Польское восстание 1863 г. в чешском общественном мнении / Кирилл Шевченко

Идея славянской взаимности с самого начала занимала ведущее место в идеологии чешского национального движения. Ядром созданной Я. Колларом концепции славянской общности было «понимание славянства как единого целого – «славянской нации». Коллар полагал необходимым «приостановить процесс дальнейшего дробления славянских народов и начать постепенное сплочение в единое целое» путем взаимного познания языков и литератур разными славянскими народами. Подобные взгляды в той или иной степени были свойственны большинству чешских «будителей» первой половины и середины XIX века, рассматривавших чехов исключительно в общеславянском контексте. Примечательно, что в своем популярном обзоре истории Чехии, рассчитанном на массового читателя, известный чешский политик и общественный деятель второй половины XIX века Ф.Л. Ригер подчеркивал, что «история чешская есть история народа славянского, населяющего наиболее западные области и сохранившегося в виде полуострова в море немецком…»

В наибольшей степени славянские чувства чехов были направлены на Россию, единственное к началу XIX века независимое славянское государство, военная мощь и политическое значение которого являлись важным стимулирующим фактором в деятельности чешских «будителей». Широкие русофильские настроения среди чешской интеллигенции резко усилились после контактов чехов с русской армией в ходе наполеоновских войн в 1799-1800 гг. и в 1813 г., когда русские войска находились на территории Чехии, где они были с воодушевлением встречены местным населением. «Малочисленность народа и его сил должна была быть компенсирована величием хотя и чужим, но все-таки величием соплеменников», - писал в 1894 г. Т.Г. Масарик, пытаясь объяснить корни чешского русофильства.

Однако наряду с мощным русофильством для чешских национальных деятелей были характерны и полонофильские взгляды. Если Россия завораживала чехов своим военно-политическим могуществом и международным авторитетом, резко усилившимся после наполеоновских войн и вызывавшим «усиленное биение пульса славянского чувства», то поляки вызывали сочувствие у чехов схожей исторической судьбой, заключавшейся в утрате государственной независимости и вхождением польских земель в состав других государств. Один из ранних представителей чешского национального возрождения Й. Добровский, будучи убежденным русофилом и усматривая в России «защитника славян, не отрицал в то же время и свои симпатии к полякам, национальную трагедию которых он воспринимал как трагедию собственного народа». Совмещение русофильских и полонофильских взглядов было в это время характерно для многих чешских национальных деятелей. Убежденными полонофилами были такие ведущие представители чешской литературной жизни начала XIX века как Пухмайер, Неедлы и Гневковский. Естественно поэтому, что русско-польское противоборство и польские восстания против России воспринимались чешским обществом крайне болезненно. Уже польское восстание 1830-1831 гг. стало причиной серьезной напряженности и идейного размежевания в чешском обществе. Чешские национальные деятели, которые ранее «были едины в своих национальных и славянских взглядах, оказались разделенными на два противоположных лагеря. В этом отношении 1830-1831 гг. были предвестником еще большей напряженности в 1863 г., приведшей к открытому конфликту».

Отношение чехов к русско-польскому противоборству и к польским восстаниям испытывало колоссальное влияние западноевропейского либерального общественного мнения и прессы, настроенной преимущественно пропольски и транслировавшей ходульный образ отсталой, реакционной и деспотической России и свободолюбивых поляков, борющихся за восстановление попранной исторической справедливости. Именно это общеевропейское восприятие России и русско-польского конфликта стало мощным источником полонофильских настроений в чешском обществе. «Симпатии к тому или иному славянскому народу, - обоснованно полагал чешский историк В. Жачек, - служили еще и орудием выражения политических предпочтений. Популярный взгляд состоял в том, что поляки – борцы за свободу и прогресс, поэтому симпатии к ним выражают согласие с либерально-демократическими принципами. С Россией дело обстояло прямо противоположным образом. Тот, кто защищал деспотическую Россию, считался приверженцем реакции…».     

Ведущая чешская газета «Народни листы» (Národní Listy), орган чешской национальной партии, вплоть до начала беспорядков в русской Польше отзывалась о России и императоре Александре II весьма позитивно, особенно подчеркивая важность отмены крепостного права для всех славянских народов. По словам газеты, отмена крепостничества в России «наполняет радостью всех славян» прежде всего потому, что «завистливые народы соседние», указывая на русское крепостное право, твердили на  этом основании о врожденной предрасположенности славян к «вечному рабству». Отныне, утверждали «Народни листы», это «язвительное оружие» выбито из рук славянских недоброжелателей.

