В.В. Розанов, П.А. Флоренский, дело Бейлиса и «кровавый навет» / С.М. Половинкин

Очерк. Полный текст рецензии: Русский Сборник. Т. VIII. М., 2010.

Отношения свящ. Павла Флоренского и В. В. Розанова обросли слухами и домыслами. Этим слухам и домыслам почти целиком посвящена книга Леонида Кациса «Кровавый навет и русская мысль. Историко-теологическое исследование дела Бейлиса» (М.; Иерусалим, 2006). После того как стала доступной вся сохранившаяся переписка Флоренского и Розанова, оказался необходимым анализ тех поношений, которым подверглись и Флоренский, и Розанов, и их отношения в книге Кациса. По части метода Кацис претендует на «прямые научно-обоснованные доказательства» (397). Однако до всяких доказательств судьба Розанова и Флоренского решена Кацисом: у них, оказывается, «извращенное религиозное сознание» (359).

Ради подгонки под свою концепцию —антисемитского наставничества Флоренского в отношении филосемита Розанова— особые поношения припасены Флоренскому: «несгибаемый антисемит» (347), «почти расист» (333), «экстатик-экстремист» (475), «откровенно неканоничен» (370), «тонкий оккультист» (329). Флоренский якобы «пытался вставить западноевропейскую оккультную мысль в православие» (329). Речь об антисемитизме Флоренского впереди, остальные же поношения остаются поношениями, и никак не доказаны ни прямо, ни научно. С этим экстатическим и весьма экстремистским чувством Кацис, по всей видимости, приступил к своей книге. Если доказательств нет как нет, то что же осталось для метода? Остаются весьма почтенные установки и предпосылки — вера своего народа и личная вера. Это и есть метод-путь у Кациса. Об этом говорит и сам Кацис: «Действительно, как только обсуждение ритуальной проблематики переходит в область „веры“ и „тайны“, любые „оправдания“ и „доказательства“ теряют смысл» (433–434). В области веры доказательств нет. Беда Кациса, что он обязался тащить этот непосильный воз доказательств, однако и с места-то сдвинуть этот воз невозможно. В силу этого отпадает и упрёк к Флоренскому: «Его тип религиозного сознания вполне удовлетворялся сочетанием веры и чувства, основанных на сугубо личном религиозном опыте» (397).

То же можно сказать и о любом верующем человеке, в том числе и о Кацисе. И здесь незачем претендовать на «прямые научно-обоснованные доказательства». О вере не спорят, и все доказательства веры уязвимы. Основным тезисом Кациса об отношениях Флоренского и Розанова является утверждение того, что под влиянием «несгибаемого антисемита» Флоренского Розанов из филосемита (лишь по видимости) стал и вовсе антисемитом: «Не будем забывать, что религиозно-философские эскапады Розанова вдохновлённые о. Павлом Флоренским, выглядели вполне авангардно на страницах тогдашних газет, журналов и альманахов» (452). Созданная Флоренским «православная феноменология кровавого навета… определила как оригинальность, так и необычность книги „Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови“, вошедшей в историю мирового антисемитизма под именем одного из её авторов» (353).

По Кацису, авторов двое — Флоренский и Розанов, и из них Флоренский главный. И лишь просьба Флоренского «не упоминать о своём соавторстве, которое видно в этом тексте невооруженным взглядом» (349), по мнению Кациса, явилось причиной отсутствия его имени на титуле. Однако это соавторство видно лишь вооружённому взгляду Кациса, а невооружённому взгляду видно разительное различие и мыслей и стилей Флоренского и Розанова. И сколько ни листай книгу, соавторства Флоренского в текстах Розанова Кацис нигде не показал, да и влияние мыслей Флоренского на Розанова тоже не показано. Подлинная научность появляется у Кациса тогда, когда он свой тезис называет предположением: «Это позволяет предположить (разумеется, лишь до полной публикации переписки Розанова и Флоренского), что и сопутствующие основному наветному труду двух соавторов тексты под именем Розанова столь же сильно инспирированы идеями Флоренского, как и вся деятельность Розанова во время бейлисиады» (384). Это предположение Кацисом не только не доказано, но и весьма неубедительно аргументировано.

