Как был сделан белорусский герой из участника польского восстания 1863-1864 гг. Калиновского / А.Д.Гронский

Для становления и развития любой нации нужны национальные герои – люди, на которых будут равняться остальные представители нации. Белорусский национализм начала ХХ в. таких героев сразу предложить не смог. Первые белорусские националисты не могли найти «национальных героев», способных удовлетворить всем требованиям. Инициатор белорусского национализма Ф. Богушевич, призывая крестьян к идентификации Великого княжества Литовского с Белоруссией, тем не менее, не называл конкретных белорусских героев, сражавшихся за родину в средние и иные века. В начале ХХ в. белорусский национализм начал эксплуатировать образы великих князей литовских как белорусских правителей. Эта привычка была вычищена советским периодом, но осталась в среде белорусской эмиграции, а в период перестройки опять вернулась в белорусскую историографию и эксплуатируется до сих тор, что вызывает логичные обвинения со стороны некоторых российских учёных.

Однако героизация средневековых князей оказалась для начала ХХ в. неудачным проектом. Крестьянин попросту не замечал никакой логической или другой связи, например, между деяниями великого князя литовского Витовта и современной крестьянину начала ХХ в. ситуацией. Кроме того, сами крестьяне не являлись носителями какого-то регионального патриотизма. Причём такая ситуация тянулась достаточно давно, с периода первых уний Великого княжества Литовского с Польшей. Постепенное польское влияние на жизнь западнорусского населения, привело к тому, что у высших слоёв постепенно героические русские образы трансформировались в польские, т.е. поменялся пантеон героев. Огромная же масса крестьянства своим положением вообще была выведена за рамки циркуляции различных государственно и территориально ориентированных высоких эмоций.

Таким образом, для польских крестьян, как и для крестьян западнорусских/белорусских, патриотизм был ненужной эмоцией, которая была актуальна для других социальных групп, но не для крестьянства. Постепенно народная масса стала забывать русский героический эпос, бытовавший ещё со времён Древнерусского государства, поскольку он оказался не нужен крестьянам для существования в своей социальной нише, а для перешедших в другую, более высокую нишу, актуальным были уже не русские, а польские герои. Академик Е.Ф. Карский в своей работе «Белорусы» указывал, что от богатырских былин остались лишь несвязные воспоминания. Сами русские былины были попросту вытеснены польской героикой, на которую в своё время переориентировалась шляхта Великого княжества Литовского.

С конца XVIII в., когда восточные земли Польской Речи Посполитой вошли в состав Российской империи, у белорусских крестьян стала появляться общерусская имперская героика. Это было связано в первую очередь со службой в российской армии. Если крестьяне в Польше никогда не имели статуса защитников Родины, ибо защитой Родины занималась шляхта, то в Российской империи служба в армии всем не давала  перспектив перейти в другой социальный слой. Белорусские крестьяне, отслужившие в императорской армии, возвращались к себе в деревни и, рассказывая о боевых действиях против других государств, подспудно формировали у крестьянской молодёжи уверенность в том, что крестьяне также причастны к защите Родины, которая в этом случае начинала представляться не как небольшой регион, а как большая страна. Судя по всему, российский имперский патриотизм у белорусских крестьян ко второй половине XIX в. уже существовал. Видимо, именно поэтому польские повстанцы в 1863 г. расправлялись с отставными солдатами, вернувшимися в свои деревни, даже если эти отставники были католиками. Общерусский имперский патриотизм блокировал эффективность как польской, так и появившейся в начале ХХ в. белорусской пропаганды.