Однако уже апрельские беспорядки в Варшаве в 1861 г., в подавлении которых участвовали русские войска, вызвали критическую реакцию ведущей чешской газеты, писавшей о жестоком поведении армии и об убийствах женщин и детей, что, по ее мнению, в значительной степени испортило репутацию Александра II как великодушного освободителя от крепостного рабства миллионов русских крестьян. Вместе с тем, часть вины за происшедшее «Народни листы» возлагали и на самих поляков, «провоцирующих русскую администрацию и армию» и не оставляющих иного выбора русским чиновникам, понимавшим, что «мирными средствами невозможно противодействовать антигосударственным демонстрациям».

Основную вину за резкое обострение ситуации в Царстве Польском «Народни листы» были склонны возлагать не столько на императора, сколько на русских чиновников, управлявших Польшей. По мнению газеты, лучшим способом решения польского вопроса для России было бы возвращение Царству Польскому собственной национальной администрации, финансовой системы и армии, т.е. тех прав, которые оно имело в соответствии с решениями Венского конгресса 1815 г. Критически оценивая политику русской администрации в Царстве Польском и констатируя бесплодность действий как умершего Горчакова, так и сменившего его «простого солдата» Сухозамета, «Народни листы», тем не менее, призывали поляков набраться терпения и тщательно готовиться к тому времени, когда изменившиеся европейские условия позволят им улучшить свое положение.

Назначение великого князя Константина наместником было скептически воспринято чешской прессой, уверенной в том, что Константин не будет способен пойти на уступки полякам в том объеме, которого они добивались. Однако покушение на жизнь великого князя Константина было решительно осуждено чешской прессой. При этом  «Народни листы» даже выражали сомнение в том, что нападавшим мог быть поляк, аргументируя свое сомнение тем, что к подобным радикальным методам поляки не прибегали даже по отношению к Паскевичу. В конце концов, «Народни листы» высказали мнение о том, что нападавшим мог быть член некой радикальной подпольной организации, заинтересованной в сохранении напряженности в Царстве Польском.

В целом освещение беспорядков в Царстве Польском и польско-русского конфликта вообще было для чешской прессы, воспитанной на традициях славянской взаимности, задачей нелегкой и неприятной. Вплоть до начала восстания чешские газеты делали попытки дистанцироваться от конфликта и играть роль бесстрастного посредника. «Мы, чехи, любим одинаково оба народа и усматриваем в них не только поляков и русских, но родственные племена славянские, на которых лежит проклятие славянства – братоубийство и разобщенность», - писали «Народни листы» в ноябре 1862 г. Вместе с тем, здесь же «Народни листы» выражали сочувствие «героическому народу польскому», на «кровоточащие раны которого», по словам газеты, чехи смотрят «глазами, полными слез». При этом «Народни листы» подчеркивали необходимость отделять русский народ, не имеющий ничего против поляков, от угнетателей польского народа, к числу которых газета относила «отвратительную касту чиновников без славянского и национального самосознания», намекая на немецкую этническую принадлежность многих высших русских чиновников в Царстве Польском.

Начало январского восстания 1863 г. застало чешскую прессу врасплох. Первоначально чешские периодические издания даже «не хотели верить информации о начале восстания и предрекали ему неудачу». Однако развитие событий очень быстро сделало польский вопрос и польско-русские отношения одной из главных тем в чешской прессе. В пространной статье об отношениях России и Польши, опубликованной 25 января 1863 г., «Народни листы» эмоционально и несколько противоречиво комментировали начавшееся восстание. С одной стороны, чешская газета осудила политику Николая I в польском вопросе как деспотичную, отметив вместе с тем и разочарование поляков Александром II, реформы которого не могли удовлетворить польские ожидания. «Народни листы» находили совершенно естественным стремление поляков к восстановлению своей государственности и независимости и в очередной раз подчеркивали разницу между русским народом и «неславянскими» царскими чиновниками, которые, по мнению газеты, являлись основным источником зла для поляков. С другой стороны, признавая правомерность «озлобленности и отчаяния» поляков, «Народни листы» выражали свое неодобрительное отношение к начавшемуся восстанию, поскольку, не ставя под сомнение «мужество и жертвенность поляков», они, тем не менее, были уверены в том, что восстание не достигнет своей цели. По мнению газеты, полякам «не хватает сил» и «преимущество русских является слишком большим»». Кроме того, «Народни листы» проницательно указывали на то, что в восстании не примут участия польские крестьяне, которые, по словам газеты, «к сожалению, не столь сознательны как наши чешские крестьяне…». Здесь же «Народни листы» высказывали оправдавшееся позже предположение о том, что начавшееся восстание «не станет всеобщим как в 1830 г., а превратится лишь в кровавые стычки». Содержание и тон публикации свидетельствовали о полностью пропольской позиции печатного органа чешской национальной партии, который, солидаризируясь с целями восставших, выражал несогласие лишь с методами достижения этих целей, считая их нереальными.

