Деревни, в которой родился герой этой книги, больше уж нет. Еще в конце восемнадцатого столетия ее засыпало песком движущихся дюн Куршской косы. Всякий турист, побывавший на косе, слышал от гидов про драму передвигающихся под напором морского ветра дюн. Они пришли в движение после того, как люди неосмотрительно вырубили леса. Песок поглощал деревни, превращая и без того скудный край (песок да рыба, хлеб привозной, пасущийся скот уничтожал остатки растительности, еще удерживавшей дюны) в область медленно наползающего бедствия. Работы по высадке леса для закрепления дюн прусские власти развернули ближе к середине века девятнадцатого, Людвикас Реза этого уже не увидел. Наверное, к всепоглощающим пескам он должен был относиться, как пристало пастору и теологу: со смирением принимать волю Всевышнего.

Сходным образом канул, заметен последующим и полузабыт тот мир ученых немцев, к которому принадлежал Реза. Германия славилась как страна науки, страна ученых мужей, преподающих в университетах, читающих лекции на дому, предающихся в уединении кабинетов глубокомысленным занятиям, прерываемым лишь неторопливыми прогулками. Откройте «Письма русского путешественника» Н. М. Карамзина, вся германская часть его путешествия суть сплошное паломничество от одного ученого к другому, с каждым познакомиться, поклониться, поблагодарить за написанную книгу, словарь, грамматику. Прямым следствием той науки стала мощная, индустриальная, воинственная Германская империя, но, как и вырубка лесов на песчаной косе, это привело к немалым бедам.

Итак, Людвикас / Людвиг Реза родился в 1776 году в заметаемой песком деревне Карвайчай, в той части Куршской косы, которой владела Пруссия. В том же году в Кёнигсберге родился Эрнст Теодор Амадей Гофман, в Мекленбурге — принцесса Луиза, которой предстояло стать прусской королевой. В отличие от них, имя Резы ничего не говорит русскому читателю, однако имеет некоторое значение для университетской истории Кёнигсберга и огромное — для национальной памяти литовцев. Ведь Людвикас Реза был первым собирателем и публикатором литовского фольклора и открыл просвещенному миру национального гения, поэта Кристионаса Донелайтиса. Реза был литовцем, причем из тех, кто жил не в самой Литве (тогда еще находившейся в составе Речи Посполитой), а в пределах Прусского королевства. Как, кстати, и Донелайтис, родившийся в 1714 г. близ Гумбиннена (ныне город Гусев), сорок лет прослуживший пастором в окрестностях Шталупеннена (г. Нестеров) и умерший там же в 1780 г. Оба они провели жизнь в землях Восточной Пруссии, теперь являющихся Калининградской областью Российской Федерации. Оба, в отличие от литовских литовцев, были протестантами.

Впрочем, большую часть жизни Реза звался, конечно, не Людвикасом, а Людвигом, и говорил по-немецки, но почитал себя происходящим «из литовского рода». Жил же среди преимущественно немецкого лютеранского населения. Сын деревенского трактирщика и по совместительству сторожа морского побережья, он вырос в бедной деревне на косе. Там имелось десятка два домов, деревушка Карвайчай служила центром церковного прихода, были школа, трактир, ну и сама церковь. Жители занимались рыболовством, огородничеством, собирали янтарь. Скотину держали, но сено и кормовую траву приходилось завозить с другой стороны залива, выходило дорого. Некоторый доход давал проходивший по косе почтовый тракт — это была кратчайшая дорога от Кёнигсберга до Мемеля (Клайпеда), а если смотреть шире, то путь из Европы, через север Пруссии, Данциг, на Ригу и Санкт-Петербург. Но, как ни крути, относительно Европы и вся-то Восточная Пруссия была дальней окраиной, провинцией не самого тогда еще важного королевства, а уж ее балтийское побережье с косой и вовсе убогим захолустьем.