Себя на роль героев белорусские националисты того времени выдвинуть не могли по вполне тривиальным причинам – они вряд ли пошли бы на верную смерть ради идеала свободной и независимой Белоруссии. Нужно заметить, что белорусский национализм старался не конфликтовать с реальной властью. Так, в период до Первой русской революции разговор шёл о культурной автономии, во время революции прозвучали более радикальные призывы (например, свержение самодержавия). Это произошло потому, что власти в 1905 г. были растеряны и инициативу в идеологической доминанте в Северо-Западном крае Российской империи переняли польские националистические и революционные партии, выступавшие за ликвидацию монархии. С 1906 г. белорусский национализм вновь переходит на более лояльные по отношению к имперской власти позиции, и становится больше культурно-просветительским явлением, чем общественно-политическим. В период Первой мировой войны националисты, оказавшиеся под немецкой оккупацией, зафиксировали свою лояльность оккупационным властям, а в 1918 г., после того, как немецкие войска вошли в Минск, белорусские националисты даже отправили телеграмму кайзеру с благодарностью за избавление от большевизма. После того, как вместо немцев Минск оккупировали поляки, националисты приветствовали нового «освободителя из-под российского империализма» Ю. Пилсудского. А позже, когда Литва и Польша спорили о том, кому должно принадлежать Вильно, белорусские националисты, оказавшиеся в Литве в обмен на финансовую поддержку литовского правительства обязались в случае референдума признать Вильно литовской, а не польской территорией, хотя сами претендовали на этот город как на центр белорусской культуры и националистической деятельности. Достаточно ярко коллаборационистскую составляющую белорусского национализма вскрыла Великая Отечественная война.

Другой проблемой разработки белорусской национальной героики стало стремление найти таких персонажей, которые бы могли своей жизнью и поведением подчёркивать отдельность белорусов от русских или поляков. Декларирование так называемого «литвинского патриотизма», когда польская по самосознанию элита Великого княжества Литовского подчёркивала некоторые свои отличия от жителей собственно Польши, не могло служить примером, поскольку все эти различия в предках могли быть постигнуты людьми интеллигентных профессий. Для крестьян же всё должно представляться более просто.

Одним из таких белорусских героев, созданных в начале ХХ в. стал Кастусь Калиновский, который до того, как им заинтересовались белорусские националисты, никогда не носил имени именно в данной форме. Образ К. Калиновского как белорусского героя актуален до сих пор, поэтому представляется достаточно интересным рассмотреть, как этот образ сформировался.

В начале XX в., когда были живы свидетели польского восстания 1863-1864 гг., представители белорусского национализма не находили в восстании присутствия белорусских деятелей. В единственной в то время белорусской газете «Наша нiва» нет ни одного упоминания о Калиновском. О белорусской ориентации издававшейся им «Мужицкой правды» белорусские националисты начала XX в. даже и не подозревали. В далекой от научности «Краткой истории Белоруссии» («Кароткая гісторыя Беларусі») В.Ю. Ластовского, выходившей отдельными статьями в «Нашай ніве» на протяжении 1909 г., а в следующем году опубликованной отдельной брошюрой и ставшей своеобразным катехизисом белорусского национализма, о таком, казалось бы, значимом издании нет ни слова. По мнению Г.В. Киселёва, «в 1915 г. Максим Богданович писал о Калиновском в статье “Белорусское возрождение”, как будто примеряя его личность к контексту белорусской национально-культурной истории». Однако исследователь грешит желанием выдать желаемое за действительное. Приведём цитату Богдановича полностью: «Польские повстанцы 1863 г. в свою очередь выпустили ряд изданий на белорусском языке. Таковы “Мужыцкая праўда”, “Гутарка старога дзеда”, “Перадсмертны разгавор пустэльніка Пятра” и т.д. К. Калиновский издавал даже в Белостоке белорусскую газету “Hutarka” (стихотворную), подписываясь псевдонимом “Яська гаспадар з-пад Вильни”». Вот и вся цитата. Никакой примерки личности Калиновского к эпохе в ней не прослеживается. Академик Е.Ф. Карский усматривал в содержании «Мужицкой правды» лишь цель «возбуждения простого народа против православной церкви и русских», подчеркивая, что прокламация написана «очень зло».

Калиновский стал белорусским национальным героем лишь в конце Первой мировой войны, более полувека спустя после своей смерти. Идея о том, что польское восстание 1863-1864 гг. на землях Белоруссии явилось белорусским движением, была попыткой легитимизировать право на власть белорусских националистических группировок, с одной стороны, и оправдать политическую активность белорусских эмигрантов, с другой. Впервые, судя по всему, идеальную «белорусскость» Калиновского сконструировал активный деятель белорусского национализма В.Ю. Ластовский в своей статье «Памяти Справедливого» («Памяці Справядлівага») в газете «Гоман» за 15 февраля 1916 г.. В биографии Калиновского подчеркнута антирусская направленность его деятельности, но этой антирусскости приданы белорусские черты. Константы стал у Ластовского Касцюком. Таким образом, первый миф – о белорусском имени – родился в 1916 г. на оккупированной немцами территории. Позже «Касцюк» трансформировался в «Кастуся», что и закрепилось до наших дней.

