Восток России в первой трети XVIII в.: империя или национальное государство? / Б.А. Азнабаев, Р.Н. Рахимов

Прежде чем начать разговор об имперском строительстве на юго-востоке России, необходимо уточнить то, что мы вкладываем в понятие «империя». На сегодняшний день подобных дефиниций достаточно много. На наш взгляд, наиболее обоснованным является определение, предложенное американским социологом Чарльзом Тилли: «Империя – это крупная сложносоставная полития, связанная с центром непрямым способом. Органы центральной власти осуществляют военный и финансовый контроль в каждом крупном сегменте имперского доминирования, но при этом допускается непрямое управление следующими способами: сохранение или заключение особых пактов с органами власти каждого сегмента; отправление своих полномочий через посредников, пользующихся значительной автономией в своих доменах в обмен на лояльность, сбор дани и военное сотрудничество с центром».

Можно согласиться и с тезисом Джейн Бурбанк относительно различия между империей и национальным государством: «Империями были большие политические структуры, экспансионистские, либо помнящие о власти, которая распространялась на большие пространства; политии, создававшие разграничения и иерархию по мере того, как они включали в себя все новых подданных. Национальное государство, напротив, основывается на идее единого народа на единой территории, утверждая себя таким образом как уникальное политическое сообщество».

Империи управляют косвенно посредством различных договоренностей, поскольку они возникают в результате завоевания уже существующих политий. Отсюда тесное сотрудничество с местными властями, которые сохраняют значительную свободу действий в рамках их собственных юрисдикций. В соответствии с этой же логикой империи распадаются в результате внешнего завоевания или сопротивления провинций, осуществляемых бывшими представителями центра.

16 января 1547 г. в Успенском соборе Московского Кремля митрополит Макарий венчал 16-летнего Ивана Васильевича на царство. Со временем Константинопольский патриарх Иоасаф II и европейские государства признали этот титул. «Царём» на Руси называли византийского императора и ордынского хана. Таким образом, венчание на царство означало, что Москва формально претендует на наследство одной из, а может и обеих, рухнувших империй.

Предыстория «царя» – «кесаря» всея Руси начинается с Ивана III. Геральдические символы, принятые им (двуглавый орел на государственной печати) связывали его с имперским статусом. Не случайно башкиры принимают российское подданство как подданство «Белого царя», т.е. чингизида, наследника ордынской традиции-империи.

Характер подданства башкир России в XVI–XVII вв. довольно точно соответствовали имперским отношениям в трактовке Тилли и Бурбанк. Добровольное вхождение башкир в состав России имело формат договорного подданства, что неоднократно подтверждалось жалованными грамотами XVII–XVIII вв.

Приказ Казанского дворца, в чье введение входили башкиры, не ставил перед собой задач экономической эксплуатации вновь обретенных инородческих окраин. Известный перебежчик Г. Котошихин писал об этом учреждении: «А ис Казани, и из Астарахани, и из-ыных тамощних городов, доходов не присылается никаких, потому что исходит в тех городех на жалованье ратным и служилым людем и кормовым и ясачным, и на всякие росходы, и на заводы судовые и соляные и рыбные. А присылается ис тех городов казна, Да в том же Приказе ведомо войское дело и опасение от Турской и от Персицкой границы».

Вместе с тем, отличие от других народов, подведомственных Приказу Казанского дворца, за башкирами была утверждена привилегия непосредственного обращения к верховной власти. Для этого не требовалось предварительное согласие местной администрации. Н.Ф. Демидова утверждает, что первоначальное заключение соглашения между башкирами и царским правительством в середине XVI в. соответствовало добровольной договоренности обеих сторон, закреплялось соблюдение взаимно взятых обязательств. Посольства от всех башкир направлялись в Москву не только для принесения подданнической присяги новому монарху, но и с целью указания на нарушение условий добровольного подданства. В 1644 г. в ходе посольства башкиры Икских волостей сделали запрос относительно постройки острога на границе между Казанским и Уфимским уездами. Башкиры потребовали перенести острог из-за близости башкирских вотчинных земель. По этому поводу был сделан запрос в Казань о присылке сведений, «на которую землю острог хотят перенесть и сколь далече от Казанского уезда». В 1657 г. башкирское посольство потребовало от правительства ликвидировать заставы по Сибирской и Ногайской дорогам. Уфимская администрация была вынуждена отозвать своих служилых людей.

В 1659 г. башкиры добились от властей сноса с их вотчинных земель винокуренных заводов и казенных кабаков. Все казенные мельницы, построенные на землях башкир, были переданы на откуп вотчинникам.

В ходе этих периодических посольств башкирам удалось закрепить за собой беспрецедентные привилегии. Государство гарантировало им полную свободу вероисповедания, не ограниченное никакими нормами и не отчуждаемое право владения вотчинными угодьями, сохранение независимой от российских властей организации родового ополчения и широкую автономию в судебных делах. Не случайно, Н.А. Фирсов, сравнив положение российских инородцев в XVI–XVII вв., отметил, что ни один народ в Московскую эпоху не обладал такими правами и материальными преимуществами как башкиры. В конце XVII в. башкирский двор платил ясак в 20 раз меньше, чем один сибирский ясачник. А в соседнем Казанском уезде дворовой оклад татар был в 4–5 раз больше ясака, выплачивавшегося башкирским двором.