Если в самом начале редакция газеты «Народни листы» стремилась к сдержанности и объективности, то уже через несколько месяцев содержание газеты стало еще более пропольским, а статьи о восстании приобрели более сочувственный и оптимистичный по отношению к восставшим тон, выражая надежды на их успех. Рубрику о Польше в это время редактировал убежденный полонофил и сторонник восставших А. Котик. Редакция газеты с начала восстания получала большое количество писем из Польши и Галиции, «информация которых часто была тенденциозной и несоответствующей действительности. Речь шла в основном об успехах поляков… Все  это, - полагал чешский исследователь В. Жачек, - свидетельствовало о прекрасной организации польской пропаганды за рубежом…». Хорошо отлаженный механизм польского политического пиара оказал воздействие на позицию ведущих чешских газет. Если поначалу редактор газеты «Народни листы» Э. Грегр воспринимал пропольские материалы из-за рубежа скептически и не был склонен публиковать всю содержавшуюся в них информацию, то позже под влиянием своего полонофильского окружения он изменил свои взгляды в более благоприятном для поляков направлении. Единственным членом редакции газеты «Народни листы», который занимал прорусскую позицию, был Ержабек.

В это же время наметился конфликт между редакцией «Народних листов», занимавшей откровенно пропольские позиции, и лидерами национальной партии Ф. Палацким и Ф. Ригером, которые воспринимали польское восстание как контрпродуктивное и достойное всяческого сожаления событие и в целом были на стороне России. Если позиция руководства собственной партии действовала сдерживающим образом на редакцию «Народних листов», которая в июне 1863 г. была вынуждена опубликовать критические в отношении восстания и благожелательные к России статьи своих партийных лидеров, то другие чешские газеты, в частности, «Глас», «Позор» и немецкоязычная «Политик» занимали еще более последовательную пропольскую позицию. Эти газеты целенаправленно публиковали материалы в поддержку польских повстанцев. Откровенно пропольская позиция ведущих чешских газет привела к активизации русофильского крыла чешского общества, которое, не имея возможности влиять на редакторскую политику чешской прессы, прибегла к публикации многочисленных полемических брошюр, выражавших поддержку России и критиковавших польских повстанцев. «Московские ведомости», характеризуя отношение чехов к польскому восстанию, констатировали в апреле 1863 г., что «чешское общество в высшей степени заинтересовано теперь польскими событиями… Тут насчитываются всевозможные партии – есть партия так называемая московская, есть партия польская, есть партия Герцено-Бакунинская, партия Лангевича, партия Мерославского… Одни, видя спасение для Чехии единственно в ее союзе с ближайшим соседним народом польским, требуют окончательного истребления и изгнания из Чехии так называемого руссоманства, и разрыва всех сношений Чехии с Россией… Другие, напротив, считают необходимым идти по прежней дороге, не увлекаясь заманчивыми идеями поляков и не поддаваясь первым впечатлениям…».    

Весной 1863 г. антироссийские и пропольские настроения настроения чешской прессы заметно усилились. Информация о событиях в русской Польше, публиковавшаяся на страницах чешских печатных изданий, касалась главным образом успехов и героизма повстанцев; действия русских войск изображались исключительно в негативно-критическом ключе, при этом акцент делался на жестоком обращении русской армии с мирным населением и повстанцами. Широко применявшиеся повстанцами карательные акции и террор против не поддерживавшего их мирного населения в Беларуси, Литве и в самой Польше откровенно замалчивались. Примечательно, что среди пострадавших от польского революционного террора был и будущий крупный русский ученый-славист А.С. Будилович, который родился в 1846 г. в Гродненской губернии в семье местного униатского священника. Во время восстания 1863 г. местные повстанцы «грозили перебить «слишком русскую семью Будиловичей», что оказало большое влияние на взгляды Будиловича в славянском вопросе. Избранная повстанцами тактика партизанской войны получила поддержку на страницах чешских газет, полагавших, что таким образом повстанцы приобретут необходимый боевой опыт. «Пусть военное счастье решит, кто достоин победы! – провозглашали «Народни листы» в феврале 1863 г. – Независимо от того, снискают ли поляки лавры победителей или потерпят поражение, у нас, чехов, они всегда найдут самое теплое сочувствие».