Свое повествование о Калиновском Ластовский начинает с фразы: «Много лет пролежала у меня в секретном тайнике пачка бумаг, отрывками из которых хочу поделиться со своим обществом». Рукописью, которую пришлось прятать от жандармов, оказались так называемые «Письма из-под виселицы», опубликованные еще в 1867 г. в Париже польским эмигрантом А. Гиллером.

Абсолютно голословны утверждения Ластовского о деятельности Калиновского в русле белорусского возрождения. Согласно биографу, Калиновский не только «добивался широких культурно-национальных прав для белорусского и литовского народов», но и руководил переводами революционных песен на белорусский язык, основывал «начальные школки с обучением по-белорусски», создавал литературные кружки молодежи, «которые обрабатывали к печати популярные белорусские книжки». (Следует заметить, что белорусскоязычные эксперименты проводил и оппонент Калиновского в польском национальном движении Б. Шварц.) Влияние Калиновского, утверждал Ластовский, было столь велико, «что даже польский Жонд Народовый (польское повстанческое правительство. – А.Г.)его слушал».

Еще один штрих конструирования национального героя – приписывание ему текстов в редакции, отвечающей канонам белорусского национализма. В статье «Памяти Справедливого» Ластовским цитируется текст Калиновского из «секретных тайников», который мы имеем возможность сопоставить с аутентичным:

Налицо явная попытка автора «обелорусить» Калиновского, которая, несмотря на позднейшие обвинения Ластовского в антисоветской деятельности и последовавшие за этим репрессии, пустила глубокие корни в белорусской историографии. Ориентированная на крестьян «Мужицкая правда» Калиновского служила доказательством его революционности, о том же, что он был польским патриотом, предпочитали не говорить. Справедливости ради отметим, что культ Калиновского утверждался не беспроблемно: не миновало его обвинение в мелкобуржуазном национализме. В то же время этнические белорусы второй половины XIX — начала XX в. (М.О. Коялович, Л.М. Солоневич и др.), стоявшие на позициях монархизма и западнорусизма, не воспринимались как борцы за белорусское возрождение, хотя сделали для белорусов неизмеримо больше, чем белорусские националисты.

Интересен факт, что в «Беларускім календары “Сваяк” на 1919 год» наряду с перепечаткой статьи «Памяти Справедливого», в которой, в отличие от первого варианта текста, Калиновский боролся за независимость уже не Литвы, а Белоруссии, была помещена статья «Белоруссия под Россией», где два восстания 1833 и 1861 гг. (почему именно эти даты В.Ю. Ластовский использовал для обозначения восстаний 1830–1831 и 1863–1864 гг. – неизвестно) назывались польскими, а белорусский народ, по утверждению автора, «в целом не принадлежал им», то есть в них не участвовал. Ничего не сказано и о белорусской роли Калиновского. Получается в одном и том же календаре об одном и том же событии один и тот же человек имеет два разных, причём совершенно противоположных, представления. Судя по всему, это была первая слабая попытка искусственно создать белорусского идола, чтобы состарить начало «белорусского возрождения». Однако, видимо, автор сам понимал всю шаткость такого утверждения, поэтому и не рекламировал белорусские идеи сугубо польского восстания.

Кстати, не все белорусские деятели воспринимали восстание 1863 г. как белорусское. Интерес представляет письмо Я. Купалы – белорусского поэта, сформировавшегося в период начала ХХ в. Письмо датировано 1928 г., т.е. периодом, когда образ Калиновского-белоруса был сформирован и восстание, в котором он участвовал, не считалось сугубо  польским. Купала на рубеже веков был знаком с С. Чеховичем – повстанцем, сосланным в Сибирь и после вернувшимся в родные места. Вот что пишет Купала: «Беседовали с ним много о чём, о чём – трудно вспомнить, но больше всего, кажется о польском [выделено мной – А.Г.] восстании <18>63 года. […] у него первого я познакомился с нелегальной литературой, больше всего относящейся к польскому восстанию». Известный белорусский поэт, один из создателей белорусского литературного языка, знавший Ластовского – создателя мифа о Калиновском-белорусе, работавший с Ластовским ещё до революции Янка Купала указывает, что восстание 1863-1864 гг. – польское. Нужно заметить, что Чехович знал Калиновского и поддерживал его в период восстания, но, судя по отношению Янки Купалы к восстанию, Чехович не указывал на какие-то непольские мотивы в деятельности повстанцев, поэтому восстание белорусским поэтом однозначно названо польским.