Обладая такими привилегиями, башкиры были обязаны охранять юго-восточную границу России и участвовать в походах русского войска. Этот участок границы, от Волги до Тобола, не вошел в общероссийскую систему охраны рубежей. В региональной историографии сложилось ошибочное мнение, что впервые башкиры оказались в русской армии в Ливонской войне 1558–1583 гг. Оно опирается на небольшую заметку краеведа Д.Н. Соколова, цитирующего не дошедший до нас документ: «В 1648 г. Рига и Азау воевали. Иван Васильевич призвал на помощь башкир; они ходили, победили и приняли присягу». Анализ текста, вернее его перевода показывает, что в нем причудливо наложились события военной истории эпохи Петра I на факт принятия подданства при Иване IV.

Более подробно известно об участии башкир в боевых действиях эпохи Смутного времени. В ситуации двоевластия, когда с осени 1608 г. в Среднем Поволжье шли столкновения между сторонниками законной власти и самозванца, башкиры приняли активное участие в боях на стороне правительства. До этого, еще весной 1606 г. под предлогом замены воеводы была отправлена в Астрахань во главе с боярином Ф.И. Шереметевым «Понизовая рать», в которой были башкиры. Через два года правительство призвало ее на помощь. Выйдя из Царицына, рать, получив подкрепления в декабре 1608 г., пробилась к блокированному Нижнему Новгороду. Здесь сформировалось войско воеводы А.С. Алябьева из дворян, стрельцов, астраханских казаков, чувашей и башкир. Оно отбило у тушинцев Балахну и сняло осаду Нижнего Новгорода. В боях под с. Ворсмой отличились башкиры. В начале января 1609 г. войско осаждало Муром, Владимир, ходило на Касимов. Башкиры входили в первое и второе ополчения, что подтверждает грамота Алексея Михайловича уфимскому воеводе Ф.А. Алябьеву. В ней указывалось, что башкиры «против поляков, а в Московское разорение были под Москвою и до Московского разорения были в нашей службе под Новым Городом на Бронницах с боярином с князем Дмитрием Тимофеевичем Трубецким, а после де того были они на нашей службе в полку у боярина князя Дмитрия Михайловича Пожарского».

В 1675 г. правительство пригласило башкир «с уфимскими служилыми людьми идти на Крым и чинить промысел». Башкиры заявляли: «Мы де на государеву службу, куды… повеление будет, ехать рады и служити великому государю». Из участников похода 52 человека получили за отличия звание тархана. По своему характеру Крымский поход был набегом казаков, калмыков, башкир, русских служилых людей на Крымское ханство.

Башкиры приняли участие в Азовском походе 1696 г. В составе русской армии было три тысячи башкир, калмыков и яицких казаков. Боевые действия и здесь велись в традициях средневековья. Например, башкирский тархан Алдарбай Исекеев, будучи ранен, «выезжал на поединок и убил выезжего напротиву себя черкашенина». Успешность применения иррегулярной конницы была обусловлена тем, что она использовалась против равной по боевому потенциалу степной конницы – крымских и кубанских татар. За Азовский поход 62 башкира получили тарханское звание, а Исекееву, в знак особого благоволения, Петр I повелел выдать прогонных лошадей для транспортировки на родину тела погибшего брата.

Начавшаяся Северная война вновь потребовала привлечения иррегулярной конницы, в том числе башкир и калмыков. В историографии, уделявшей большое внимание созданию Петром I регулярной армии, обращение к участию казаков, калмыков, башкир в Северной войне рассматривалось поверхностно. В советской историографии отмечалось о привлечении на войну 125 тысяч человек «иррегулярной конницы (донские, украинские казаки, башкирские и калмыцкие конники)». Лишь в работах П.А. Кротова обращено внимание на национальную конницу и особенности становления российской кавалерии.

Военная организация башкир в период Северной войны, так же как и в XVII в., опиралась на ордынскую традицию. Это было однородное конное войско, вооружённое копьями, луками и стрелами. Отдельные воины имели сабли и пищали. Десятичная система организации была представлена сотнями и тысячами во главе с тарханами и батырями. Отряд возглавлял русский служилый человек. Башкирам было знакомо монгольское деление войска на передовой отряд, центр, правое и левое крыло. Универсальность схемы и связанная с ним тактика облегчало командование и взаимодействие с казаками. Башкиры хорошо знали приемы ведения войны – разведка, сторожевое охранение, заманивание противника в подготовленную засаду, бой батыров перед сражением, охват, фланговые удары, скрытное захождение в тыл, преследование. При встрече с сильным противником они уклонялись от боя, для уничтожения экономической базы противника использовалась тактика «выжженной земли». Отсутствие единого вооружения усложняло задачу применения башкир в боевых столкновениях. Всадники, вооруженные луком и стрелами, копьем могли использоваться в сторожевом охранении, перестрелке с неприятелем. Для атаки холодным оружием и перестрелки с использованием огнестрельного оружия необходимо было выбирать «лутчих» воинов.