Между тем, реалии восстания были далеки от того образа, который изображался в чешской полонофильской прессе. Так, один из руководителей восстания, член повстанческого национального правительства Оскар Авейде признавал, что первоначально «вся шляхта с …малыми исключениями была явным противником восстания до самого марта месяца; крестьяне были вообще его врагами, встречались даже примеры, что они убивали повстанцев. В Литве не было ни одного вооруженного человека до 15(27) марта, а на Руси, если не ошибаюсь, до мая…». Авейде указывал, что для поднятия восстания на украинских, белорусских и литовских землях фактически имели место попытки «экспорта революции» из Царства Польского. Одна из таких попыток была предпринята в феврале 1863 г. когда повстанческий отряд под командованием Рогинского перешел Буг и вступил на территорию белорусско-литовских губерний. По словам Авейде, данный повстанческий отряд «кружился по Гродненской губернии и забрался даже в Пинск, но действия его были похожи на пляску сумасшедшего, чем на что-нибудь серьезное, и не нашли никакого отголоска в жителях Литвы».

Если описание действий поляков в чешских газетах непременно сопровождалось столь комплиментарными эпитетами как «храбрый», «жертвенный», «героический», то «русские солдаты изображались не только как орудие русского деспотизма, но и как крайне жестокая масса, в опьянении убивавшая раненых, жегшая дома, бесчестившая женщин…». Подобная тональность публикаций была предсказуемой, поскольку «основным источником для чешской прессы были польские и немецкие издания».

Поведение европейской дипломатии и крупнейших европейских держав в лице Франции, Англии и Австрии привело редакцию «Народних листов» к  выводу о том, что «ни одна из трех держав не обладает ни необходимой волей, ни отвагой действительно встать на защиту истекающего кровью польского народа… Лишь какая-то всеобъемлющая и неожиданная катастрофа – либо на польском театре военных действий, либо внутри самой России – может внести оживление… в разлаженную игру дирижеров нынешнего европейского концерта». Ожидание некой «воли» и «отваги» от европейских государств в польском вопросе свидетельствовало о романтизме и дилетантской наивности чешских журналистов. Европа в первую очередь была заинтересована в решении своих собственных внешнеполитических задач, используя поляков в качестве инструмента. Так, например, «Лондон был не слишком обеспокоен судьбой поляков, но хотел использовать ситуацию для срыва русско-французского внешнеполитического диалога и немало преуспел в этих планах…». Мысль о возможности беспорядков и революции в России, которые бы оказали большую помощь полякам, высказывал на своих страницах и «Глас». Примечательно, что объявленную царем амнистию повстанцам «Глас» трактовал как хитрый дипломатический маневр Горчакова, призванный внести разлад в действия европейских союзников.

После обмена дипломатическими нотами между Россией и ведущими европейскими державами «Народни листы» пришли к мысли о том, что «дипломатия в своей улиточной медлительности лишь ожидает, как и каким образом поляки помогут себе сами, дабы просто признать происшедшие изменения». Мысль о целесообразности созыва европейского конгресса по польскому вопросу, столь популярная в европейской дипломатии, встретила негативную оценку чешской прессы. «Народни листы» полагали, что подобный конгресс ничем не поможет полякам, а будет на руку России, которая благодаря этому «выиграет время, дабы окончательно покорить поляков». Критически отзывалась чешская пресса и о позиции Австрии, которую упрекали в нерешительности, вялости и двуличии. Особенно не по вкусу полонофильски настроенным чешским журналистам пришлось содержание австрийской дипломатической ноты России, которую они посчитали слишком мягкой и примирительной. Поведение Австрии в польском вопросе напомнило газете «Глас» времена Меттерниха и союзнических отношений Австрии и России. Между тем, по мнению чешской прессы, более активной политикой в пользу поляков Австрия могла бы только выиграть, так как образование независимого польского королевства в центре Европы усилило бы позиции Австрии по отношению к Пруссии и гарантировало бы ей поддержку со стороны Англии.