Культ повстанца 1863 года благодаря усилиям белорусских националистов утвердился в советской историографии, особо озабоченной поиском национальных героев-революционеров, боровшихся за свободу простого народа. Помимо белорусских исследователей, к личности и наследию Калиновского специально обращались российские и литовские ученые. Для литовцев он стал олицетворением борца за счастье литовских крестьян лишь в период послевоенного строительства в Литве – до этого восстание 1863-1864 гг. оценивалось ими как польское. Московские исследователи в основном склонялись к оценке деятельности Калиновского в русле польского национально-освободительного движения. Известным исключением можно считать А.Ф. Смирнова, который, начав работать в Белоруссии, впоследствии обосновался в Москве. В его работах 1950-х гг. Калиновский рассматривался как крестьянский вождь, не стремившийся к независимости белорусских земель. В дальнейшем Смирнов пересмотрел свои взгляды и стал утверждать, что его герой выступал за независимость Литвы от Польши, что, по мнению историка, было прогрессивным. Эта оценка сближает Смирнова с основной линией белорусской историографии. М.В. Миско не нашел серьезных оснований указывать на какую-то национальную специфику Калиновского, действовавшего от имени варшавского повстанческого правительства. Согласно историку, родился «белорусский герой» в семье мелкопоместного польского дворянина, а не белорусского шляхтича, как принято считать в белорусской историографии. Миско подчеркивал польскую направленность его агитации в крестьянской среде и приводил воспоминания современников о Калиновском, который, по их свидетельствам, обращался к крестьянам со словами: «Польское дело – это наше дело!». Послевоенная польская историография рассматривала Калиновского как польского революционера. Это подтверждают даже название польских исследований, например, монографии В. Кордовича, для которого Калиновский — деятель польской революционной демократии.

Между тем, «нацдемовское» по своей родословной освещение деятельности Калиновского было воспринято той концепцией белорусской истории, что заявила о себе в конце 80-х гг. XX в. В постсоветской Белоруссии тема Калиновского и связанной с ним «Мужицкой правды» оказалась как нельзя более востребованной.

Винценты Константы Калиновский был крещеным католиком, однако, судя по всему, к религии относился достаточно индифферентно. Во всяком случае, его религиозный фанатизм нигде не зафиксирован. Последнее не удивительно, если учесть, что, обучаясь в Санкт-Петербургском университете, Калиновский имел возможность познакомиться со взглядами русских революционеров. Религия использовалась им лишь в целях антирусской пропаганды.

Как уже отмечалось, для придания Калиновскому белорусских черт его стали называть Кастусем (Кастусь — белорусская форма имени Константин), хотя ни один источник не зафиксировал, что при жизни его именовали таким образом. Сам Калиновский, когда писал по-русски, предпочитал называть себя первым именем — Викентий, а во время восстания пользовался своим вторым именем в его польской форме Константы.

Для того, чтобы побудить польские патриотические организации Северо-Западного края к большей активности, Варшава в начале 1862 г. стала направлять в Литву и Белоруссию своих представителей, которые должны были радикализировать польскую молодежь края. Этим занимались Я. Франковский, будущий представитель Варшавы в Вильне Н. Дюлеран и другие. Видимо, Калиновскому пришлись по душе радикальные призывы последнего в бытность Дюлерана в Гродненской губернии, где тогда находился наш герой. Впрочем, известен случай, когда варшавский коллега был удален с заседания Литовского провинциального комитета, возглавляемого в то время Калиновским. Это было связано с тем, что Варшава подчинила себе часть территории, ранее контролировавшейся из Вильны, и начала там сбор денег. Болезненную реакцию Калиновского белорусские историки безосновательно истолковывают как доказательство его белорусской идентичности. Холодность в отношениях с Н. Дюлераном продолжалась до самого начала восстания, но затем они были восстановлены, что прослеживается по протоколам допросов повстанцев.

