Украина и украинцы: кто, кого и почему так называл? / Ф. А. Гайда

Размышления о рецензии С. С. Белякова на мою книгу: Ф. А. Гайда. Грани и рубежи: понятия «Украина» и «украинцы» в их историческом развитии. М., 2019: С. С. Беляков. Между этнонимом и этносом: Ф. А. Гайда. Грани и рубежи: понятия «Украина» и «украинцы» в их историческом развитии. М., 2019 // Историческая экспертиза: istorex.ru/page/belyakov_ss_mezhdu_ etnonimom_i_etnosom.

О задачах исследования. Является ли слово «украинцы» этнонимом в предвечном мире идей?

Любое научное исследование имеет определенную цель и задачи. Рецензент считает, что в лице моей книги имеет дело с исследованием по этнической истории. Он ошибается. Мною реконструируется не этническая история, а история слова. Это прямо следует из названия книги и предисловия (с. 7). В первую очередь, рецензент упрекает меня за некий доминирующий тезис о едином русском народе, берущем начало от Древней Руси и сохранившемся, во всяком случае, до ХХ века. Эта не тема моего исследования. Вот что я пишу: «В середине XVII в. и жители Московского государства, и православное население Речи Посполитой именовало себя русскими» (с. 108). Или: «Обе части Руси — и московская, и подляшская — сохраняли свое самоназвание, причем в обеих частях оно имело двойное звучание — и «Русь», и «Россия»» (с. 109).

Разве это не так? Да, я не рассматриваю вопросы субэтносов, экзонимов и этнофолизмов. Их рассматривают другие исследователи, о чем я имел возможность сказать в рецензиях на сборники «Имя народа» и «Нарративы руси» (с. 152–153, 158–159). Поскольку рецензенту все же хочется навязать мне рассуждения об этносах, он начинает мыслить за меня. В частности, С. С. Беляков полагает, что «малороссиянами» я называю «русский субэтнос, населявший территорию от Харьковщины до Карпат и Подкарпатья». Если обратиться к тексту, то станет видно: речь не о моем мнении, а об оценке, характерной для целого ряда публицистов, историков и этнографов второй половины XIX в., на которых я ссылаюсь (с. 73–74). Но это их мнение, а не моё.

Я все же стараюсь придерживаться одного из базовых принципов исторического исследования: не путать себя со своими героями. С. С. Беляков отмечает: «Игнорировать этнические различия между восточными и западными русскими (русскими и украинцами) в такой книге, на мой взгляд, невозможно». Но речь не об этносе (этносах), а о названии и самоназвании «украинцы». Понятно ли это рецензенту?

Кажется, что иногда все же да, поскольку он призывает «изучать не только историю слов, но также историю русского и украинского народов в их тесной взаимосвязи». Прекрасная мысль, но это задача намного более масштабная и не для одной книги. Занимаются этой темой давно и с переменным успехом. Я лишь разобрал сюжет о понятии «украинцы», который в историографии почти не затронут. Говоря о книге в целом, рецензент выдвигает такой аргумент эстетического характера: «Федор Гайда, опираясь на достаточно широкий круг источников, создал стройную и логичную концепцию, которая позволяет показать трансформацию понятия украинцы от «пограничных служилых людей Российского государства» до современного этнонима. Но, как это часто бывает в исторической науке, слишком красивые конструкции оказываются непрочными». Признаться, я не понимаю, что в этой концепции так стройно и красиво. По-моему, общая история развития термина «украинцы» весьма противоречива и изменчива, имеет многие ответвления. Тем она и интересна. Выстроить схему существования этнонима от египетских пирамид до Бабченко было бы более стройно, но совсем не интересно. Сам термин «украинцы» в процессе многовекового развития в разных условиях полностью меняет смысл. Наверное, это слово красиво как протей.

Пожалуй, у каждого свои представления о красоте. Возможно, и такое: «В исследовании Гайды идеи и понятия, как вирусы, передаются от одного интеллектуала к другому, «заражая его», заставляя менять этническое самосознание». Могу точно сказать, что ни о какой этновирусологии я не пишу. Меня в данном случае интересует не «этническое самосознание», а лишь история словоупотребления. При этом, не являясь платоником, я не считаю, что в имени заключается «идея народа» или его «судьба». Я также не считаю, что слово «украинцы» существовало как предвечный этноним в уме демиурга вселенной. Поэтому меня всякий раз и интересует конкретное значение этого слова. От эстетики легко перейти к мыслям вслух.

С. С. Беляков пишет об оценке понятия «украинцы» в Перестороге: «Гайда убеждает читателя, что слово «украинцы» здесь относится только к казакам Правобережья Днепра, хотя его утверждение, на мой взгляд, спорно». Это не только мое мнение, но и мнение первого публикатора текста — Ю. А. Мыцыка (с. 43). Как бы то ни было, несогласие рецензенту следовало бы подкрепить чем-то иным, кроме интуиции. Или такое утверждение: «Из текста летописи трудно понять, означало ли слово «оукраина» особый край, землю, или пограничный регион, «украину»». Здесь даже интуиция исключается. Хотя в следующем абзаце она опять активизируется, и рецензент все же признает первоначальное значение «украины» как пограничья: «История с понятием «Украина» напоминает, по крайней мере, два случая, когда понятие «пограничье» с течением времени превращается в название страны. Один пример — Краину (основную часть современной Словении) вспоминает и Федор Гайда. Другой пример — Австрия, которая была в X веке маркой (пограничной областью) герцогства Баварии».