Обсуждая возможную реорганизацию Европы в связи с гипотетическим восстановлением польской государственности, чешские газеты выражали согласие с обсуждавшимся в европейской прессе планом возрождения Речи Посполитой в составе Царства Польского, Литвы, Подолии и Украины. По мнению чешских газет, от Галиции и Познаньщины в этом случае поляки откажутся, и планируемая реорганизация Европы принесет пользу всем европейским странам, кроме России. Подобный сценарий рассматривался полонофильской чешской прессой как оптимальный. Чешских борцов за польскую независимость при этом ничуть не смущало ни то, что Познаньщина была исконно польской землей и познанские поляки подвергались жесткой германизаторской политике со стороны Пруссии, ни то, что Литва и Украина не являлись этнически польскими землями и их коренное население не проявляло желания войти в состав возрожденной Польши. Данный сюжет вообще не получил сколько-нибудь широкого освещения на страницах чешской прессы, поскольку он подрывал широко тиражируемый пропагандистский тезис о справедливости требований польских повстанцев. Между тем, ряд документов, в том числе воззвание виленского повстанческого центра к народам Литвы и Белоруссии, написанное 11 июня 1863 г. на белорусском языке латинской графикой, фактически свидетельствовало о массовом неприятии повстанческой власти и сопротивлении коренного населения белорусско-литовских губерний польским повстанцам. «Польское правительство спрашивает вас, по какому праву вы смели помогать москалю в нечистом деле?! – гневно вопрошало воззвание повстанческого центра в Вильно. – Кто хочет неволи московской – тому мы дадим виселицу на суку…». После запугивания населения петлей «справедливое польское правительство» требовало от жителей литовских и белорусских земель «не помогать больше москалю ни в чем», не участвовать «в милиции и в караулах по селам», угрожая в противном случае неизменной виселицей, а также подчиняться только польскому правительству и лишь ему платить подати. Данный документ должен был быть прочитан «в каждой церкви, костеле и по деревням». Сам тон и содержание данного документа свидетельствовали об отсутствии массовой поддержки у польских повстанцев в белорусско-литовских губерниях и о том, что польские повстанческие структуры тут выступали фактически в роли оккупационной администрации. О повсеместном «враждебном отношении» к повстанцам крестьянства Литвы и Белоруссии «за исключением Ковенской губернии» писал в своих мемуарах и член повстанческого правительства Оскар Авейде.

Сильные пропольские эмоции и стремление во что бы то ни стало увидеть поляков в роли победителей временами приводили к тому, что чешская пресса попросту выдавала желаемое за действительное. В середине апреля «Народни листы», противореча собственным более ранним и значительно более трезвым оценкам польского восстания, писали, что повстанческое движение охватило весь народ, в том числе «шляхту, мещанство и в значительной степени сельское население. Поэтому мы думаем, что 1863 год не станет параллелью 1831 года…».

В полемике, развернувшейся в чешской прессе вокруг польского вопроса летом  1863 г., принял участие и крупный русский ученый-славист А.Ф. Гильфердинг, открытое письмо которого к Ф. Ригеру, посвященное русско-польским отношениям, было опубликовано в «Народних листах» в июне 1863 г. Ссылаясь на крайне антирусскую направленность публикаций большинства чешских изданий, Гильфердинг задавал риторический вопрос о том, не находится ли чешский народ в состоянии войны с русским народом, поскольку поведение чешской прессы вполне может об этом свидетельствовать. По словам Гильфердинга, чешские газеты клевещут на русский народ, изображая «русского человека варваром, русского солдата трусом, русскую империю – воплощением злых сил и образованием, которое необходимо разрушить во благо человечества». Если ранее, по мнению Гильфердинга, чехи сохраняли в славянских вопросах беспристрастность и нейтралитет, то теперь они утеряны. Русский славист бросал упрек чешской прессе, обвиняя ее в некритической вере к любой информации из лагеря польских повстанцев и одновременно в нежелании понять внутреннюю суть польско-русского спора, воспринять русские аргументы и услышать русский голос. Гильфердинг подчеркивал, что русский народ не может допустить разрушения империи, которую он создавал в течение тысячелетия, и возвращения Западной Руси под польское иго. Призвав к тому, чтобы в чешской прессе нашли место и альтернативные взгляды и выразив надежду, что нападки чешской печати на Россию не отражают действительного мнения чехов, Гильфердинг говорил о желательности для русских знать, где их друзья и враги.

В своем ответе Гильфердингу редакция газеты «Народни листы», отвергнув его обвинения в клевете чешской прессы на русский народ, тем не менее, признала наибольшей политической ошибкой и трагедией поляков их требование вернуть в состав Польши ранее завоеванные ими этнически непольские земли. Констатировав, что польский вопрос есть вопрос не только политики, но и гуманизма, «Народни листы» высказались за восстановление независимой Польши в границах проживания польского народа. Наиболее резкий ответ Гильфердингу дал «Болеславан», язвительно отозвавшийся как о русском правительстве, так и о самом Гильфердинге и выразивший неизменную надежду на окончательную победу поляков, которые станут «спасителями не только чехов, но и самих русских». Здесь же «Болеславан» попенял и «Народним листам» за их, с точки зрения «Болеславана», слишком примирительный и вежливый ответ Гильфердингу. Подобное поведение «Болеславана» было с благодарностью воспринято поляками. Краковский «Час» в одной из своих статей одобрительно отозвался о том, что «Болеславан» нашел смелость «наказать Палацкого за его выступление».