Даже если Калиновский и видел историческую Литву независимой от Польши, то лишь в качестве «другой Польши» – государства крестьян, исповедующих утопический социализм и имеющих польское самосознание. Один из повстанцев консервативных убеждений Я. Гейштор, не разделявший «хлопоманских» убеждений Калиновского, называл его патриотом. Вряд ли человек, много раз споривший с ним, не указал бы на белорусскую ориентацию Калиновского. Гейштор определенно имел в виду польский патриотизм. Прочие участники восстания также не находили в деятельности Калиновского никакой белорусской составляющей.

Польские сепаратисты пытались охватить пропагандой все слои населения, в том числе и крестьян. Для этого летом 1862 г. начался выпуск специально адресованной крестьянам «Мужицкой правды» (в оригинале «Muzyckaja prauda»). Ее называли газетой, листовкой, воззванием, брошюрой и даже журналом, но по своей сути «Мужицкая правда» является, скорее, листовкой, выпускавшейся серийно. Авторами считаются Калиновский с группой его приверженцев. «Мужицкая правда» просуществовала всего год, причем первые шесть выпусков увидели свет до конца 1862 г., а последний – летом 1863 г., когда восстание в Северо-Западном крае было уже практически подавлено. Печаталась она латинским шрифтом на гродненском диалекте белорусского языка (последний номер – на брестском диалекте) с большим количеством полонизмов.

Одни современные исследователи считают, что «Мужицкая правда» выпускалась на территории Гродненской губернии, другие склоняются к тому, что типография располагалась в Вильне, поскольку именно в этом городе был центр польского движения в Северо-Западном крае. Однако, согласно донесениям секретных осведомителей российских властей, «Мужицкая правда» печаталась на территории этнической Польши, скорее всего, в Варшаве. В качестве еще одного вероятного места указывался Белосток, но местная жандармерия утверждала, что листовки доставляются туда из Варшавы. Варшавское происхождение «Мужицкой правды» подтверждается и тем обстоятельством, что она нередко распространялась местными дворянами после их приезда из Варшавы. При определении ареала распространения листовок оказывается, что их находили на обширной территории – в этнографических Белоруссии, Польше, Литве, Латвии и даже на северо-западе этнографической Великороссии, но больше всего листовок было обнаружено в пограничной с Царством Польским Гродненской губернии. Экземпляры появлялись раньше именно в тех населенных пунктах, которые располагались вдоль польской границы. По полицейским сведениям, листовки доставлялись из Варшавы в Гродно по железной дороге. Некоторые шляхетские агитаторы сами объясняли крестьянам Восточной Белоруссии, что «Мужицкую правду» написал поляк Ясько и печатается она в Польше. Таким образом, есть основания утверждать, что «Мужицкая правда» инспирировалась из Варшавы, а участие в этом проекте Калиновского и других представителей Северо-Западного края потребовалось ввиду того, что они лучше знали местную специфику. Существует гипотеза, по которой «Мужицкая правда» сначала писалась по-польски и затем переводилась на белорусский. Это позволяло варшавским руководителям восстания утвердить тексты. Уже доказано, что некоторые написанные по-белорусски листовки, подобные «Мужицкой правде», например, «Гутарка старога дзеда», именно таким образом и создавались. Поэтому можно сказать, что гипотеза логична и имеет право на существование, однако фактов, полностью подтверждающих её, пока не найдено.

Основное содержание «Мужицкой правды» – призыв к борьбе против русских: не только представителей власти, а русских вообще, изображаемых жестоким и умным врагом. «Мужицкая правда» затрагивала наиболее злободневные проблемы жизни деревни и указывала на русских как источник всех бед. Однако ряд фигурирующих в листовках притеснений был надуман, в результате чего агитация в поддержку польского восстания не производила на крестьян ожидаемого впечатления, а наоборот, настораживала их.

В листовках отсутствуют упоминания о том, что местные крестьяне – белорусы или литвины/литовцы. Единственный раз обозначение «литовский» появляется в словосочетании «Король Польский и Литовский» («Мужицкая правда» №2), что, несомненно, относится к королю Речи Посполитой, называемому в других случаях «Королем нашим польским». Сами крестьяне не идентифицировали себя по этническому признаку и различали в своей среде русских и поляков, исходя из вероисповедной принадлежности. Понятно, что польские повстанцы не могли обращаться к православным крестьянам как к русским. Считать же их поляками не позволяла вера. Лишь в позднем «Письме Яськи-гаспадара из-под Вильно к мужикам земли Польской» Калиновский прямо объявил белорусских крестьян поляками, что было уже скорее проявлением отчаяния по поводу проигранного дела Таким образом, «Мужицкая правда» апеллировала к социальному слою – крестьянству, а не к этнической общности – белорусам. Тот факт, что она выходила на белорусском языке, вовсе не равнозначен белорусской направленности издания: пропаганда на польском воспринималась бы крестьянами как «панская», что не давало шансов получить какую-либо поддержку с их стороны.

