Почему «обновленная» Концепция внешней политики РФ видится заведомо устаревшей / Михаил Демурин

Представляя в середине февраля «обновлённую» Концепцию внешней политики Российской Федерации, президент Путин в первых же строках своего выступления подчеркнул, что  ее основные принципы остаются неизменными.

Это сразу снизило желание тратить время на знакомство с данным документом. Способность сотрудников МИДа России правильно выписать в бумагах подобного рода то, что наша страна должна делать для защиты ее внешнеполитических интересов на конкретных географических и проблемно-тематических направлениях, у меня никогда не вызывала сомнения.  Тот, кто возьмет на себя труд познакомиться с Концепцией, увидит, что за редким исключением это так.

Загвоздка, однако, в том, что в определенных ситуациях эти правильные слова где-то растворяются, а конкретные действия руководства России в международных делах вызывают, как минимум, непонимание и стыд.  Так было и остается в случае с Прибалтикой, где мы не можем остановить надругательство над нашей исторической памятью, ликвидировать военно-политические и экономические угрозы и добиться реального решения многочисленных проблем соотечественников. Так было в случае с Ливией, где мы лишились дружественного режима и одной из опор, препятствовавших скатыванию североафриканского и ближневосточного регионов в хаос. Так остается в случае с Украиной и, к сожалению, не только с ней. Значит, проблема не в том, как внешнеполитические подходы и установки прописаны на бумаге, а в том, на основе каких принципов действуют те, кто принимает решения в конкретных случаях, какова их шкала ценностей. Ну и, конечно, дело в мировоззренческих установках самих работников внешнеполитической сферы.

На заседании Совета Безопасности 15 февраля с. г., где шел разговор о Концепции, было сказано и о принципах. Сказанное не обнадежило: прагматизм в перечне этих принципов опережает «нацеленность» на отстаивание национальных интересов, причем оговорено, что нацеливаться на отстаивание мы будем «безусловно, без всякой конфронтации».

Далее, однако, среди перечня причин, по которым, со слов президента, это обновление было признано необходимым, глаз зацепился за тезис о повышении значимости «культурно-цивилизационного измерения конкуренции в мире» и о важности использования во внешнеполитической работе «мягкой силы». Захотелось понять: является ли констатация готовности реагировать на цивилизационный вызов прикрытием  намерения оставаться в рамках либерально-западнических политических и мировоззренческих установок или, наоборот, «политкорректная» внешнеполитическая риторика служит дымовой завесой для начавшегося возвращения России к действительной самостоятельности во взгляде на мир и в практических международных делах. 

Что превалирует в изложенном в Концепции видении современной внешней политики России и в какой степени, внимательный читатель понимает уже по первому разделу, где сформулированы ее основные цели. Сформулированы, надо сказать, довольно непрофессионально для документа такого рода: авторы смешали в одну кучу и цели действительно принципиального значения, и задачи на пути к их достижению, и способы (методы, инструменты) действий в решении этих задач.

Обеспечение безопасности страны, упрочение ее  суверенитета, территориальной целостности и должных позиций в мировом сообществе, создание благоприятных внешних условий для ее развития, укрепление международного мира, всеобщей безопасности и стабильности,  утверждение справедливой международной системы, - все это очевидные для внешней политики нашей страны цели, и правомерность их присутствия на приоритетных позициях в изложенном в Концепции перечне сомнений не вызывает.

Далее, однако, начинаются вопросы.  Да, для обеспечения безопасности России и  достойных позиций нашей страны в мире желательными факторами являются верховенство международного права и наличие равноправных и партнерских отношений между государствами, добрососедство с сопредельными странами. Но если перечисленное в той или иной мере отсутствует, а это сегодня вынуждены констатировать даже самые благодушные из внешнеполитических экспертов и проявляющих себя на внешнеполитической ниве политиков, то заявленная цель – безопасность страны - должна быть достигнута другими средствами, диктуемыми реальными обстоятельствами.