Поражение под Нарвой лишило Петра I регулярной армии. Для ведения боевых действий был направлен Б.П. Шереметев. Войско его было сформировано в традициях архаики: московские чины, рейтары, драгуны, украинские городовые казаки, запорожцы, яицкие казаки, мишари, служилые татары, чугуевские калмыки, башкиры. Основная задача – охранение Новгорода и Пскова, разорение Ливонии и Лифляндии. Однако архаичность войска ничуть не мешала в данном случае, поскольку сам Шереметев мог воевать согласно тем правилам войны, которые он знал, а для такого состава они и были понятны.

Весной 1701 г. башкиры и мишари вошли в отряд Бориса Кереитова направленного к Шереметеву в Новгород. Под командой последнего находилось около 30 тысяч человек – пехота и драгуны и иррегулярные. Среди последних: московских чинов – 375, из Приказа Казанского дворца и татар – 473, волжских стрельцов – 208, яицких казаков – 600, уфимских стрельцов и казаков со стольником Степаном Бахметевым – 200, башкир – тысяча, а всего конных – 2481 человек. Часть яицких казаков, башкир и татар была «безконна». Снабжение строилось по прежним правилам, например, башкиры должны были получать его из Приказа Казанского дворца. Это не позволяло вовремя обеспечить денежное содержание войска. В феврале 1702 г. из башкир была оставлена половина «лутчих», остальные отправлены домой. Потеряв лошадей от бескормицы, башкиры отказались возвращаться на службу.

Летом 1701 г. уфимские стрельцы и башкиры прибыли в Ладогу. Формирующийся отряд состоял из донских, яицких казаков, калмыков, татар, уфимских стрельцов и башкир – численностью в 3 тысячи человек. Тактика действий оставалась прежней – направление партий для поиска противника. 18 июля первая в 1473 человека (уфимские и самарские стрельцы, башкиры, яицкие казаки) во главе с Д. Бахметевым направилась «для промыслу» к Канцам и Орешку. У мызы Гуммельсгоф шведы были разбиты, после чего сопротивление прекратилось, и Шереметев разослал разные партии для разорения края. В итоге «побили крепости и мызы пожгли», взяв в плен 3 рейтар. 15 сентября из-под Пскова под командованием А. Окунева были посланы в набег 1973 человека татарских мурз, башкир, яицких казаков. Не доходя до Мариенбурга, у д. Куклозино 17 сентября отряд встретил шведов и разбил их, взяв пленных. 2 октября Петр приказал Шереметеву готовиться к генеральному походу в Лифляндию. Перед походом был проведен разбор войска. Часть башкир и уфимских стрельцов отправили домой. Вероятно, это были воины, не имевшие сабель и огнестрельного оружия. Что важно, во всех этих и других операциях, например у Нарвы 31 декабря, в партиях находились и действовали совместно драгуны, казаки, национальная конница. Это означало, что иррегулярная конница постепенно вписывалась в тактику ведения боевых действий регулярной армией, по крайней мере, складывалось взаимодействие башкир, калмыков с драгунами.

В 1703 г. башкиры вернулись в Псков, затем перешли в Копорье и Ямбург. У Шереметева находились донские и яицкие казаки, уфимские стрельцы, башкиры, татарские мурзы, всего – 458 человек. Вся кавалерия, как драгуны, так и иррегулярная, 18 июня успешно отразила нападение шведских драгун. 22 августа отряд вышел в поход к Везенбергу (Ракобору), переправился через р. Нарву и 3 сентября в бою при мызе Торбуле взял в плен 13 драгун. 28 сентября отряд, разорив мызы в Лифляндии, вернулся в Печерский монастырь, где был распущен по домам и станицам. В 1704 г. в войсках из них находились яицких казаков 500, уфимских казаков 100, башкир 257, а всего конных 1707.

Взаимоотношение местного населения и русских войск, в частности иррегулярных, было сложным. Русская армия, и иррегулярные занимались уничтожением населенных пунктов, в ряде случаев грабежом. Петр, предполагая вернуть России прибалтийские земли требовал от Шереметева следить, чтобы «татары и казаки» «не жгли и не разоряли от Шлотбурга за 50 верст или больше». Однако для иррегулярной конницы война имела сысл как источник добычи. Поэтому изменить представления казаков, стрельцов и тем более калмыков, татар, башкир, плохо понимавших русский язык, было сложно.

Вплоть до конца 1705 г. иррегулярная конница использовалась в боевых действиях совместно с драгунами, играя уже вспомогательную роль. Например, 15 июля в неудачном бою при Мур-мызе, на левом фланге русских войск, в атаку вместе с полками Кропотова и Игнатьева ходили башкиры, потерявшие 10 человек. На 3 августа из 6629 человек кавалерии в войске Шереметева находилось: драгун – 6389, калмыков – 20, уфимских стрельцов и башкир – 220. Из башкир – участников походов 1701–1705 гг. известны Усей Бигинеев, Карас и Текей Чингашевы, Чангырчак Маметов. По подсчетам В.В. Вельяминова-Зернова башкир получивших тарханское звание за «Свеский поход» было 45 человек.

Ситуация с привлечением башкир и донских казаков в армию в качестве иррегулярных войск изменилась после 1705 г. В Башкирии вспыхнуло спровоцированное правительством башкирское восстание 1704–1711 гг. На Дону в 1707–1708 гг. шло восстание К. Булавина, что ограничило привлечение донских казаков к ведению боевых действий против шведов. Измена Мазепы в 1708 г. заставила отказаться от планов использования малороссийского казачества. Все это привело к решению увеличить иррегулярный компонент за счет калмыков, которых считали более надёжной силой. Уже в 1706 г. в Киеве находилось 8 тысяч калмыков направленных к А.Д. Меншикову. Они приняли участие в сражении при Калише, где была одержана победа.