Повстанцы всячески подчеркивали отличия между населением северо-западных и центральных губерний империи. Едва ли не основная надежда возлагалась на возрождение унии. Призывая православных белорусов перейти в униатство, Калиновский стремился противопоставить большинство местных крестьян государственным и православным началам. Кроме антирусской направленности, «Мужицкой правде» присуще и антиправославное начало. Православие всячески компрометировалось. В листовках оно именуется схизмой и «собачьей верой», всем православным сулятся вечные мучения в загробном мире.

Примечательно, что печатавшиеся на гродненском диалекте белорусского языка листовки явно предназначались для крестьян Центральной и Восточной Белоруссии, ибо призывы вернуться в униатство касались православного населения, а Гродненщина была в основном католической. В «Мужицкой правде» нет ни одного упоминания о католиках, как будто среди крестьян их вовсе не было: католики, по мнению руководителей восстания, должны априори поддерживать восстановление католической Речи Посполитой. Очевидно, что ни о каком самоопределении белорусов как этнокультурной общности речи не шло.

В восстании в основном приняла участие молодежь, что дало повод называть его «мятежом детей». Между тем именно молодое поколение крестьян не имело опыта перевода в православие и могло судить об унии лишь по рассказам старших. Православные священники Северо-Западного края до 1839 г. были в большинстве своем униатскими священниками, что также безуспешно пыталась использовать польская агитация. Авторы «Мужицкой правды» исходили из своих собственных представлений и были уверены, что такими же ценностями руководствуются и крестьяне, к которым обращены их послания. Речь Посполитая изображалась ими идеальным для крестьян государством.

«Мужицкая правда» допускала единение крестьянства с помещиками при условии, что те будут считаться с интересами простолюдинов. О российском же императоре высказывались однозначно негативные суждения. Такая расстановка акцентов противоречила свойственным крестьянской среде неприятию панов и наивному монархизму, усиленному теми коррективами аграрной реформы в Северо-Западном крае, которые были произведены правительством в 1863 г..

Большинство современных белорусских исследователей рассматривает «Мужицкую правду» как первую декларацию самоопределения белорусов, а Калиновского как основоположника белорусского национального движения и первого белорусского националиста Он наделяется широким спектром достоинств. «Кастусь» и поэт (хотя известно всего лишь одно его стихотворение), и философ (хотя философских сочинений он после себя не оставил вообще), и просветитель (хотя именно он призывал к физическому уничтожению дворян, не останавливаясь даже перед убийством грудных детей). Белорусскоязычное наследие В.К. Калиновского весьма невелико. Это шесть выпусков «Мужицкой правды» (седьмой, судя по всему, был подготовлен не им), «Письмо Яськи-гаспадара из-под Вильно к мужикам земли польской», три «Письма из-под виселицы» и два приказа, один из которых вполне мог принадлежать и другому автору. Его тексты, предназначенные в российские инстанции, написаны по-русски, а остальные тексты – по-польски.

Складывается впечатление, что Калиновский использовал белорусский язык исключительно в целях пропаганды среди сельского населения. То, что печатание «Мужицкой правды» было сугубо пропагандистской акцией, подтверждает параллельное издание польскоязычной газеты «Знамя свободы» («Chor?giew swobody»), участие в выпуске которой также принимал Калиновский. Газета, как и абсолютное большинство агитационных материалов того времени, рассчитана на ополяченное дворянство и горожан и имеет совершенно иное смысловое наполнение. Равноправие сословий упоминается, но допускается лишь «без ущерба для чьей-либо собственности», что противоречит постулатам «Мужицкой правды». Таким образом, для более широкого распространения антирусских идей Калиновский, стремясь соответствовать ожиданиям различных социальных слоев, использовал различные, порой взаимоисключающие, призывы и разные языки.