Не может являться целью и само по себе формирование отношений добрососедства с сопредельными государствами – хотя бы в силу того, что сами эти государства могут не желать быть нам добрыми соседями. Некоторые из них, кстати говоря, и сегодня если не заявляют такую свою позицию, то осуществляют ее на практике. И реагировать на это надо не констатацией своей нацеленности на добрососедство, а конкретными мерами, способными отбить желание причинять вред нашей стране. То же самое касается и содействия устранению имеющихся и предотвращению возникновения новых очагов напряженности и конфликтов в прилегающих к Российской Федерации регионах: это лишь способ обеспечения безопасности, но никак не цель политики в принципе.

В качестве цели в Концепции декларируется развитие двусторонних и многосторонних отношений взаимовыгодного и равноправного партнерства с иностранными государствами, межгосударственными объединениями, международными организациями и форумами. Опять, это либо благое пожелание, либо один из способов обеспечения  безопасности, прочных позиций на мировой арене, благоприятных условий для существования. Нужно ли нам, скажем, равноправное партнерство с таким объединением, как ГУАМ? Или с таким государством, как Косово? Ведь есть такое государство, пусть и не признанное нами, и другие подобные появятся! Реальная жизнь говорит о том, что не все государства достойны признания в качестве равноправного партнера. Не стоит также стратегически ангажироваться всегда и со всеми проявлять в отношениях, как того требует Концепция, прагматизм, транспарентность, предсказуемость и неконфронтационность. Тем более в отстаивании национальных приоритетов. Для этого более подходит такое качество, как принципиальность.

Далее в этом разделе Концепции мы вновь встречаемся с тем, что явно относится не к целям внешней политики, а лишь к способам их достижения, инструментам, используемым для этого. Я имею в виду «развертывание недискриминационного международного сотрудничества», «содействие становлению гибких внеблоковых сетевых альянсов и участие в них», «недопущение дискриминации российских товаров, услуг и инвестиций, использование для этого возможностей международных и региональных экономических и финансовых организаций», «отстаивание в различных международных форматах российских подходов по теме защиты прав человека». При всем уважении, не тянут на уровень целей и такие важные направления внешнеполитической работы, как распространение и укрепление позиций русского языка в мире, «популяризация» культурных достижений народов России, консолидация русской диаспоры за рубежом. Все это - инструменты достижения одной принципиальной цели: обеспечения достойного положения России в современном мире как самостоятельного культурно-исторического типа (цивилизации).

С другой стороны, именно как дело особой важности, требующее подключения всех необходимых рычагов – политических, экономических и, если потребуется, военных, должна рассматриваться заявленная в перечне целей защита прав и законных интересов российских граждан и соотечественников, проживающих за рубежом. К сожалению, в рассматриваемом документе она стоит по очередности на несколько ступеней ниже такой банальной задачи, как «дипломатическое сопровождение интересов отечественных экономических операторов».

Для ответа на поставленный в начале статьи вопрос отдельного рассмотрения заслуживает тема диалога и партнерства между цивилизациями. В Концепции 2013 года она развита несколько более детально, чем в аналогичном документе пятилетней давности. Нельзя, однако, признать предложенные решения и формулировки удачными. Межцивилизационный диалог и сотрудничество – дело важное, не спорю, но включение их в перечень внешнеполитических целей отвлекает внимание от главного: необходимости обеспечить безопасность и благополучие народа и страны, их культурно-историческую самобытность.   Если диалог используется для предотвращения столкновения цивилизаций – это нормально, но главное, что предотвращает втягивание той или иной цивилизации в межцивилизационный конфликт или, во всяком случае, гарантирует, что этот конфликт не будет для нее смертельным, – не диалог, а ее собственная сила и прочность. Соответственно, если космополитично настроенные радетели за такой диалог используют его для разрушения нашей культурно-исторической самобытности, как это делается в последние десятилетия,  – это плохо.  