В 1708 г. 10 тысяч калмыков направили против булавинцев на Дон, столько же против восставших башкир. Вместе с ними башкирское восстание подавляли и яицкие казаки. Имела место и отправка малороссийских казаков против восставших башкир. В 1708 г. калмыки сражались со шведами при Лесной, в 1709 г. под Полтавой, тогда же усмиряли кумыков перешедших на сторону Турции. В дальнейшем они приняли участие в боевых действиях против кубанских татар, Персидском походе Петра I.

Башкиры вновь привлекались на военную службу в 1708 г. когда наблюдался спад восстания, шли переговоры между восставшими и правительством. Летом правительство потребовало направить тысячу башкир на службу в Санкт-Петербург. С октября 1709 г. башкирская тысячная команда вместе с татарами находилась в «Рижском походе». Особенностью было то, что башкиры в походе получали денежное и хлебное жалованье от казны. Вместе с казаками они приняли участие в блокаде города, гарнизон которого сдался 4 июля 1710 г.

Практика использования иррегулярной кавалерии продолжалась в течение всей Северной войны. Так в 1710–1715 гг. в Финляндии кавалерию российской армии составляли в основном драгуны и несколько полков малороссийских казаков. Активно использовались в защите границ на юге и в боевых действиях Северной войны и яицкие казаки.

Планы использования башкир в качестве иррегулярной конницы изменились после башкирского восстания 1704–1711 гг. и последующего «выпадения» Башкирии из подчинения государству. Известно, что Петр I рассматривал вариант введения рекрутской повинности для башкир. Напротив, в 1721 г. яицкие казаки, как и донские, были подчинены Военной коллегии, т.е. вписались в структуру российской императорской армии.

Уже с XVII в. в Уфе несли службу стрельцы и городовые казаки. В начале XVIII в. они вместе с башкирами участвовали в боевых действиях в Лифляндии, а затем подавляли башкирское восстание. Кроме того, против восставших башкир были направлены армейские части пехоты и драгун. Переустройство организации военной службы в крае произошло в 1711 г. формированием Уфимского гарнизонного полка 2-х батальонного состава. Полк насчитывал 1483 человека, в 1721 г. при нем была открыта школа для солдатских детей. Формально воинская часть считалась приписанной к Ревельскому гарнизону, но до особого распоряжения оставалась в Башкирии. Личный состав полка был из уфимских стрельцов, направленных вместе с уфимскими городовыми казаками в Казань для разбору. Стрельцы стали солдатами, казаки пополнили драгунский полк. Часть уфимских казаков осталась в городе, и продолжала нести службу. В 1728 г. их насчитывалось 158 человек, к ним были прибавлены 150 казачьих детей, которых Военная коллегия распорядилась вновь набрать в казачью службу. Для обширного края не хватало иррегулярных войск.

В Уфе на службе находились иноземцы: поляки, саксонцы и шведы, попавшие в плен под Полтавой и перешедшие на русскую службу. В Поволжье они были отправлены в Арзамас, Симбирск, Казань, Уфу, Чебоксары. В Уфу на службу в 1710 г. были отправлены 100 обер-офицеров. Они находились в гарнизонном полку и «шквадроне драгунском». В Казани стояли драгунский полк Никиты Мещерского и солдатский полк Ивана Бернера составленные из пленных шведов и саксонцев. В марте 1715 г. казанские части были направлены в Астрахань в состав экспедиции А. Бековича-Черкасского.

Таким образом, итогом реорганизации военной силы в крае в 1700–1721 гг. была замена стрелецкого гарнизона гарнизонным полком, перевод части городовых казаков в регулярные (драгуны). В отношении иррегулярного компонента произошел полный отказ от прежней политики привлечения башкир на воинскую службу, а яицкое казачество постепенно интегрировалось в структуры империи.

Вместе с тем, отказ от привлечения к службе башкир был обусловлен фактическим разрывом отношений подданства с 1710 г. В этот год башкиры перестали формировать отряды для отправки на Северную войну. Лишь в 1719 г. в Сенате по просьбе башкир был инициирован процесс «возвращения башкирцев в прежнее подданство». В 1722 г., после выполнения взаимных требований, обе стороны пришли к решению восстановить отношения, предварительно отменив все указы, принятые в отношении башкир с 1702 г.

Чем же был обусловлен пересмотр договорного подданства башкир правительством Петра I в начале XVIII в.? Первые новации молодого царя затронули всю структуру управления нерусскими народами Поволжья и Приуралья. В 1701 г., после того как сгорел архив Приказа Казанского дворца, управление вотчинными и финансовыми делами народов региона было перенесено из Москвы в Казань. П.Н. Милюков заметил, что процесс ликвидации ведомства начался еще в конце XVII в. Казанский дворец фактически превратился в губернию. Перенос управления в Казань только довершил этот процесс. В 1701 г. казанские уездные власти получили в свое распоряжение все подати, собираемые со всей территории ведомства Приказа Казанского дворца.