Главным аргументом для Кациса при утверждении им своего тезиса является свидетельство З. Н. Гиппиус: «Мы не должны забывать и роль Флоренского, его влияние на развитие мысли Розанова в „ритуальном“ направлении, о чём открыто писала информированная З. Гиппиус» (321). В качестве такого аргумента Кацис приводит обширную цитату из книги Гиппиус «Живые лица»; возьмём из неё главное: «Ко времени „дела Бейлиса“, так взволновавшего русскую интеллигенцию, Розанов, не без помощи Ф., начинает выступать против евреев—в „Земщине“. Статьи, которые отказывалось печатать даже „Новое время“—радостно хватались грязной, погромной газеткой» (479). Однако в этой же книге «Живые лица» Гиппиус сама и опровергла это своё утверждение. Приведя слухи об отходе Розанова от юдофильства, Гиппиус приводит запись Розанова из «Опавших листьев» (Короба первого), сделанную 28 декабря 1912 г.: «„Услуги“ еврейские, как гвозди в руки мои, ласковость еврейская, как пламя, обжигает меня. Ибо пользуясь этими услугами, погибнет народ мой, ибо обвеянный этой ласковостью, задохнётся и сгинет мой народ». Приведя эти слова, Гиппиус спрашивает: «Не написано ли это уже во время „поворота“, уже под влиянием Ф., не в Лавре ли?». И отвечает: «О, нет! до войны, до Ф.; в самый разгар того, что звали розановским безмерным „юдофильством“». Конечно, в 1912 г. «безмерного юдофильства» уже не было, но Гиппиус верно почувствовала независимость «поворота» Розанова от Флоренского. «Информированность» Гиппиус о  Флоренском опиралась на достаточно тесное общение её с сестрой Флоренского Ольгой. Но под влиянием брата Ольга отошла от круга Мережковского-Гиппиус. Опубликованы письма Гиппиус к Ольге Флоренской-Троицкой, к сожалению, почти без ответных писем Ольги. По авторитетному свидетельству Е. В. Ивановой, и в этих неопубликованных письмах Ольги «никаких значительных сведений о брате нет». Гиппиус свидетельствует о словах Флоренского, сказанных Ольге: «А Ф. сказал тогда сестре: если бы я не был православным священником, а евреем, я бы сам так поступил, как Бейлис, т. е. пролил бы кровь Ющинского» (479).

Кацис характеризует эти взгляды как извращённые и мистико-экстатические (479). Эти характеристики остаются на совести Кациса, непонятно лишь: причём здесь мистика. Никаких сведений о том, что Ольга знала и могла сообщить Гиппиус хоть что-то об  антисемитском влиянии брата на  Розанова, не  существует. В  свои годы студенчества в  Московском университете Флоренский лично общался с семьёй Мережковских, но быстро разошелся с ними в вопросе о Церкви. В те же годы Флоренский написал несколько восторженных писем Розанову, и ни о каком антисемитском влиянии на него речи быть не могло. Таким образом, от «информированности» Гиппиус ничего не остаётся.

На чём же основано утверждение Гиппиус о влиянии Флоренского на Розанова? По всей видимости, Гиппиус подвела итог сплетням и слухам, которые ходили уже во времена «дела Бейлиса», хотя в той же книге от своего утверждения о «влиянии» отказалась. Чем ссылаться на сомнительные аргументы, не лучше ли посмотреть, что писал сам Розанов о своём «повороте вправо», включавшем поворот от лицеприятного к нелицеприятному отношению к евреям? Свою духовную эволюцию он описывает так: «безумный консерватизм, потом столь же необузданное революционерство, особенно религиозное, антихристианство даже». Но постепенно «революционерство» выветривается у Розанова, и «поворот вправо» происходит около 1909 г. В революционерах ему претят их догматизм и самодовольство, а главное, их духовная слепота, отсутствие у них «духовного зрения, духовного ощущения, духовного вникания». Только в их бездуховную среду мог проникнуть провокатор Евно Азеф.

В этой же статье Розанов приветствует враждебный радикализму сборник «Вехи», авторы которого призывают к работе «духовного вникания»: «Но куда же зовут эти мыслители? К работе в духе своём, к обращению читателей, людей, граждан внутрь себя и к великим идеальным задачам человеческого существования. Зовут в другую сторону, чем та, где сидит Азеф и азефовщина, где она вечно угрожает и не может угрожать; они призывают в ту сторону, куда Азеф никогда не может не угрожать; они призывают в ту сторону, куда Азеф никогда не может получить доступа, не сумеет войти туда, сесть там, заговорить там». Отметим влияние «Вех» на «поворот вправо» Розанова.