Вообще, надо сказать, что понимание того, о чем еще в XIX веке писали Н.Я. Данилевский в книге «Россия и Европа», а Н.Н. Страхов в «Борьбе с Западом» и что полностью сохраняет свою актуальность сегодня, у авторов Концепции если и присутствует, то очень слабо. В документе, например, отмечается возрастание значения фактора цивилизационной самобытности в современном мире (авторы зачем-то называют ее на английский манер «идентичностью», хотя первым значением этого слова в русском языке  является вовсе не самобытность, а тождественность, одинаковость). Это так, но если авторы действительно так считают, то, видимо, в число приоритетных целей внешней политики российского государства должна  быть включена защита культурно-исторической самобытности России. В документе, однако, мы читаем, что внешняя политика призвана создавать благоприятные внешние условия для чего угодно, включая технологическую модернизацию, инновационный путь развития и укрепление правового государства, но не для сохранения русской культуры, культур других народов России, их исконной веры, их традиций и Традиции с большой буквы.  Судя по всему, разработчиков документа это волнует мало. Напрасно.  Ведь стоит с этой позиции немного вдуматься в то, что написано, и ясной как день становится нелепость огульного призыва  к «укреплению согласия и взаимообогащения различных культур и религий». Никогда в истории такое «согласие и взаимообогащение» не было и не будет абсолютным благом. Русская культура никогда не будет стремиться к согласию и взаимообогащению с панк-культурой или «культурой эмо». Диалог православия и ислама способствует их взаимообогащению, и в миру православные и мусульмане должны жить в согласии, но с вероисповедной точки зрения пределы согласия между ними очевидны, и разговоры о его «укреплении» звучат, как минимум, формально. И уж совершенно точно ни православие, ни ислам не будут стремиться к согласию с какими-нибудь анимистскими культами или человеконенавистническими религиозными сектами, число которых под разговоры о свободе совести в современном мире множится. Уверен также, что у любого человека русской культуры, пусть даже и не фиксирующего свою религиозную принадлежность, все больше вопросов вызывает сегодня целесообразность установки на «создание единого гуманитарного пространства от Атлантики до Тихого океана».

С кем его строить – с содомитами, которые все более укрепляют свои позиции в Западной Европе?

Авторы Концепции, наверное, неудачно пошутили, заявив, что «глобальная конкуренция впервые в новейшей истории приобретает цивилизационное измерение». Гитлеровская Германия завоевывала нашу страну и уничтожала наш народ именно в рамках установки на победу «высшей цивилизации» над «низшей». Когда России предложили в конце XX  века «вернуться в цивилизованный мир», это было нечто из той же оперы, хотя и не так варварски сформулированное и осуществленное. Надо обладать каким-то окаменелым бесчувствием, чтобы этого не то чтобы не понимать разумом, а не ощущать своим национальным нутром. Но что об этом говорить, когда авторы  Концепции, констатируя, с одной стороны, «культурно-цивилизационное многообразие современного мира» и «стремление народов вернуться к своим цивилизационным корням», с другой, заявляют: «Глобальная конкуренция… выражается в соперничестве различных ценностных ориентиров и моделей развития в рамках универсальных принципов демократии и рыночной экономики» (выделено мною). В чем смысл заявлять, что «попытки навязывания другим собственной шкалы ценностей чреваты усилением ксенофобии, нетерпимости и конфликтности в международных делах», говорить о сокращающихся возможностях исторического Запада доминировать и отмечать смещение мирового потенциала силы и развития на Восток,  если ты одновременно фактически утверждаешь западоцентричную модель будущего нашей  планеты? Получается, что значение «мягкой силы» и информационного воздействия для достижения политических целей в современном мире МИД и руководство нашей страны осознали, но от результатов такой идеологической обработки в последние 20-25 лет избавиться пока не в состоянии.