На глазах малыша Резы на родную деревню наступали пески. Ближний старый лес погребло еще в середине восемнадцатого века, приходской дом, где крестили новорожденного Людвикаса / Людвига, тогда был уже наполовину засыпан, не прошло и нескольких лет, как занесло церковь вместе с кладбищем. Когда в 1782 г. умер местный пастор, брат покойного не позволил хоронить его в Карвайчае:

«Я вам его в ваши пески на смех ветрам не оставлю, здесь первый же ветер может его вымести из могилы. Он свои дни в вашем пересохшем деревянном доме священника отмучился. Теперь он ляжет в могилу, выложенную кирпичом, где ему ни в чём не будет нужды».

К тому времени маленький Реза был уже круглым сиротой, в два года он лишился матери, в шесть и отца. Его воспитали добрые люди. Сначала приютил рыбак из соседней деревни, затем один родственник, потом другой. Последний был пастором, его ждала известность местного проповедника, просветителя и знатока литовской письменности. Оба опекуна заметили и поощряли желание мальчика учиться и читать книги. Пастор обучил его латыни, пристроил в бесплатную латинскую школу-приют для бедных в Кёнигсберге. Юноша стойко преодолевал нужду и учился так усердно, что в 1795 г., девятнадцати лет от роду, сумел поступить в университет на богословский факультет. Его ровесник Э. Т. А. Гофман стал студентом раньше, в свои 16 лет, так что учились они не вместе.

Реза изучал теологию, древние и восточные языки, философию (в ту пору престарелый Иммануил Кант еще читал лекции); подрабатывал уроками. Скудость сохранившихся сведений о жизни Л. Резы, особенно в ранние годы, Б. Бартфельд и Р. Леонова компенсируют тщательно прописанным контекстом, рисуя мир, в котором он оказался. Студенты и профессора университета, теологические дискуссии на факультете и вне его. В то время «в Пруссии и в университете Кёнигсберга существовали разногласия между пиетистами и лютеранами-консерваторами, а еще и борьба этих религиозных лагерей с формирующимися идеями Просвещения, которая продолжалась несколько десятилетий». Надо заметить, что эта прусская сторона рецепции мысли Просвещения и Французской революции отечественной читающей публике известна и понятна значительно меньше, чем собственно французская, не говоря уже о русской. И уж тем более в ее протестантском богословском преломлении. По мнению Б. Бартфельда и Р. Леоновой, «с Просвещением больше всего воевали лютеранские и кальвинистские консерваторы, а также те, кого заботила религиозная жизнь. У пиетистов для такой борьбы было меньше теоретических аргументов, и, углубляясь в полемику, оба религиозных лагеря перенимали друг у друга много просветительских идей, хотя и осыпали упреками друг друга».

Теологического факультета всё это касалось непосредственно. Под давлением пиетистов король Фридрих Вильгельм II уволил профессора Х. Г. Фишера и приказал ему в 24 часа покинуть университет и в 48 часов — Кёнигсберг. Всё из-за мнения профессора, что моральное совершенствование опирается на разум человека. Запрещалась цензурой работа Канта «Религия в пределах только разума», профессору не велено было публично высказываться на темы религии. В 1797 г. король умер, его сменил более либеральный Фридрих Вильгельм III, цензура была ослаблена. Всё это были годы студенчества Людвига Резы. О том, как он сам относился к противоборствующим партиям, свидетельствует тема его диссертации, защищенной в 1807 г.: «Толкование морали в Священном писании с позиций кантовского учения». На смерть великого философа в 1804 г. Реза отозвался поэмой «Преголя рыдает по Иммануилу Канту» (Преголей, напомню, зовется река, протекающая в Кёнигсберге). Он описал видение, будто Кант поднимается к престолу Всевышнего, его окружают и увенчивают пальмовым венцом великие мудрецы древности Сократ, Платон, Зороастр, Коперник, Ньютон.

