Думал ли Сталин венчаться на царство? / Н.К. Гаврюшин

18 июля 1948 г., в Москве завершилось Совещание Глав и Представителей автокефальных Православных Церквей, приуроченное к празднованию 500-летия фактической самостоятельности Русской церкви.

Событие почти невероятное: страна государственного атеизма, в  которой на  протяжении четверти века были уничтожены тысячи храмов, репрессировано почти на корню духовное сословие, становится центром всеправославной дискуссии, носившей открыто антиглобалистский характер! Политическое руководство страны надеялось благодаря этому мероприятию утвердить первенствующее положение Русской Церкви во всем православном мире и использовать его в дальнейшем для противостояния своим недавним союзникам по антигитлеровской коалиции, экспансионистские планы которых просматривались очень рельефно.

Желаемого результата достичь тогда не удалось, но в отношениях Церкви и государства напряжение ослабло, медленно, не в массовом порядке, но стали открываться новые храмы. Так в основном продолжалось до полосы хрущевских гонений на Церковь начала 1960-х гг. В период горбачевской «перестройки» для верующих главным был без сомнения вопрос о религиозной политике власти, на который по началу долго не было внятного ответа.

— А что вы думаете о Горбачеве? — спросил меня во время нашей последней беседы, которая проходила в его кабинете в Ленинградской духовной академии 3 марта 1986 г., главный редактор «Богословских трудов» митрополит Ленинградский и Новгородский Антоний (Мельников).

Держа в памяти описанную выше атмосферу 1948 г. и выдавая желаемое за действительное, я ответил, что надеюсь в целом на восстановление «сталинской линии»… Митрополит замахал руками и воскликнул: «Что вы? Что вы? Не дай Бог!». Тогда мне пришлось конкретизировать, что я  имею в виду только последние годы правления Сталина, когда вождь под ручку провожал патриарха Алексия I c кремлевских приемов.

Тут митрополит Антоний, который в  свое время был старшим иподиаконом у патриарха, облегченно вздохнул и, как бы преодолевая внутреннее сопротивление, промолвил: «Ну, если в этот период…». А потом вдруг оживился и сказал: «А знаете, в последние годы жизни Сталин очень осторожно выяснял у высших иерархов, возможно ли в Православной Церкви тайное венчание на царство. Они, конечно, отвечали ему уклончиво».

Большого значения этому рассказу я тогда не придал. И сейчас остается не вполне понятным: если Сталин действительно думал о своем тайном венчании на царство, что его к этому побуждало? Ведь как тайное, оно не могло иметь большого политического резонанса. Желание обрести «церковную харизму»? Стремление к легитимации собственной власти в перспективе русской истории? Или всё же далекий политический расчет, как-то связанный с идеями Всеправославного Совещания 1948 г.?