Приказ Казанского дворца, по словам И.П. Ермолаева, выполнял функции учреждения со специальным профилем по определению общей национальной политики правительства в государстве. Таким образом, его упразднение означало отказ от главного имперского принципа управления. По утверждению Р. Суни, любая империя озабочена поддержанием этнических отличий, географического разделения и административной гетерогенности. В системе государственного управления XVII в. только дьяки и подьячие Приказа Казанского дворца могли описать различия в правовом положении башкир, чуваш, марийцев, чувашей и т.д. Когда в 1734 г. у правительства возникла необходимость выяснить происхождение вотчинного права башкир, то специальным распоряжением Сената от 1734 г. уфимским канцелярским служащим было указано разыскать все жалованные грамоты, которые получили башкиры от прежних государей. В столичных архивохранилищах таких документов не нашлось.

Ликвидация Приказа Казанского дворца означала для башкир полное уравнение в правах и обязанностях с ясачным населением соседних уездов. Первой привилегией, которой лишились башкиры, было право непосредственного обращения к монарху. Именно Приказ Казанского дворца обеспечивал приезд башкирских посольств в Москву, их сопровождение, проживание и даже пошив парадной одежды для встречи с царем. В феврале 1705 г. казанская администрация в лице комиссара А. Сергеева запретила башкирам ездить в Москву, заявив: «Покуда де он в Уфе, будет то и Москва». В 1708 г. башкиры всех дорог жаловались на казанского коменданта Н. Кудрявцева и комиссара А. Сергеева: «И они те воры Никита и Александр для того закликали, чтобы мимо Казани к Москве никому не ездить и хотели вешать и казнить и говорили, что государев полный указ в Казани, и кому какое будет дело и они бы об указе били челом им в Казани, а на Москве де нет никого, и из Казани к Москве не пущали, и о том по всем дорогам и всем перевозкам поставили караулы, чтобы о разорении их великого государя никто не донес к Москве не ездили».

Вслед за ликвидацией Казанского дворца правительство в одностороннем порядке пересмотрело фискальные повинности башкир. В XVII в. башкиры были самыми необремененным поданными Российского государства. Население, способное посадить на коня до 40 тысяч воинов, платило в казну по 1508 рублей 86 копеек. По словам комиссара Уфимской провинции Ф. Люткина 1720 г., башкиры платили ясак по 2 копейки со двора. К примеру, ясачный оклад одного взрослого мужчины-якута во второй половине XVII в. составлял 6 рублей 50 копеек. Весной 1705 г. казанские власти потребовали с башкир сбора 5 тысяч лошадей для драгунских полков. Но поскольку весной скот находился в крайне ослабленном состоянии, башкирам было предписано выплатить в казну по 20 рублей за лошадь. Следовательно, власти намеревались собрать в Уфимском уезде лошадей на сумму в 100 000 рублей. Это в 16 раз превосходило ясачный оклад Уфимского уезда.

Авторы «Новой имперской истории Северной Евразии» полагают, что идеологическое обоснование фискальных реформ Петра I следует искать в политике камерализма. Эта доктрина, возникшая в немецких княжествах после 30-летней войны, видела в государстве роль объединителя разобщенных экономическими процессами граждан. Интегрирующая функция государственной власти заключается в создании по возможности равенства и справедливости в податях и налогах. И. Герасимов, М. Могильнер и С. Глебов утверждают, что почти все поступки Петра I вполне вписываются в логику камералистского мышления. Теоретик и практик камерализма в России, автор проекта коллегий и губернской реформы Генрих фон Фик писал в проекте регламента камер-коллегии: «Понеже никакого государства в свете нет, которое бы наложенную тягость снесть не могло, ежели правда, равенство и по достоинству в податях и расходах осмотрено будет».

Тем не менее, на юго-восточной окраине России действия властей даже на уровне замыслов не имели ничего общего с камералистской теорией. Камерализм предполагает строгий функциональный принцип, согласно которому каждое учреждение должно было ведать своей особой сферой управления. Центральным звеном были финансовые учреждения, которые четко делились на органы, занятые сбором средств, органы, сосредоточивавшие эти средства и выдающие их на расходы, и, наконец, органы, которые вели независимый финансовый учёт и контроль финансов. Во всех учреждениях действовали единые принципы формуляра различного рода документов, утверждённые правила «движения бумаг», их учёта и оборота в недрах канцелярии.

В 1704 г. в Уфимской провинции начинают свою деятельность так называемые прибыльщики, находящиеся в ведомстве Ингерманладской канцелярии. Это учреждение, фактически управлявшее Поволжьем, получило право устанавливать новые объекты налогообложения, не согласуя их ни с одним правительственным органом. Новые окладные сборы Петр I рассматривал как свободные суммы, находящиеся в его распоряжении вне общего бюджета и не подлежащие общему контролю и распределению в обычном порядке. Для государственного бюджета канцелярии, как бы, не существовало. Ингерманладская канцелярия не давала Ближней канцелярии никаких отчетов. Именно это обстоятельство мешает проследить финансовую деятельность канцелярии с той отчетливостью, с какой мы можем это сделать относительно других приказов. Тем не менее, деятельность прибыльщиков в Башкирии вдохновлялась главной идеей камерализма – рационального распределения государственных повинностей и достижения, таким образом, общего блага.