«Поворот вправо» у Розанова произошел и под влиянием убийства П. А. Столыпина (1 сентября 1911  г. — два выстрела Мордко Богрова, 5 сентября — смерть). Немедленно редакцией «Нового времени» Розанов был командирован в Киев, где присутствовал на похоронах Столыпина, поцеловал его простреленную руку и возложил венок на его гроб от газеты «Новое время».

Авторитетный исследователь творчества Розанова В. А. Фатеев свидетельствует об усилении нелицеприятного настроения Розанова по отношению к евреям: «Убийство Столыпина буквально потрясло Розанова. И то, что убийцей выдающегося русского государственного деятеля стал еврей Дмитрий Богров, очень сильно сказалось и на позиции Розанова в национальном вопросе. Именно с этого времени в его статьях всё отчётливее начинают звучать антиеврейские мотивы». Возмутило Розанова и сочувствие убийству со стороны либеральной печати: «Как иудеи вступились за одного французского офицера — еврея (Дрейфус). А мы? И они понимают, что нас можно раздавить». 26 декабря 1912 г. он писал М. О. Гершензону: «Что делать, после…Столыпина у меня как-то всё оборвалось к ним (посмел бы русский убить Ротшильда и вообще „великого из ихних“). Это—простите—нахальство натиска, это „по щеке“ всем русским — убило во мне всё к ним, всякое сочувствие, жалость».

14 декабря 1911 г. в «Уединённом» Розанов записал: «Церковь есть единственно поэтическое, единственно глубокое на земле. Боже, какое безумие было, что лет 11 я делал все усилия, чтобы её разрушить. И как хорошо, что не удалось». Что же это за 11 лет? 26 августа 1910 г. жену Розанова Варвару Дмитриевну, которая была воцерковлённым человеком, разбил паралич. Это событие обратило Розанова к вере: «Как же бы я мог умереть не так и не там, где наша мамочка. И я стал опять православным».

В 1911 г. вышло две «антихристианские» книги Розанова «Тёмный Лик» и «Люди лунного света». Розанова устрашила восторженная реакция евреев на эти книги: «Как зачавкали губами и „идеалист“ Борух, и „такая милая“ Ревекка Ю-на, „друг дома“, когда прочли „Темн. Лик“. Тут я сказал себе: „Назад! страшись!“ (мое отношение к евреям). Они думали, что я не вижу: но я хоть и „сплю вечно“, а подглядел. Ст-ъ (Борух), соскакивая с санок, так оживлённо, весело, счастливо воскликнул, как бы передавая мне тайную мысль и заражая собою: — Ну, а все-таки — Он лжец. Я даже испугался. А Ревекка проговорила у Ш…ы в комнате: — Н-н-н… да… Я прочла „Т. Л.“. И такое счастье опять в губах. Точно она скушала что-то сладкое».

Таким образом, 11-тилетний период «разрушения» Церкви можно определить так: около 1900–1910?/?1911 гг. Соответственно, примирение с христианством можно отнести к 1910–1911 гг. Соответственно и «поворот вправо» следует отнести к 1911 году. Существенную роль в этом повороте сыграли болезнь жены, убийство Столыпина евреем и реакция евреев на «антихристианские» книги Розанова.

Первое письмо Флоренского, где он касался еврейской темы, написано и послано Розанову 28–29 ноября 1911 г. В силу всего этого говорить о единственном и роковом влиянии Флоренского на поворот отношения Розанова к евреям нет никакого основания. Но неверно и обратное: отрицание всякого влияния Флоренского на поправение Розанова. О влиянии Флоренского среди других влияний сказал и сам Розанов: «Кроме „друга“ и ее вечной молитвы (главное), поворот „вправо“ много был вызван Н. Р. Щ., Фл. и Цв. — „Эти сами всё отдали“. Нравственное-то расхождение, за которым уже потом я нашел и метафизическое расхождение, и было главное»¹.

Помимо Флоренского здесь имеются в виду Надежда Романовна Щербова (1870–1911) и Сергей Александрович Цветков (1888–1964) — друзья Розанова. Конечно, среди этих имён влияние Флоренского как священника особое. Писать о «деле Бейлиса» Розанов начал уже после своего «поворота вправо», который был лишь предпосылкой, а не  причиной его выпадов против евреев.