Реза полюбил классическую античную литературу, поэзию, сам слагал стихи, на немецком чаще, нежели на литовском, а иногда на латыни. Университет он закончил в 1799 г., но продолжал заниматься, изучал философию, языки древнееврейский, халдейский, арабский, готовил диссертацию. Очевидно, он мечтал об ученой карьере, но практические соображения перевесили, нужно было содержать себя. Несколько месяцев после выпуска из университета он работал домашним учителем в имении неподалеку от Кёнигсберга, в аристократической семье Ауэров. (Любопытно, что семья эта жила там, в своем имении, с 1662 г. вплоть до конца Второй мировой войны. Некоторые места, несмотря на дующие со всех сторон ветра истории, обладают удивительно крепкой корневой системой.) В 1800 г. Людвиг Реза был приглашен поступить на службу полковым капелланом в гарнизоне Кёнигсберга. Это было выгодное предложение, постоянная должность, служебная квартира, приличная оплата. Кто ж знал, что явится Наполеон с его безбрежными завоевательными амбициями, что Прусское королевство не останется в стороне, а должность полкового капеллана окажется в высшей степени беспокойной.

Фридрих Вильгельм III вступил в антинаполеоновскую коалицию с Александром I, но после военных неудач и заключения Тильзитского мира Пруссия поневоле оказалась в союзе с Наполеоном, впрочем, это была, по существу, оккупация. Король и красавица королева Луиза перебрались из Берлина в Кёнигсберг, в Восточной Пруссии стояли французские войска, в 1812 г. через ее земли Наполеон двинул армию в Россию. Прусские войска также выдвинулись к русским границам, пройдя через Жемайтию и Курляндию до Даугавы. Людвикас Реза как капеллан участвовал в этом походе. Тогда единственный раз за всю жизнь он побывал в самой Литве, но какие впечатления приобрел, неизвестно. Во всяком случае, в творчестве его они незаметны, о жемайтийцах и католиках-литовцах он ничего нигде не написал и более в те края не возвращался. Поражение Бонапарта в России позволило прусскому королю избавиться от неприятного союзника. В декабре 1812 г. генерал Йорк подписал мир с русскими, в январе Реза вернулся на родину с его войсками. А в марте 1813 г. Фридрих Вильгельм III заключил военный союз с Россией и объявил войну императору французов. Капеллану пришлось снова пуститься в дальний многотрудный путь. Реза в этой кампании вёл путевой дневник, который собственно и составляет ядро книги Б. Бартфельда и Р. Леоновой, это первая его публикация на русском языке. Дневник тем более любопытен, что на русском издано немало походных дневников 1812–1814 годов наших соотечественников, есть и французские, но вот дневников или воспоминаний союзников, пруссаков и австрийцев, еще поискать. Хоть Реза всего лишь капеллан, всё же это взгляд на события с той, прусской стороны.