Вместе с тем, даже идеальное воплощение политики камерализма в России не имело ничего общего с имперским управлением. Принцип «правды, равенства и по достоинству в податях и расходах» противоречили имперской парадигме – создания и поддержания различий в объектах управления. Это обстоятельство признают и авторы «Новой имперской истории Северной Евразии». Последовательно проводившаяся Петром I камералистская мировоззренческая революция скорее ставила под удар перспективы Российской империи в смысле сложносоставного политического пространства. Камерализм был идеологией небольших и относительно однородных германских княжеств, и попытка распространить унифицированные регулярные порядки на всю Россию была чревата глобальными потрясениями. В этом отношении камерализм вступал в противоречие с имперскими притязаниями Петра.

Следует отметить, что политика камерализма (в её российском варианте) применялась отнюдь не ко всем инородцам. Практически не подвергся реорганизации Сибирский приказ. Калмыки, считавшиеся российскими подданными с 1655 г., сохранили все свои податные и таможенные привилегии. Современные исследования приходят к выводу, что «камерализм (Kameralwissenschaft) осмысливался как движение от сословного к политическому обществу («нации») и в категориях частной выгоды и универсальной законности.

Однако почему это «движение к нации» затрагивает только незначительную часть нерусских народов Российского государства? Правительство Петра I благожелательно относилось к архаическим институтам управления в тех социумах, где существовала властная вертикаль с лояльной империи элитой. Ближайшие соседи башкир – калмыки, несмотря на периодические проявления суверенитета (внешнеполитические контакты с Крымом, Турцией, Джунгарией) демонстрировали редкую для кочевников многолетнюю преданность Петру I. Степное уголовное уложение «Цааджин-Бичик», принятое в 40-е гг. XVII в. узаконило безграничную власть нойонов над простыми калмыками. Знать беспрепятственно располагала собственностью, свободою и даже жизнью подвластных им улусных людей. Люди из сословия «албату», составлявшие основную массу непосредственных производителей, не только привлекались к участию в военных походах, но и были обязаны выполнять денежные и натуральные повинности на своих владельцев. «Албату» не имел права отлучаться из своих хотонов и аймаков без разрешения владельцев и правителей улусов.

Г.Е. Марков заметил, что для кочевых социумов характерно два агрегатных состояния. В эпохи войн и крупных миграций племенная структура укреплялась на основе военной организации, наступало военно-кочевое агрегатное состояние. При этом подразделения племен становились элементами военной организации, состоящей из племенного ополчения. Высшей степенью военной консолидации были кочевые империи, приобретавшие на время характер государственной власти, однако по многим существенным признакам они отличались от государств оседлых земледельцев. В частности тем, что были эфемерны и недолговечны. Не имели прочной социальной и экономической базы. В их рамках продолжала существовать общинно-племенная организация, переживавшая кочевые империи. В более мирные периоды племенная организация становилась более аморфной, увеличивалась самостоятельность отдельных семей, складывалось общинно-кочевое агрегатное состояние. Но эти состояния никогда не существовали в чистом виде, представляя переходные и смешанные формы.

В случае с башкирами и калмыками мы видим, что эту трансформацию переживают далеко не все кочевые и полукочевые общества. В XVII–XVIII вв. башкиры в ходе многочисленных войн и восстаний избегали создания института ханской власти. На это обращали внимание некоторые наиболее проницательные администраторы еще в начале XVIII в. В ходе подавления башкирского восстания 1704–1711 гг. казанский губернатор П. Апраксин пожаловался Петру I: «Народ их проклятый, многочисленный и военный, да безглавный, никаких над собой начал, хотя бы такого как на Дону атаманы, и таких не имеют, приняться не за кого и чтобы особно послать не кому». В 1736 г., в самый разгар нового башкирского восстания, руководитель Оренбургской экспедиции И.К. Кирилов почти дословно повторил замечание казанского губернатора: «Иштяки (башкиры – Б.А., Р.Р.), с луками и копьями, не имея между собой главных, могут в то же подданство войти». В начале 1735 г. в своем «рассуждении», представленном в кабинет, И.К. Кирилов и А.И. Румянцев отметили отсутствие в башкирском обществе ответственной элиты, способной принуждать своих сородичей: «Хотя не скорого, но впредь порядочного учреждения интерес требует, чтоб башкирцы тех волостей, от коих воровство было, каждая волость имели у себя вместо волостных старост выборных старшин 2-х или 3-х, на которых бы мочно было взыскать всякое преступление или неисправу, а ныне не имеют никого, но всяк большой, и для того посылаемыя указы пишут обще тарханам, батырям и всем башкирцем, чего взыскать ни на ком нельзя».

