости произвела повсюду впечатление, превышавшее ожидания берлинского кабинета. И в этот момент обнаруживаются повсеместно течения, которые представляют для нас интерес первостепенной важности.

Во Франции общественное мнение забило тревогу. И естественно прежде всего мысль обратилась к союзу, в котором французы всех партий так недавно еще видели залог обеспечения против воинственных замыслов Германии. Разочарование было неминуемо. Каково может быть значение союза с державою, у которой нет больше флота и которая должна напрячь все свои усилия в бесплодной истощающей борьбе на далекой окраине.

Неудивительно, что такое положение дел создает дилемму, от решения которой зависит дальнейшее существование двойственного союза: с точки зрения французских интересов, война наша с Японией должна быть немедленно прекращена нами, чтобы Россия вновь заняла свое место в Европе; иначе союз утратит свой смысл для французов и волей-неволей им нужно будет искать иных гарантий против посягательств Германии, или даже придется признать невозможность борьбы с нею и подчиниться ее гегемонии.

Резкая перемена в германской политике задела заживо и английское общественное мнение. Ее торжество было бы вместе с тем поражением Англии. Континентальная коалиция под гегемонией Германии могла бы быть направлена главным образом против Англии. Под влиянием этого опасения в английском общественном мнении начинает замечаться знаменательный поворот в нашу пользу. Англичане начинают сознавать желательность скорейшего заключения мира и возвращения России утраченного ею европейского значения. В этом смысле начал выказываться даже систематически враждебный нам до сих пор “Times”. Весьма знаменателен сдержанный тон английских газет при известии о потоплении английских торговых судов нашими крейсерами. По-видимому, англичане избегают возбуждать новые затруднения для нас. Все это создает для мирных переговоров с Японией несомненно благоприятные условия. Можно думать, что на японцев будет оказано давление с целью побудить их к уступчивости. С другой стороны, слишком большие успехи Японии отзываются и на интересах держав на Дальнем Востоке, и над “желтой опасностью” многие призадумываются. Ближе европейских держав заинтересованы Северо-Американские Соединенные Штаты в том, чтобы равновесие на побережье Тихого океана не было слишком резко нарушено в пользу Японии. Этим можно объяснить почин президента Рузвельта, встреченный в Америке всеобщим сочувствием.

Желание скорейшего водворения мира и с этой целью возможное содействие России — таково настроение большинства политических сфер в настоящую минуту. Насколько долго будет продолжаться это настроение — трудно сказать, но можно опасаться, что, если момент будет упущен нами, и Россия подвергнет себя риску новых поражений, тогда державы утратят интерес к исходу борьбы, из которой Россия выйдет с политическим весом какой-нибудь Испании. И тогда те же державы для ограждения своих интересов, прибегнут к иным комбинациям и соглашениям.

Итак, с точки зрения международного положения, нам нужно стремиться к скорейшему заключению мира. Можно, однако, предположить, что Япония представит условия мира, явно неудобоприемлемые. Если бы это случилось, тогда, конечно, не осталось бы иного исхода, кроме продолжения военных действий, в надежде на истощение ресурсов противника. Разумеется, такая крайняя мера имела бы надежду на успех в том случае, если не только правительство, но и сама страна убедится в неприемлемости для нас японских условий. Одни лишь народные представители могут придать войне характер народный и тем удвоить наши силы для предстоящей борьбы.

Не следует, однако, предаваться опасным обольщениям: один подъем духа не может изменить в корне испорченного материального положения на театре военных действий, и те, кто решаются на продолжение войны, должны хорошо взвесить тяжелую ответственность, ими на себя принимаемую.

Но пока есть больше данных в пользу того, что, хотя и с тяжелыми жертвами, однако без ущерба наиболее жизненным своим интересам, Россия может получить мир.

Мир — это значит возвращение России в Европу. Громадная культурная работа дома и обеспечение безопасности извне — вот основания, на которых должно быть построено будущее международное положение России.

Если мы силою обстоятельств и сознательно откажемся от политики приключений и бесплодного соперничества с промышленными нациями, тогда союз с Францией, дополненный, быть может, соглашением с Англией, поможет России восстановить свое положение в Европе и даст обновленной России во всяком случае больше, нежели платоническая дружба Германии, ради которой мы уже закабалили себя на 12 лет на тяжелые условия торгового трактата.

Веневский.