12 марта 1911 г. был убит Андрюша Ющинский. Записи книги «Уединённое» (СПб., 1912) относятся к 1911 г. и не содержат выпадов против евреев. Самая ранняя статья в книге Розанова «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови» (СПб., 1914) «Есть ли у евреев тайны?» впервые появилась в газете «Новое время» 9 декабря 1911, а примыкающая к ней по смыслу статья «Иудейская тайнопись» — в той же газете 12 декабря 1911 г. Здесь Розанов утверждал, что у евреев есть тайны — тайна обрезания и тайна Имени Бога. О «кровавом навете» здесь ни слова нет. По всей видимости, Флоренский читал эти статьи Розанова, но никаких откликов на них в его письмах нет. «Опавшие листья» (Короб первый (СПб., 1913) и Короб второй (СПб., 1915)), записи которых относятся, в основном, к 1912 г., содержат многочисленные выпады против евреев.

В письмах Флоренского с конца 1911 г. по сентябрь 1913 г. есть три фрагмента о евреях: 1) о недопустимости противопоставления Розановым Ветхого и Нового Заветов; 2) всё чем восхищается Розанов у евреев, предназначено для самих евреев, а не для Розанова; 3) об «атрофии порядочности» у евреев. До сентября 1913 г. ни у Розанова, ни у Флоренского нет ничего о «кровавом навете». С 25 сентября по 30 октября 1913 г. проходил суд над Бейлисом. 26 сентября 1913 г. Розанов в «Новом времени» опубликовал статью «Важный исторический вопрос». Здесь Розанов утверждал: «Идея человеческого жертвоприношения и теперь жива и насущна в Израиле, официальна в нём: она поддерживается и частично есть в обрезании, а другая часть, „вексельная“ и „бумажная“, содержится в денежном выкупе. Соединив разорванные части в одно, мы и прочитываем то самое, о чём ведётся столько споров».

28 сентября 1913 г. Флоренский написал Розанову письмо, в котором выразил своё «единомыслие» с Розановым, хотя он не читал всей статьи, но лишь цитаты из неё в других газетных статьях. Здесь Флоренский высказал свои мысли о ритуальных убийствах. Из этого письма и из письма Флоренского от 26 октября 1913 г. Розанов составил письмо, подписанное «Омега», названное «Иудеи и судьба христиан» и снабженное обширными примечаниями Розанова.

12 октября 1913 г. Флоренский послал Розанову письмо, в котором просил его не печатать статью «Андрюша Ющинский», однако эта статья 13 октября 1913 г. появилась в газете «Земщина». Из этой хроники событий трудно составить представление о наставничестве Флоренского в деле «кровавого навета». А в рамках «единомыслия» Розанова и Флоренского можно говорить о взаимном влиянии друг на друга, но немыслимо говорить о каком-то исключительном влиянии одного на другого.

Что  же подвигло Розанова принять участие в  полемике вокруг «дела Бейлиса»? Им двигало чувство жалости к убиенному мальчику Андрюше Ющинскому. 20 октября 1913  г. он записал: «…о, как хотел бы я, взяв на руки тельце Андрюши, пронести его по всем городам России, по сёлам, деревням, говоря: — рыдайте, рыдайте, рыдайте»¹?. Розанова возмущало, что при всём накале страстей до убиенного мальчика никому не было дела: «Была радость о Бейлисе по всей России, а на Андрюшу никто не оглянулся». В записи от 28 октября 1913 г. Розанов возмущался тем, что митрополиты не отслужили по Андрюше панихиду: «Митрополиты — ни один — не отслужили панихиды по Ющинском. Знаю и понятно, — „боялись смущения“. И отошли от замученного христианского мальчика».

Что подвигло Розанова к версии о ритуальном характере убийства? Характер ран на голове убитого Андрюши. Их изобразил Розанов в книге «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови». Эти изображения убедили и Розанова и, по всей видимости, Флоренского в ритуальности убийства. И это главная причина их ритуальной версии убийства. Характер ран Андрюши убедил и присяжных, которые признали убийство ритуальным. Расположение ран Андрюши воспроизвёл и Кацис (376–378) без малейшего комментария. Но если книга посвящена «кровавому навету», если раны Андрюши оказали определяющее влияние на Розанова и на присяжных при вынесении приговора, то не следовало ли именно их сделать главной темой исследования? Если этого нет, то зачем они приведены? Кацис обвиняет и Флоренского, и Розанова в антисемитизме. Но если они антисемиты, то какие-то странные. Флоренский писал Розанову 26–27 ноября 1913 г.: «Ап. Павел ясно говорит о „сродниках по плоти“ и подтверждает неотменность всех прежних обетований об избранничестве. Мы — только „так“, между прочим. Израиль же стержень мировой истории. Такова Высшая Воля».