В декабре 1736 г. В.Н. Татищев сообщил в Сенат о предпринятой им реорганизации управления башкирами: «Их безначальных в страхе и добром порятке содержать неудобно, разсудил выбрать из них до указа е.и.в. старшин и сотников». Отсутствие у башкир властной вертикали не мешало им организовывать крупномасштабные восстания, заканчивавшиеся переговорами и взаимными подтверждениями договорных условий. В 30-е гг. XVII в. вторгнувшиеся в регион калмыки нанесли несколько сокрушительных поражений Ногайской орде, а в 1633 г. на Узене разбили войска сильного астраханского гарнизона. Но башкиры скоро нашли эффективную тактику войны с численно превосходящими калмыками. Д.И. Иловайский, в частности, писал: «Одетые в кольчуги и шлемы, вооруженные стрелами, копьями и короткими, прямыми саблями, калмыки первое время наводили большой страх на крымцев и одним своим появлением обращали их в бегство. Только башкиры умели наносить поражения калмыкам». В 1644 г. в ходе переговоров с уфимским дворянином И. Черниковым-Онучиным тайша Дайчин рассказал о неудачном завершении последних походов на башкир: «А коли мы на них башкирцев хаживали, и мы де с потеркой к себе прихаживали». Дайчин не терял надежды привлечь их на свою сторону, если не силой оружия, то мирным путем: «Чаю, что и добром будут башкирцы у меня. А только учнут башкирцы кочевать у меня и нам де окроме Бога, кому то сделать?».

Вместе с тем, если в башкирском обществе отсутствовала институциональная элита, что же оно представляло собой в политическом смысле? В литературе утвердилось мнение, что башкиры в XVI–XVIII вв., не имели своей политической организации и представляли собой совокупность отдельных родоплеменных структур. В 20-е гг. XX в. эту точку зрения наиболее убедительно изложил Б.Э. Нольде. Он считал, что в отличие от казанских, астраханских, сибирских и крымских татар, башкиры никогда не обладали государственностью. Подобно своим соседям ногаям, они состояли из небольших, самостоятельных племен, возглавлявшихся вождями. Впоследствии с Нольде солидаризировался А. Капеллер, почти буквально повторивший его оценку: «В отличие от большинства других кочевников, входивших в Золотую Орду, башкиры не образовали собственной политической целостной структуры, они находились в тесных взаимоотношениях с Казанским и Сибирским ханствами на севере и с ордами ногайских татар и казахов на юге». Характеристика политического устройства башкир в XVI–XVII вв., данная советскими историками (Н.Ф. Демидова, Н.В. Устюгов) выглядит более убедительно. В качестве основы политической структуры башкирского общества они рассматривали не сплоченную организацию народа, а отдельных представителей башкирской родовой знати. Российское подданство башкир рассматривалось ими в дискурсе феодального вассалитета. Н.В. Устюгов писал: «В то время, когда башкиры входили в состав Русского государства, они еще не вышли из стадии феодальной раздробленности. Феодал периода феодальной раздробленности – вольный слуга, может выбирать себе государя по своему усмотрению. Во главе башкир, когда они решали вопрос о подданстве, стояли феодалы, они и придали этому подданству такую политическую форму, которая была им понятна и привычна. Башкирские феодалы насматривали свое подданство как свободный вассалитет». Устюгов увидел в башкирских восстаниях типичное проявление феодальной фронды. Сепаратизм башкирских феодалов – обычная реакция на усиление государственной централизации. Он проигнорировал тот факт, что восставшие башкиры не создали суверенное государство по типу ханства в 1711 г., когда их российское подданство России было прервано фактически и юридически.

Уже в 70-е гг. XX в. в теории «кочевого феодализма» были выявлены противоречия (Г.Е. Марков, С.Ю. Семенов) не позволяющие использовать концепцию даже в качестве объяснительной модели. Тем не менее, советские историки, по крайней мере, стремились создать научное основание для интерпретации ключевых событий российско-башкирских отношений. Западные исследователи, по существу, вернулись к субстанционализму, характерному для историков XIX в., утверждавших, что башкирские восстания являются проявлением «классической» склонности кочевых народов к набегам на своих оседлых соседей, особенно в ситуации экспансии со стороны последних.

Если не кочевые феодалы, то какая политическая структура сплачивала башкирский народ в период войн и восстаний? В документации Сената и местных властей первой трети XVIII в. российские администраторы называли эту политическую структуру «Башкирской ордой». Первое упоминание данного политонима мы находим в рапорте начальника Царицынского корпуса войск Ф.Г. Чекина, предупреждавшего правительство в январе 1728 г.: «Ежели так же четыре орды соединятся, а именно: башкирцы, калмыки, каракалпаки и киргиз-кайсаки, то в тамошних местах от них будет не без опасности». В 1729 г. ротмистр уфимских дворянских рот А. Аничков в челобитной подданной в Военную коллегию указал: «На многих походах их отцы и родственники побиты и в полон пойманы и до ныне живут посреди Башкирской Орды… и их город стал украинной и от иных городов в дальнем расстоянии и посреди оной басурманской воровской Орды».

В одной из резолюций Сената, принятых по челобитным башкир, указано, что обращение к башкирам должно быть сделано «при оказии, когда будет Башкирская орда в сборе в Уфу». Общее собрание представителей башкирского народа традиционно имело место под Уфой на реке Чесноковке, которая служила пограничным рубежом, отделяющим земли уфимцев от башкирских вотчин. В ходе переговоров башкиры предъявляли претензии и жестко критиковали уфимские власти. Нередко имел место подкуп администрацией наиболее активных башкир. В 1735 г. И.К. Кирилов так описал атмосферу, царившую на сборах Башкирской орды: «Как прежде бывало, собрався на збор поутру, воевод, приказных людей и толмачей на письме бранивали, ворами, грабителями и разорителями называли, а как их оныя одарят – скота на зарез и пойла пришлют, то пьяныя к вечеру похвальное письмо напишут, добрыми и правдивыми назвав, и в ночь разъедутца по домам, о чем от самих башкирцев слышал, кои смеютца; и о горланах объявляли – с таких-де сборищев деньгами, кафтанами и сукнами рублев по пятидесят и больши сваживали». В том случае, если уфимские власти не могли удовлетворить претензий Башкирской орды, собравшиеся принимали решение послать представителей в столицу. На чесноковском сборе Башкирской орды писались челобитные и устанавливались суммы мирских сборов, необходимых на поездку и проживание в столице.