Военные записки Людвига Резы похожи и не похожи на множество хорошо известных дневников русских офицеров, описавших заграничные походы. Там сражения и сугубо военные обстоятельства тоже занимают умеренное место. Ведь для массы молодых дворян заграничные походы были шансом увидеть другие страны и иной уклад жизни (иллюзией было бы считать, что все русские дворяне то и дело совершали заграничные вояжи — нет, это всегда было очень дорого и доступно только самым богатым). Господа офицеры в дневниках увлеченно описывали города и пейзажи, фиксировали подробности быта, новые для них способы ведения хозяйства (особенно у рачительных немцев), записывали бытовые сценки, непременно осматривали достопримечательности, замки, усадьбы, церкви. То же делал и Реза, с тем различием, что сражений капеллан видел меньше (хотя стал свидетелем «битвы народов» при Лейпциге), неизменно хлопотал о раненых, а естественным для него кругом общения были местные священники. Он сравнивал церкви, непременно посещал воскресные службы и проповеди и делал себе заметки о манере держаться и ораторских приемах проповедника. Временами походный дневник ученого пастора принимал совсем уж диковинный вид. «Стараясь по дороге осмотреть руины всех замков, я встретил молодого парня из коллегии епископа, который изучал как раз одну философскую рукопись. От него я узнал о состоянии школ и в благодарность пояснил ему некоторые места из Канта о радикальном зле, которые парень записал в тетради. Так вот, он меня спрашивал о категорическом императиве, о котором он много слышал» (дело происходило в Богемии). Или же: «Марбургские профессора меня приняли уважительно. Учителя и ученики явно вдохновлены, с энтузиазмом и патриотически настроены. Пока правила бывшая власть, она создавала им немало опасностей. Теперь всё ученичество убегает к оружию из школ. […] В церкви вместе проходят службы и протестантские, и католические. В ней проповедует известный по переводам Библии профессор фон Эсс […] Как свободный слушатель, я один час участвовал в семинарии истории догм у профессора Hünscher. Он держится немного скованно, но сам доклад его такой точный, связующий и содержательный, что каждое предложение можно напечатать. […] Также я познакомился с великим ориенталистом Арнольдом. Он мне показал словарь арабского языка Голия с отрывками и пояснениями многих арабских писателей».

Сан священника, провинциализм и ученость придавали стилю Резы, как и его миросозерцанию, некоторую наивность вкупе с риторической пышностью. Для своего времени он был очаровательно архаичен. Оттого временами получается, что он с изумительной простодушной ясностью делает замечания, приоткрывающие суть важнейших явлений эпохи. Как, например, походя пояснил всю эстетику классицизма, способную поставить в тупик нашего современника. Почему, в самом деле, классицизм всех рядил в античные тоги, так что и памятник Ломоносову в Архангельске стоит полунагим? И вот Реза записывает, что в Берлине ему совершенно не понравились статуи генералов Фридриха II - 

«со старомодными париками с косичкой. Как только их увидишь, сразу сморщишь лицо. И как могла прийти такая идея? Что принадлежит ко всем временам, должно иметь одеяния вечности. Если в произведении раскрыта форма лишь одного столетия, с этим столетием оно и исчезнет. Чем произведение больше приближено к идеалу природы, тем оно бессмертнее. Чувственная рука греков в искусстве показала то, что идеально, поэтому их произведения вечны. Кант сказал: «Что красиво, нравится всем и везде».

Особый восторг у Резы вызвала Прага, среди других столиц тогда мало занимавшая просвещенную публику, очарованность ее красотой и таинственными преданиями настала много позже. Реза эту красоту оценил вполне, да и вообще чехам он как-то особенно симпатизировал. Бартфельд и Леонова предполагают, что тут сработало чувство специфического исторического сродства, ведь Кёнигсберг был основан в эпоху войн Тевтонского ордена чешским королем Оттокаром II и назван на самом деле по нему, это его «королевский город». Поляков Реза откровенно недолюбливал, о евреях отзывался с пренебрежением, как большинство его современников. Русские, союзники, занимали его мало, хотя однажды он похвалил русских солдат за уважительное отношение к церквям, в другой раз записал в дневник об учтивости русского офицера, уступившего ему квартиру для ночлега. Французов, понятное дело, тогда бранили все дружно, а наш пастор уверял, будто во Франции однажды остановился в доме священника, вовсе не знавшего латыни. Из покоренного Парижа Реза отправился в Англию.

Возвратившись потом домой, в Кёнигсберг, он никуда уже больше не выезжал. Для путешествий во все времена требовались деньги и некоторая непоседливость. А откуда они у ученого пастора? Даже отправившись с армией на запад, он с живым любопытством осматривал ближайшие края, руины прусских замков, ведь прежде он там не бывал. Размышлял о старине. Реза, принадлежавший к немецкой университетской традиции, но помнивший и о своей литовской крови, обладал умением и на историю смотреть с обеих сторон. Он восхищался язычниками-пруссами, «которые за родную землю погибли, но не позволили обратить себя в рабство». Но рабством-то им грозили немецкие рыцари Тевтонского ордена. Которые тоже «заслужили благодарность и внимание, ибо они заложили основы прусской культуры».