Я, честно говоря, вспоминаю еще один пример — Данию (с. 10). Однако что это доказывает? Что на окраинах формируются страны? Я этого очевидного факта не отрицаю. Я также констатирую: «В ряде славянских языков (во всех западнославянских, церковно-славянском, болгарском, древнерусском, украинском, белорусском, а также русских диалектах) слова с корнем «край» получили также значение «страна», но его не встречается в русском, словенском, сербохорватском, македонском, где существуют лишь более ранние значения «окраина, край, область, окрестности» (в том числе «родной край», «родная сторона», «родная сторонка», но не страна в целом)» (с. 20). С. С. Беляков приводит соответствующие примеры, заимствованные в «Летописи Самовидца» и у Т. Г. Шевченко, доказывая, что «Украиной» в XVIII–XIX в. вполне могли именовать родной край. Не спорю.

Об ошибках восприятия. Чем отличается слово от словосочетания и понятие от предмета?

Игнорируя задачи моего исследования, рецензент допускает очевидные неточности. Он, в частности, пишет: «Гайда признает, что слово «украинцы» сплошь и рядом упоминается в источниках. Это слово знали Пушкин, Рылеев, А. К. Толстой, А. Погорельский. Но автор упорно отрицает его этническое значение. Однако убедителен ли Гайда?». Где я «упорно» что-то отрицаю? Там, где разбираю, в каких значениях это слово употребляется каждым из этих авторов? С. С. Беляков разбирает значение слова у Погорельского и приходит к выводу, что писатель отмечает этническую или субэтническую специфику «украинцев» («малороссиян»). Я в своей работе лишь отмечаю тождество двух этих терминов, применяемых Погорельским в отношении родного ему черниговского населения. Именно эта особенность мне и интересна. В чем же заключается «упорное» отрицание?

Рецензент отмечает: «Гайда совершенно обходит вниманием великого кобзаря, потому что Шевченко-де «никогда словом “украинцы” не пользовался» (С. 67). Как жаль, что эрудированный и въедливый Федор Гайда принял на веру этот стереотип». Далее С. С. Беляков приводит два примера, из которых следует, что Шевченко, наряду с «козаками» и «малороссиянами», всё же использовал понятие «народ украинский» и понимал его в этническом смысле. Нисколько не отрицая этого, я все же различаю слово «украинцы» и словосочетание «народ украинский». Речь у меня только о конкретном слове. Так где стереотип или противоречие?

С. С. Беляков заявляет: «Иван Франко называл себя и свой народ «руськими», но это слово для него было как раз синонимом украинца». Но так было далеко не сразу, поскольку до начала ХХ в. само слово «украинец» применялось лишь в отношении жителей российской Украины или в отношении украинофилов. Я не отрицаю того, что «руськие» и «украинцы» были для Франко одним этносом, но этот этнос для сторонников его существования единого названия вплоть до начала ХХ в. не имел. С. С. Беляков приводит фразу из письма Франко 1875 г.: «Наші українські (руські) справи в Дрогобицькій гімназії, як звичайно, стоять дуже слабо. Окрім трьох бідних українців, не цікавиться ні один ученик ані літературними, ані політичними українськими справами». Если ознакомиться с перепиской Франко этого периода более обстоятельно, то станет ясно, что под «украинцами» им понимаются именно российские подданные: харьковчанин С. Ястремский и киевлянин А. Черепахин (Франко І. Зібрання творів у п’ятидесяти томах. Т. 48. Київ, 1986. С. 17, 65, 618, 626). Не удивительно, что «наші українські справи» надо сопровождать пояснением «(руські)».

Отрицая изменения в словоупотреблении у Франко, происходившие в начале прошлого века под влиянием Н. И. Михновского, С. С. Беляков резюмирует: «Франко нечего было учиться у Михновского, скорее наоборот». И всё же учиться было чему: превращению понятия «украинцы» в единый этноним для малороссов и галичан. Если, напротив, Михновский учился этому у Франко, то стоит привести аргументы. В XIX столетии Франко, что неудивительно, оперировал той терминологией, которая была свойственна М. П. Драгоманову и его кругу. То же самое можно сказать о племяннице Драгоманова — Лесе Украинке. Я делаю вывод о географическом понимании слова «Украинка» (с. 71).

С. С. Беляков на это замечает: «Это удивительное «открытие». Сколько же надо было перелопатить текстов Леси Украинки, чтобы наконец-то найти в комментарии к одиннадцатому тому двенадцатитомного собрания сочинений фрагмент, хоть как-то соответствующий авторской концепции». Далее приводятся стихи Леси Украинки о горячо любимой Украине и делается вывод: «Так неужели «несчастная мать» Украина для Леси лишь «географическое понятие»?». Однако у меня речь идет не об Украине, а о слове «украинцы». Можно заметить в том же абзаце мою предыдущую фразу: «Племянница Драгоманова поэтесса Л. Косач-Квитка (Леся Украинка) также различала «украинцев» и «галичан» («галицких русинов»), хотя и считала их в будущем единой нацией». К сожалению, это факт. Просто факт. Какая дискуссия в контексте моей темы могла бы быть максимально плодотворна? Это дискуссия о значениях понятия «украинцы» в разные времена и в разных исторических условиях.

Иными словами, кто, кого и почему так называл? Это не такой уж узкий сюжет. Хотя он, разумеется, более узок, чем примордиалистские раздумья о судьбах русского и украинского народов на их многотысячелетнем пути от свободы к рабству и обратно. Но это стоит обсуждать в другом месте.