Если это считать антисемитским высказыванием, то понятие антисемитизма должно включать в себя и филосемитизм. Как это возможно? Лишь если антисемитом считать всякого, кто хоть раз употребил слово «еврей». Этим путём и идёт Кацис, что наглядно видно в его отношении к Розанову. В цикле статей «Юдаизм», который печатался в журнале «Новый путь» в 1903 г., Розанов восхищался чадолюбием евреев. Однако и филосемитский «Юдаизм», правда, весьма туманно Кацис связывает с «Обонятельным и осязательным отношением евреев к крови»: «…бейлисиада В. Розанова отразила его же мысли и рассуждения начала века» (304).

Cтоило Розанову в начале ХХ века заговорить о тайне еврейства, как Кацис начинает подозревать его в антисемитизме: «Поэтому „семитофильские“ тексты Розанова 1903 г. отнюдь не безобидны…» (481). Но такие оценки Кацисом юдофильства Розанова являются редким исключением в литературе о Розанове. Например, Н. О. Лернер считал, что в своих статьях о «тайнах юдаизма» Розанов выразил евреям «такую похвалу… какой ни разу никто ещё не говорил». Даже в 1913 г. в разгар «дела Бейлиса» Розанов писал в письме к М. О. Гершензону: «… „есть ритуал“ или нет — я не знаю (и до сих пор), но несомненно для меня, что  ни  лично за  себя, ни  еврейская нация за  это не  отвечает и не виновата. Это — тайна и неисповедимость. Ясное уже для земли и для нас, что „добрее и яснее“ жидёнка нет никого на свете, что это — самая на свете человечная нация, с сердцем, открытым всякому добру, с  сердцем, „запрещённым“ ко  всякому злу. И ещё верно, что они спасут и Россию, спасут её, замотавшуюся в революции, пьянстве и денатурате»²?.

Эти слова — не подлаживание к Гершензону, ибо в их переписке есть и нелицеприятное об евреях. Забраковал Кацис и пореволюционное юдофильство Розанова, который за несколько дней до смерти продиктовал письмо «К евреям», где писал: «Благородную и великую нацию еврейскую я мысленно благословляю и прошу у неё прощения за все мои прегрешения и никогда ничего дурного ей не желаю и считаю первой в свете по назначению». Для Кациса поздний филосемитизм Розанова поверхностен, а в глубине лежит «тайна» его отношения к евреям, раскрытая, как «личный апокалипсис», в книгах «Апокалипсис нашего времени» и «Возрождающийся Египет» (402). «Тайну» позднего филосемитизма Розанова Кацис видит не в искренности его раскаяния перед евреями, а в страхе перед пришедшими к власти «обрезанными»: «К власти в России после Февральской и Октябрьской революций 1917 г. пришли „обрезанные“ — Л. Троцкий, Я. Свердлов и другие. Это уже „настоящий“ розановский „Апокалипсис“…» (406).

Если и были какие-то просветы в антисемитизме у Розанова, то Кацис сделал из него беспросветного антисемита, а Флоренского и вовсе «несгибаемым антисемитом». Но  ведь Флоренский сформулировал «антиномию еврейского вопроса»²?. Это антиномия юдофильства и юдофобства. С одной стороны правы юдофилы: «Но кто дерзнёт спорить с юдофилами, что „спасение от иудеев“ (Ин. IV, 22) и что всё наиболее ценное из  достояния человечества — разумеем Откровение, как  ветхозаветное, так и новозаветное, — даровано через посредство „избранного народа“? Иудеи считали и считают себя стержнем мира и свои судьбы—осью истории. Можно ли спорить против этого?». В таком смысле Флоренский юдофил. С другой же стороны правы юдофобы: «А  с  другой стороны, кто  посмеет отвергнуть основное положение антисемитов, что иудеи — „враги рода человеческого“, враги культуры, враги высшего достояния человечества… что нет такой скверны, которая не текла бы в конечном счёте именно от этой „церкви лукавнующих“ (Пс. 25, 5)? И разве неправда, что великий тайнозритель исторических судеб св. Иоанн Богослов, сам иудей, называет иудейство „сборищем сатанинским“ (Откр. II, 9; III, 9) вовсе не только в общем смысле, но и в точном значении этих слов? Да, залегающие на дне масонства — величайшая мерзость, о ней же „не леть есть глаголати“, — культы сатанинские и люциферианские организуются либо непосредственно, либо посредственно иудейством!».