Подобно Палацкому, Ригер также счел необходимым включиться в полемику и высказаться по поводу польского восстания в специальной статье, опубликованной в июне 1863 г. в газете «Народни листы». В самом начале своей статьи Ригер, оговорившись, что он не желает выносить приговор по поводу польско-русского спора от имени всего чешского народа и выражает лишь свое личное мнение, подчеркнул «достойный сожаления» факт «схватки между братьями, радоваться по поводу которой могут лишь враги всего рода». Ригер подчеркивал, что чехи в равной степени любят и русских, и поляков, объясняя большие симпатии к полякам как «естественным чувством любого человека помогать слабейшему», так и историческим опытом чехов, познавших горечь утраты свободы. Однако, по мнению Ригера, романтическое очарование и героическую привлекательность польское восстание имеет лишь для того, кто руководствуется только чувством; если же смотреть на польский вопрос с точки зрения разума, то он выглядит значительно сложнее.

Принципиальную проблему польского национального движения Ригер усматривал в том, что в требуемых повстанцами границах обновленной Польши поляков как таковых была бы примерно половина, в то время как остальное население составляли бы малороссы и другие народы, земли которых были русскими княжествами до их захвата поляками. «Ни один справедливый и знающий данный вопрос чех не может признать решающими аргументы в пользу права поляков на малорусские земли», - заявлял Ригер. Что касается вопроса об этническом и языковом родстве поляков, малороссов и русских, то чешский общественный и политический деятель напоминал, что этот вопрос уже решен такими авторитетами в области изучения славян как Добровский и Шафарик, которые считали малорусский язык наречием русского языка. Любые «изобретения польских дилетантов» Ригер, намекая на набиравшие популярность идеи существования отдельного украинского народа, считал бессильными поколебать мнение столь признанных в науке авторитетов. Констатировав, что именно малорусский вопрос является причиной долгого спора между двумя славянскими народами, Ригер замечал, что если бы Россия отдала малороссов полякам, то они подверглись бы полонизации и окатоличиванию. Подобный сценарий, по мнению чешского политика, совершенно недопустим для русского народа. Как и в случае с более ранней статьей Палацкого, статья Ригера была негативно воспринята европейской, особенно польской, прессой.

Полемика вокруг польско-русского вопроса в Чехии не ограничилась только прессой. С лета 1863 г. в Чехии появилось несколько брошюр, посвященных польско-русским отношениям, авторы которых не были удовлетворены освещением данного сюжета в чешских газетах. Так, например, в опубликованной в 1863 г. анонимной брошюре «Чешские размышления о польском вопросе» осуждались разделы Польши и признавалось право поляков на восстановление своей государственности, однако подчеркивалась невозможность возрождения Речи Посполитой в границах 1772 г., так как в таком государстве поляки составили бы меньшинство. По мнению автора брошюры, лучшим способом сохранения своей национальности для поляков была бы их умеренность в национальном вопросе и соединение с Россией; при этом наиболее приемлемой формой такого союза называлась программа Велепольского.

Более критично в адрес поляков и более позитивно в адрес России высказался чешский филолог Й. Ранк, который в своей брошюре, полемизируя с чешскими полонофилами, указал на многочисленные проблемные сюжеты в польско-чешских отношениях и крайне негативно отозвался о поведении польских повстанцев в 1863 году. Солидаризируясь с Палацким, Ранк осуждал польское революционное правительство за санкционированный им террор, грабежи и насилие, что, по его мнению, ставило польских повстанцев в один ряд с заурядными бандитами. По словам Ранка, вина за тяжелое положение в Царстве Польском лежит исключительно на самих поляках, склонных к постоянным революциям и не дающих русскому правительству возможности осуществить реформы, от которых они только выиграли бы. Обвинения Ранка подтверждались самими повстанцами. Так, член повстанческого правительства до августа 1863 г. О. Авейде признавал, что в силу незначительности добровольных пожертвований в пользу восставших, самым важным источником финансирования восстания «были деньги, захваченные повстанцами из законных правительственных касс…».

Наиболее радикальным в своей критике поляков стал известный чешский литератор и общественный деятель Ф.Й. Йезбера, опубликовавший за свой счет брошюру «Русские, сербы, поляки и чехи с остальными славянами», которая была призвана дать ответ всей полонофильской чешской журналистике. Уже в январе 1863 г. в своем письме М.Ф. Раевскому, священнику русского посольства в Вене, Йезбера высказывал свое негодование по поводу «чешских магометан и революционеров», которые «радуются теперешней революции польской, желая раздробления русского народа и разрушения русского государства». По словам Йезберы, «на чуждый лад искаженные и польскими революционерами подкрепленные, писатели… почти во всех чешских политических редакциях начали распространять между чешским народом ненависть не только к русскому правительству, но и противу русских». Не имея сил «дольше сносить это оскорбление моего племени, воскрешенного трудами Шафарика, Ганки, Юнгмана и многих других, - замечал Йезбера, - я решился… написать брошюрку, которая обнаруживает всю ложь и обман чешских редакторов в польском вопросе…».