Еще до военных походов, в 1810 г. Реза стал профессором Кёнигсбергского университета и руководителем действовавшего при нём семинара литовского языка (он сам, будучи студентом, занимался в этом семинаре). После возвращения из походов Реза уволился с должности гарнизонного капеллана и с тех пор полностью был занят университетской карьерой. Он стал ординарным профессором, деканом Теологического факультета, трижды занимал должность проректора (фактически же ректора, поскольку ректором считался король). Семинар литовского языка, которым много лет руководил Людвикас Реза, был в то время единственным университетским центром литуанистики вообще. В Виленском университете, польском и католическом, литовским языком не занимались. Помимо кёнигсбергского семинара, существовали лишь энтузиасты-одиночки, многие из них служили пасторами в Восточной Пруссии, они составляли словари и грамматики, пытались издавать книги на литовском языке. Семинар при Кёнигсбергском университете был учрежден королевским указом в начале XVIII из-за чумы: умерло так много сельских священников, окормлявших прусских литовцев, что потребовалось предпринять нечто экстраординарное для подготовки новых. Людвикас Реза руководил этим семинаром три десятилетия, его почитали основоположником академической системы преподавания литовского языка. Он проделал огромный кропотливый труд по новому переводу Библии на литовский, писал ученые труды по истории христианства в Литве. И, как уже было сказано, стал выдающимся собирателем литовского фольклора, издателем стихов К. Донелайтиса (поэма «Времена года» вышла в редакции Л. Резы, сведшего воедино, а местами сократившего рукопись), сам писал и издавал стихи на немецком, где использовал образы из литовских народных песен. Параллельно он преподавал теологию, писал теологические труды, подготовил и выпустил полезный справочник с биографиями всех священников евангелических церквей Восточной Пруссии с 1775 г. и Западной Пруссии с начала реформации. Умер Реза в 1840 году. Все свои средства и имущество он завещал на создание общежития для студентов Резаниума, известного до сих пор. В Калининграде ему стоит скромный памятник. Для литовской культуры он — одна из культовых фигур, в Литве изданы несколько томов энциклопедии, посвященной Резе.

На русском до книги Б. Бартфельда и Р. Леоновой существовали лишь несколько краеведческих статей и вышедший в Калининграде сборник стихов Резы в русском переводе. Настоящая книга также издана в Калининграде крошечным тиражом, авторы были вынуждены отказаться от обширной библиографии и ссылок. Местами книге недостает редактуры. Поскольку вся литература и все источники о жизни Л. Резы переводные с литовского и немецкого, хочется более внимательной выверки транскрипций названий и собственных имен, чтобы они соответствовали устоявшимся в русской исторической литературе, но это всё частности. Закономерно, что биография профессора Кёнигсбергского университета важна для местной истории, краеведения, но книга Бартфельда и Леоновой заслуживает и большего тиража, и большего внимания публики. И дело здесь даже не в том, что вообще полезно и важно знать историю и культуру ближайших соседей. Мы еще не вполне осознаем, что вместе с Восточной Пруссией, после победы над фашизмом сделавшейся Калининградской областью, нашим стал и крупный пласт соответственной истории. Как сказал по совсем другому поводу В. И. Ленин, «Владивосток далеко, но ведь это город-то нашенский». Теперь Кёнигсберг, его университет со всей профессурой, его уроженец Эрнст Теодор Амадей Гофман, прелестная королева Луиза (между прочим, мать нашей императрицы Александры Федоровны, супруги Николая I), скучавший на приморских курортах Томас Манн, тени королей и даже тевтонских рыцарей так же входят в наше историческое наследие, как античные города Причерноморья, Денисовская пещера, скифское золото, города Золотой Орды или Пазырыкские курганы.