Пропаганда повстанцев в крестьянской среде не принесла значительных результатов. Из общего количества репрессированных за участие в восстании 1863-1864 годов 22,93% составляли крестьяне, 5,72% – мещане, 3,32% – представители католического духовенства, 57,8% – дворяне, 4,57% – шляхта, 2,8% – однодворцы; остальные категории (православное духовенство, колонисты, купцы и прочие) составляли менее одного процента каждая. Дворян, шляхту и однодворцев по сходству менталитета есть смысл объединить в одну шляхетскую категорию, представители которой составляли, таким образом, до двух третей повстанцев. Кроме того, часть крестьян вполне могла быть «разобранной шляхтой», которая не смогла подтвердить своих дворянских прав и оказалась записанной в податное сословие. Вряд ли менталитет этой категории лиц соответствовал крестьянскому. Скорее «разобранная шляхта» несла комплекс, сформированный обидой по отношению к российской власти. Исходя из этого процент «настоящих крестьян», т.е. людей, имевших крестьянское, а не шляхетское самосознание, следует снизить. Правда, насколько снизить, остаётся непонятным, т.к. для этого нужно проверить, были ли шляхтой крестьяне, участвующие в восстании, или их предки.

Действия повстанческих отрядов на территории Белоруссии не отличались большой активностью. Белорусские исследователи насчитывают 46 боев с русскими войсками, ²/₃ из которых произошли в Виленской и Гродненской губерниях – территориях с сильным польско-католическим влиянием и многочисленным этническим польским элементом. На востоке Белоруссии боевых действий практически не велось и попытки создания повстанческих отрядов были там пресечены в самом зародыше. Повстанцы использовали партизанские методы борьбы, поскольку не могли противостоять регулярной русской армии. Сложность борьбы с мятежниками заключалась в неприспособленности армейских подразделений к действиям в условиях лесисто-болотистой местности. Лишь изменения в тактике после того, как администрацию Северо-Западного края возглавил М.Н. Муравьев, принесли эффект. В условиях начавшегося спада движения польский повстанческий центр вновь, после нескольких месяцев перерыва, сделал Калиновского руководителем восстания в Северо-Западном крае. Однако его энергичные действия и изобретательность уже не смогли переломить ситуации. Последние повстанческие отряды на территории Белоруссии продержались в глухих лесах до осени 1863 г. и, не имея поддержки населения, вынуждены были самораспуститься.

Чтобы склонить крестьян к антиправительственным действиям, Калиновский приказал зачитывать приказ польского повстанческого правительства, в котором им сулились бесплатные земельные наделы. Однако акция, которой придается большое значение в историографии, не оправдала себя: по уходе повстанцев из деревни ее жители часто возвращались к прежним наделам. Крестьяне всеми силами старались уклониться от вербовки в повстанческие отряды. Далеко не всегда местное население давало требуемое повстанцами добровольно – в большинстве случаев им приходилось применять силу или угрозы. Крестьяне страдали от действий повстанцев независимо от вероисповедания. Крестьяне-католики, на которых особо рассчитывали повстанцы, при появлении их отрядов покидали свои деревни и скрывались в лесах. Они искали у русской военной администрации защиты от польского произвола. Показательно, что белорусские крестьяне достаточно быстро организовали вооруженные караулы для самообороны и помогали брать повстанцев в плен.

«Письмо Яськи-гаспадара из-под Вильно к мужикам земли Польской» более явно обнаруживает политические предпочтения автора. В нем постулируется, что население Белоруссии живет на польской земле, ест польский хлеб и является поляками. Судя по стилистике документа и подписи Яськи-гаспадара, автором является Калиновский. Г.В. Киселев сомневается в авторстве Калиновского на том основании, что тот не мог исповедовать артикулируемых в письме мыслей. Однако оно как раз подтверждается созвучием заключенных и письме мыслей с первыми шестью выпусками «Мужицкой правды». Например, в «первой белорусской газете» нет ни единого упоминания ни о белорусах, ни о литвинах (как сейчас пытаются назвать белорусов), но последовательно внушается, как хорошо крестьяне жили в Речи Посполитой, короли которой заботились о своих подданных. Примерно те же идеи и даже выражения можно обнаружить и в «Письме Яськи-гаспадара».