Эту антиномию видит и Кацис (378–380), но вся его книга вращается вокруг юдофобских текстов Флоренского, выдернутых из антиномического контекста. А. Н. Николюкин отметил антиномизм мышления Розанова: «Розанову всегда присущ антиномизм мышления, что проявилось и в отношении к еврейскому вопросу. Понимание и любовь соседствуют с настороженностью, недоверием, ожидание „беды для себя“»²?. Чуткий М. О. Гершензон писал Розанову об отсутствии у того единообразия в мыслях: «Но Вы особенный человек; в Вас, в Ваших писаниях, так перемешаны чистое золото сердца с шлаком самой наружной, самой материальной периферии человеческого существа, как ни в ком другом». Гершензон полагал Розанова беззаконной стихией и прощал ему дурные писания: «Но Вы не как все, Вы действительно имеете право быть совсем самим собою; Я и до этой книги („Уединенное“. — С. П.) знал это, и потому никогда не мерял Вас аршином морали и последовательности, и потому „прощая“, если можно сказать тут это слово, Вам Ваши дурные для меня писания просто не вменял: стихия, а закон стихий — беззаконие». Антиномическое же противоборство есть лишь одно из проявлений стихийных сил. Так Кацис из антиномистов сделал однобоких антисемитов. И Лернер, и Гершензон были далеки от таких однобоких оценок. Однако хулой или хвалой является «кровавый навет» Розанова и Флоренского? С позиций Кациса это хула. А вот авторитетная для Кациса Гиппиус считала, что «кровавый навет» Розанова был хвалой еврейству: «Розанов по существу пишет за евреев, а вовсе не против них, защищает Бейлиса — с еврейской точки зрения. Положим, такая защита, такое „за“, было тогда, в реальности, хуже всяких „против“».

То же можно сказать и о Флоренском, который сомневался в том, хулит ли он евреев или хвалит: «…и в самой глубине души не знаю, что я, хочу ли их похвалить, или похулить и что я делаю — хвалю или хулю. Одно только. С ритуальными убийствами помириться легко, но с наглостью, с криками (ещё с Египта), с ложью, с запирательством… нет, не могу. Вероятно и это нужно для Высшей Правды; но нам, с нашей правдой мелкой, быть может, правдой „эстетизма“ и „порядочности“ вместить это трудно. Но вероятно, при большей молитвенности, можно»³³.

И Розанов и Флоренский безусловно осудили ритуальное убийство Андрюши Ющинского, но тем не менее они считали, что оно свидетельствует о живой вере евреев: «Пока есть в мире ещё ритуальные убийства — мир не совсем умер, не совсем опозитивел».

И Розанов и Флоренский в евреях различали евреев Талмуда и евреев-интеллигентов. К первым они относились с трепетом перед богоизбранным народом, вторых, отступивших от веры отцов, презирали.

Кацис считал, что книга Флоренского «Философия культа» обнажила истоки его теологии «кровавого навета», ибо вся пронизана экстатическим отношением к крови. К истокам «кровавого навета» маловразумительным образом Кацис приплёл исихазм и имяславие, якобы тоже экстатические. Неужто экстатика обязательно ведёт к «кровавому навету»? И неужто, если религия говорит о крови, то это означает «кровавый навет»? В «Философии культа» Флоренский писал: «Можно сказать, что степень религиозности прямо пропорциональна степени чуткости к мистике крови. Кровавые жертвы — основа всякой религии, кроме, конечно, профессорской, но ведь это и не религия, а только баловство одно…»³?. Кацис привёл эти слова (402) как злокозненное изобретение Флоренского, титаническими усилиями обнаруженное Кацисом благодаря научному методу, и как имеющие основополагающее значение для «кровавого навета».