В предисловии к своей работе Йезбера высказывает сожаление по поводу «странного и неразборчивого» отношения чешских журналистов к таким основополагающим понятиям как «правда» и «право». Иллюстрируя свою мысль, чешский литератор язвительно замечает, что чешские газеты с энтузиазмом выдают за доблесть и героизм грабежи русских банков польскими революционерами и совершаемые ими убийства русских и их сторонников с помощью кос и виселиц, в то время как наказания поляков, виновных в этих преступлениях, объявляются чешской прессой самым отвратительным варварством.

Предваряя свою оценку польского восстания 1863 г. обширным историческим экскурсом, Йезбера оппонирует «Болеславану», подчеркивавшему вековую дружбу чехов и поляков, приводя многочисленные проблемные факты в истории чешско-польских отношений. Так, Йезбера не без удовольствия цитирует «Краледворскую рукопись», где поляки названы врагами чешской земли, и указывает на захват поляками Праги и их последующее изгнание местным населением в 1004 году. В разделе, посвященном сути польско-русского спора в 1863 г., Йезбера солидаризируется с Гильфердингом, провозглашая, что в данном конфликте речь не идет об освобождении польской народности от угнетения и о восстановлении польской независимости от России. По убеждению Йезберы, речь идет о раздроблении русского народа, о восстановлении «в западной части русских земель ига польского меньшинства над русским народом и о разрушении Российской империи». Продолжая эту мысль, Йезбера подчеркивает, что польские повстанцы претендуют не только на польские этнические земли, но и на области, где «русский народ был и остается ядром населения. Поляки постоянно ссылаются на некое историческое право… Я не буду говорить тут о средневековом историческом праве, в соответствии с которым все решал меч… Напоминаю, - писал Йезбера, - что есть более святое право и это право национальное. Польские повстанцы в своей гордости и спеси встали под ложное знамя… и их лозунг «за нашу и вашу свободу» является ложным. Они стремятся не к свободе и равноправию, а к господству».

В качестве иллюстрации к своим мыслям Йезбера приводил статистические данные, в соответствии с которыми поляки составляли незначительное меньшинство в украинских и белорусско-литовских губерниях. Так, из 1.804.970 населения Киевской губернии поляки составляли лишь около 100.000; из 877.200 населения Гродненской губернии поляки насчитывали только 82.000 человек. «Проанализировав все статистические данные, - резюмировал Йезбера, - мы можем убедиться в том, что на землях, где поляки хотят восстановить свое господство, проживает 11.274.287 русских и лишь около 600.000 поляков. В землях, где звучит польский язык, каждый благородный славянин желает братскому польскому племени свободу…, но требовать, чтобы незначительное польское меньшинство господствовало над русским большинством, карая и наказывая его, есть преступление…». В заключение, попеняв «Народним листам» за то, что они предали свою собственную программу, выступив против Палацкого и Ригера, занявших в польском вопросе совершенно иную позицию, Йезбера вновь предпринял экскурс в историю, напомнив всем «надменным и высокомерным полякам» время, когда они господствовали над всей Западной Русью, «истребляя злонамеренно и обрекая на муки православную веру и русскую народность. Все то, что их постигло, - утверждал Йезбера, - есть не что иное, как наказание за их нехристианскую гордость и высокомерие». «Народни листы» не остались в долгу и ответили Йезбере пространным ироничным фельетоном, приклеив ему ярлык «чешского Муравьева».