Чьи интересы отражали челобитные башкирских посольств? Наиболее полные сведения, характеризующие требования башкир в ходе башкирских посольств, содержаться в материалах Сената по Казанской губернии от 1733 г. Из 27 прошений, поданных на имя императрицы Анны Иоанновны, 14 затрагивали вопросы, регулирующие отношения между российским государством и всем башкирским народом. При этом только в 5 башкирских прошениях речь идет о частных делах. Материалы посольства 1733 г. указывают на то, что именно охрана южной границы Уфимской провинции сплачивала башкирские роды в единую военную организацию – Башкирскую орду. Он имела экзополитарный характер, свойственный для многих кочевых объединений Евразии. Как отмечает Н.Н. Крадин, «во внутренних отношениях «государствоподобные» империи номадов (за исключением некоторых вполне объяснимых случаев) основаны на ненасильственных связях, они существовали за счет внешних источников без установления налогообложения скотоводов». Башкирская орда выглядела консолидированной только в вопросах организации охраны границы или во взаимоотношениях с Российским государством, внутри же родоплеменные организации не образовывали никакой иерархической структуры. Верховной власти в лице хана просто не было места.

Классический вариант интеграции нерусских народов в России осуществлялся путем инкорпорации лояльной элиты инородцев в российское служилое сословие. У башкир такой элиты не было. Не имея надежного проводника своей политики в Башкирии, российские власти были вынуждены действовать осторожно, не обременять население податями и жаловать привилегированные права на земельные владения. Даже башкирские тарханы, обязанные нести личную службу государю, в некоторых случаях отказывались выполнять приказы администрации. В 1675 г. уфимский конный казак Афанасий Сивилов начал укорять сородичей тархана Ишмухамета Давлетбаева в нежелании последовать за своим тарханом в Крымский поход, то получил от «его братии» откровенный ответ: «На службу де великого государя нам итить мочи нашей нет, Иш-Мамет де государевыми листы жалованье берет, он-де и поедь; а только великий государь изволит нас послать на свою государеву службу неволею, мы де возьмем жен своих и детей и покочюем совсем».

Таким образом, правительство молодого Петра I столкнулось в Башкирии с управленческим тупиком, из которого нельзя было выйти в рамках традиционного соблюдения договорного соглашения о подданстве. В этой ситуации единственным способом разрешения проблемы становятся европейские новации, игнорирующие традицию и превозносящие рационализм.

В этой связи следует затронуть вопрос об изменении титула российского монарха в 1721 г. Известно, что в XVII–XVIII вв. в российском обществе термины «царь» и «император» трактовались как синонимы. В литературе утвердилось мнение, что изменение титулатуры монарха в 1721 г. было обусловлено, прежде всего, «внешнеполитическими проблемами страны». Мы полагаем, что новый титул монарха был призван символизировать новую концепцию государства, в которой упразднялись все права и привилегии, пожалованные прежними русскими монархами отдельным народам. В.Б. Кобрин в своем исследовании, посвященном феодальному землевладению в средневековой России, отметил, что в XV–XVI вв. присоединение к Москве любой крупной территории сопровождалось выдачей жалованных грамот о соблюдении старины. Если «стариной» на Руси жаловали, то новациями наказывали. Именно как несправедливое наказание восприняли башкиры радикальное нарушение правительством Петра I условий добровольного подданства в начале XVIII в. В сознании башкир существовал устойчивый стереотип поведения верховного правителя. По их мнению, царь не может издавать указы, противоречащие уже сложившемуся законодательству. Когда в 1704 г. прибыльщики известили представителей башкир, что «указал великий государь те прибыльные дела на них наложить», собравшиеся представители башкир отказались в это верить, заявив: «тех прибыльных дел великий государь именно ведать не изволит».

Подводя итог, следует отметить, что попытка правительства Петра I «унифицировать» в соответствии с политикой камерализма башкир фактически означала аннулирование всех прежних жалованных грамот и одностороннюю ликвидацию системы непрямого управления. Аналогичные процессы происходили в то время на Дону, Северном Кавказе и Нижней Волге. Вместе с тем, камерализм, с его установкой перехода от сословного к политическому обществу («нации»), в условиях бескрайних степей юго-востока Российской империи начала XVIII в. мог быть реализован как абсурдная и жестокая пародия на деятельность просвещенных бюрократов Прусского королевства. Достаточно вспомнить налоги, которые должны были платить башкиры согласно требованию прибыльщиков Ингерманландской канцелярии – на голубые и зеленые глаза, дубовые гробы, свадьбы и т.д. Результатом этой политики стало самое масштабное башкирское восстание, охватившее несколько губерний и закончившееся юридическим выходом башкир из российского подданства.