Но дверь, в которую ломится Кацис, давно открыта, достаточно посмотреть Симфонию к Библии. И Ветхий, и Новый Завет наполняет слово «кровь» и однокоренные с ним слова. А ещё существует море толкований соответствующих мест и в иудаизме, и в христианстве. Всюду Кацису чудятся антисемиты. Газета А. С. Суворина «Новое время» названа «важным антисемитским органом русской печати». Но тут же сам Кацис пишет, что Розанов на страницах этой газеты выступал против обвинений евреев в «кровавом навете» (412). Соответственно и театр Суворина обладал «неблаговидной репутацией» (413), т. е. тоже был антисемитским. Однако, в 1902 г. пьеса В. Жаботинского «Ладно» разрешена к постановке антисемитской цензурой (а какой же ей быть по Кацису?) в антисемитском театре (413). Постановка по неизвестным причинам не состоялась. Странный какой-то антисемитизм у Суворина. В черно-белые оценки Кациса не укладывается не только ни один из персонажей, о которых он пишет, но и материал его книги.

Книга Кациса, судя по заглавию, посвящена выявлению «кровавого навета» со стороны «русской мысли» вообще. Однако почти вся книга посвящена «кровавому навету» со стороны Флоренского и Розанова. Чтобы хоть как-то соответствовать заглавию, Кацис в самом конце книги хоть и не пытается выявить «кровавый навет» у В. С. Соловьёва и А. Ф. Лосева, но голословно обвиняет их в антисемитизме. Оказывается, что «идеи В. С. Соловьёва в немалой степени способствовали появлению „Протоколов сионских мудрецов“» (407). Это у Кациса «показывают современные исследования», а таковыми лишь книга С. Дудакова «История одного мифа» (М., 1990). В трёх строках изобличен А. Ф. Лосев как «последователь Розанова и Флоренского, известный философ-имяславец, чьи выдающиеся антисемитские труды стали известны лишь в последнее время» (407). Так, на одной странице, «русская мысль» обличена в «кровавом навете».

Кацис пытается и всё христианство пристегнуть к антисемитизму. Без каких-либо объяснений, но поносительно христианство названо «иудео-эллинизмом» (372). Выходит, что христианство это какой-то маловразумительный гибрид иудаизма и эллинизма, и ничего нового в мир не принесло. Оказалось, что книги Флоренского помогли Кацису «не только проанализировать христианский навет вообще, но и, выделив его православную составляющую, добраться до глубинной православной феноменологии этого позорного явления» (407).

Таким образом, «кровавый навет» глубинно присущ и христианству вообще, и православию в частности. И достаточно было Флоренскому принять сан священника, как он стал теологом «кровавого навета», хотя и каждый христианин в существе своём его исповедует: «Однако для создания своей теологии кровавого навета ему вполне хватило и знаков священнического отличия, полученного в 1911 г.» (355).

В итоге труды Флоренского и Розанова явились чем-то вроде «Протоколов русских мудрецов». Последние слова книги Кациса призывают препятствовать реализации идей Флоренского в жизнь: «Единственное, что даёт надежду после книг, подобных нашей, это то, что знание феноменологии и механизма кровавого навета, быть может, будет способствовать развитию науки об этом явлении и нашему более глубокому пониманию того, что и как надо делать, чтобы идеи таких мыслителей, как Флоренский, оставались на бумаге и не позорили больше попытками своей реализации те страны и народы, чья история омрачена кровавыми обвинениями против евреев уже в ХХ в., а не в „тёмном“ Средневековье» (487). Каких идей? Лишь из тактических соображений Кацис допускает оставление идей Флоренского «на бумаге». Но всё содержание книги свидетельствует о желании Кациса запретить печатание и Розанова, и Флоренского, да любой христианской литературы, чреватой «кровавым наветом». Чёрно-белая палитра Кациса ведёт к резкому размежеванию филосемитизма и антисемитизма, никаких более сложных отношений Кацис в упор не видит.

Все мосты разрушены Кацисом. Филосемитские поползновения русских мыслителей (Вл. Соловьёва, Розанова и др.) изобличены как антисемитские происки. Всё христианство «изобличено» в коренном антисемитизме. Иудаизм и еврейство изображены Кацисом как уединённый остров в бушующем океане антисемитизма. Скорее не остров, а гетто, которое построил евреям Кацис.