Польское восстание 1863 г. способствовало поляризации чешской интеллигенции и разделению чешского общественного мнения на два лагеря, отстаивавших противоположные взгляды в польском вопросе; при этом «чешская журналистика была полностью на стороне поляков». Это обстоятельство вскоре отразилось на чешской политической жизни. Лидер чешской национальной партии Ф. Палацкий, неудовлетворенный позицией редакции газеты «Народни листы» в освещении польского восстания, уже в марте 1863 г. во время своего визита в редакцию газеты открыто выразил свое недовольство в этом вопросе. Поскольку редакционная политика газеты в освещении польского восстания продолжала расходиться со взглядами лидеров национальной партии, Палацкий, Ригер и их сторонники приняли решение создать новую газету «Народ» в качестве собственного печатного органа вместо вышедших из повиновения «Народних листов». Уже в первых номерах газеты «Народ» Палацкий счел необходимым опубликовать программную статью, посвященную польскому вопросу, где он подробно изложил свою позицию и в отношении восстания 1863 года. Главный упрек Палацкого повстанцам в этой статье содержался в том, что они ведут бой отнюдь не только за свободу, но и за восстановление Речи Посполитой в границах 1772 г., включая Литву, Подолию и Украину. Между тем, по убеждению Палацкого, историческое право на данные земли принадлежат отнюдь не полякам, а русским, поскольку именно тут находилась колыбель русской государственности. Поэтому, указывал Палацкий, стремление поляков овладеть этими землями с неизбежностью сталкивается с патриотическими чувствами русского народа, которые побуждают его к борьбе. Палацкий также выражал сожаление как в связи с неспособностью поляков принять реалистичную, по его мнению, программу Велепольского, так и в связи с развязанной ими «бесконечной и беспощадной» борьбой.  Палацкий критиковал и методы ведения восстания 1863 г., обвиняя восставших в широком использовании коварных убийств из-за угла, лжи и клеветы. По словам чешского политика, он сам поначалу не хотел верить в то, что поляки, которых он считал благородными людьми, способны к подобным недостойным методам борьбы. В заключение, осудив разделы Польши, Палацкий высказал мнение о том, что полякам необходимо внутреннее национальное возрождение, образование и истинная свобода для народа.

Появление газеты «Народ» еще более оживило дискуссию по польскому вопросу в чешском обществе и способствовало окончательному идейному размежеванию двух противоположных на чешской политической сцене лагерей. Идейная борьба и журнальная полемика вокруг польского вопроса ускорили постепенное оформление в рамках национальной партии либерального оппозиционного крыла. Окончательное размежевание противоборствующих политических групп в рамках национальной партии произошло в 1874 г., когда она разделилась на старочехов и младочехов.

Пристальное внимание чехов к польскому восстанию 1863 г. способствовало их лучшему пониманию своих северо-восточных славянских соседей. В дальнейшем, однако, чешская пресса уже не демонстрировала столь мощных пропольских симпатий, как в 1863 году. Более того, активизировавшийся в конце XIX - начале XX в. чешско-польский спор в Тешинской Силезии вызывал все более критическую в отношении поляков реакцию чешских газет. Чешская пресса, в частности, обвиняла поляков в том, что в своей античешской деятельности в Силезии они смыкаются с немцами, способствуя германизации данного региона. «Наша борьба против несправедливых требований поляков является одновременно… и борьбой против германизации», - констатировал в феврале 1904 г. пражский «Час», комментируя ситуацию в Тешинской Силезии. Примечательно, что даже критически относившаяся к России часть чешской прессы негативно оценивала действия польских радикальных групп в Царстве Польском, активизировавшихся во время русско-японской войны и революционных потрясений в Российской империи в начале ХХ века. «В Русской Польше появились сумасбродные радикалы, призывающие к восстанию против России. Здравомыслящая польская общественность выступает против этих самоубийственных планов», - отмечал «Час» в феврале 1904 г.  

«Польско-чешские отношения всегда останутся деликатной проблемой, имеющей в значительной степени психологический характер… Это связано как с общим развитием двух народов, так и с традициями предвоенной эпохи, прежде всего с польскими симпатиями к австрийцам и мадьярам и с чехословацкими симпатиями к России. У нас уже никто не упрекает Пилсудского за то, что он воевал в немецкой армии; поляки же никак не могут забыть, что вплоть до революции мы уважали территориальную целостность России…», - писали в 1934 г. чешские интеллектуалы, пытаясь понять и объяснить нараставшие в то время противоречия между Чехословакией и Польшей.

Наиболее трагический эпизод чешско-польских отношений наступил осенью 1938 г., когда после заключения Мюнхенского договора Польша, присоединившись к нацистской Германии, 30 сентября 1938 г. направила Чехословакии ультиматум, требуя вывода чехословацкой армии и полиции с территории Тешинской Силезии в течение 24 часов. После принятия Чехословакией польского ультиматума специальные подразделения польской армии из оперативной группы «Шлёнск» оккупировали в начале октября 1938 г. 830 кв.км. Тешинской Силезии, где по данным чехословацкой переписи 1930 г. проживало около 120.000 чехов, 76.000 поляков, 17.000 немцев и 13.000 представителей других национальностей. В конце ноября 1938 г. Польша оккупировала и северную часть территории Словакии в области Оравы и Спиша общей площадью 226 кв.км. На занятых Польшей территориях был установлен жесткий оккупационный режим, прибегавший к дискриминации и массовым репрессиям против местного чешского и словацкого населения.