«Письмо Яськи-гаспадара» было отпечатано в варшавской типографии летом 1863 г., которым датируется и седьмой выпуск «Мужицкой правды», написанный уже не на гродненском, а на брестском диалекте. В этом последнем выпуске издания заявлена идея отличия Белоруссии от этнической Польши, чего не было в предыдущих выпусках листовки. Кроме того, отличалось от предыдущих выпусков само расположение текста на странице. На основании совокупности имеющихся особенностей можно полагать, что эту листовку готовил не Калиновский, а кто-то другой. Думается, что «Письмо Яськи-гаспадара» можно рассматривать как реакцию Калиновского на вышедшую из-под его контроля «Мужицкую правду». Центральный Национальный комитет к тому времени признал Калиновского руководителем Литвы и Белоруссии, поэтому амбициозному двадцатишестилетнему диктатору уже не было резона вступать в конфликт с варшавским руководством.

В «Письме Яськи-гаспадара из-под Вильно к мужикам земли Польской» к крестьянам апеллируют не только как к бывшим униатам, но, в первую очередь, как к полякам. В условиях, когда очевидной стала неэффективность антиправославной пропаганды, пришлось взывать к «этническим корням», убеждая в том, что белорусские крестьяне – поляки. Последним белорусскоязычным произведением Калиновского стали так называемые «Письма из-под виселицы» (начало 1864 г.), в которых незадолго до казни он прощался с крестьянами, призывая их к образованию и борьбе против русских и православия.

В своей популярной книге В.В. Хурсик после знакомства с архивными документами пришел к выводу, что «избранный им (Калиновским. – А. Г.)путь кровавой борьбы со своим народом... был с самого начала тупиковым». Однако эта констатация не побуждает автора квалифицировать деятельность Калиновского как антибелорусскую, - напротив, поддерживая сложившийся стереотип, он пишет: «Если отечественную историографию лишить личности Калиновского, то нация теряет не только героя, но и свое присутствие на исторической арене в конкретный период». Оценка Калиновского характерным образом переносится в идеологическую плоскость, не связанную с исторической действительностью. Тезис об универсальности Калиновского некритично принимается многими до сих пор. Автор настоящей статьи лет десять назад слышал высказывание одной из читательниц Национальной библиотеки Республики Беларусь о том, что Калиновский, оказывается, помимо всего прочего, неустанно боролся за искоренение нецензурной лексики в белорусском языке...

Калиновский до сих пор воспринимается в качестве белорусского национального героя. Мне сложно сказать, насколько многочисленны сторонники данного убеждения, но их немало. Отмечу, что есть те, кто критически относится к Калиновскому-белорусу. Его фигура была достаточно удобна для формирования белорусского образа в период Первой мировой войны.

Во-первых, для мобилизации этнической, социальной или иной группы нужен символ. Желательно символ из прошлого, так как ныне живущий символ может дискредитировать себя.

Во-вторых, символ должен быть «идеальным белорусом», поэтому современники символа не должны были рассказывать о нём правду. К 1916 г. участников восстания 1863-1864 гг. практически не осталось, поэтому никто не мог возразить против придуманной «белорусскости» Калиновского.

В-третьих, белорусский символ должен был иметь явную антирусскую направленность, чтобы обосновать в новой белорусской идее противодействие широко бытовавшему тогда утверждению о триединстве русской нации.

В-четвёртых, конструирование образа проходило под немецкой оккупацией, т.е. на территории, контролируемой противниками России, а Калиновский имел как раз антироссийскую направленность своей деятельности.

В-пятых, на оккупированной территории очень широко вёл свою пропаганду польский национализм, которому тоже надо было противостоять, поэтому перевод польских героев в белорусские был необходим, чтобы для обывателя застолбить образ именно белорусского героя.

Образ «белорусского героя Кастуся Калиновского» закрепился в массовом сознании только в период советской власти. Причём, до сих пор Калиновский считается именно белорусским национальным героем, и доказательства обратного зачастую попросту не принимаются.

В целом же, попытка создания пантеона белорусских героев (не только из Калиновского) в начале ХХ в. оказалась безуспешной. Видимо, белорусские националисты так и не смогли связать деятельность конкретного персонажа истории с обоснованием того, что эта деятельность была на благо суверенного белорусского народа. Потребовались специальные усилия по конструированию образа и пропаганде белорусскоязычного наследия Калиновского, чтобы национальный герой состоялся.