Кстати, к вопросу о присутствии идеологии (что такое «ценностные ориентиры», как не идеология?) в мировой политике. В Концепции говорится о некой «обозначающейся тенденции реидеологизации международных отношений», которая «негативно влияет на перспективы укрепления глобальной стабильности». Неужели в МИДе России, других ведомствах, задействованных в осуществлении внешней политики нашей страны, есть люди, которые считают, что в некий предыдущий период (10? 20? 25 лет?) идеологии в мировой политике не было? Все крупные страны всегда руководствовались, руководствуются и будут руководствоваться  в международной деятельности своей системой ценностей – политических, моральных, культурных. Те, кто сильнее, будут стремиться навязывать эту систему другим, а то и всему миру. Те, кто слабее – пытаться сохранять свою систему ценностей. Даже такие очевидные сателлиты США, как прибалтийские страны, выступая в мировых делах полностью в фарватере США, сохраняют и реализуют в своей внешней политике те или иные собственные идеологические установки. Даже наша страна, даже в ельцинский период так или иначе это делала в силу положительного исторического заряда предыдущих форм русской цивилизации. Сам же по себе тезис о деидеологизации, нашедший свое отражение и в современной конституции России, сыграл деструктивную роль в способности нашей страны занимать самостоятельную позицию по вопросам, от которых зависит ее безопасность в самых разных областях – культурной, информационной, политической, экономической, военной. Сегодня такую же роль может сыграть тезис о вреде «реидеологизации». Задача не в том, чтобы настаивать на возврате к химере деидеологизации, а в том, чтобы быть готовым вести идеологическую борьбу за национальные интересы России. Для этого, естественно, надо обладать своей суверенной системой духовных, культурных, политических и нравственных ценностей, опираясь на которую только и можно нести «возросшую ответственность за формирование международной повестки дня и основ международной системы». 

Тезис о вреде «реидеологизации» наводит вот еще на какую мысль. Если в российской внешней политике нет никакой идеологии, то зачем в сугубо профессиональном внешнеполитическом документе присутствуют многократные идеологические заклинания об «универсальности принципов демократии и рыночной экономики», о «единстве правового и гуманитарного пространства европейского континента»,  о приверженности обеспечению прав и свобод человека, о том, что внешняя политика России призвана «создавать благоприятные условия для реализации исторического выбора народов Российской Федерации в пользу правового государства, демократического общества, социально ориентированной рыночной экономики»?

Напомню в этой связи некоторые цифры. Сегодня важными для страны в целом считают демократию и права человека 12%  граждан России, а для себя лично – 9% (ВЦИОМ, пресс-выпуск № 2220 от 31.01.2013, http://wciom.ru/index.php?id=459&uid=113588); положительно относятся к переходу к рыночной экономике в принципе только 40% граждан России, а к результатам этого перехода в нашей стране – гораздо меньше (данные Института социологии РАН, приведенные в книге  «Российское общество как оно есть», «Новый хронограф» 2011 г., цитируется по: http://ttolk.ru/?p=9215); поддерживают идею сближения с  Западом, вхождения России в общеевропейский дом 7% российских граждан (тот же источник). Все это меньше, чем число тех, кто в советское время разделял коммунистические идеалы, поддерживал существующий социально-экономический и общественный строй и стоял на позициях суверенитета СССР и его ответственности за судьбы мира. А ведь о том, что население СССР было идеологически индоктринировано, сегодня говорит каждый второй из радетелей за «европейский выбор». Так все-таки о чьем историческом выборе и зачем говорится в заключительной фразе концепции?

Вернемся, однако, к тому, с чего мы начали. Стала ли «обновленная» концепция совершеннее? Да, отчасти. Хотя из зафиксированных в словарях значений глагола «обновить» в данном случае, на мой взгляд, больше подходит значение «придать вид нового», нежели «изменить введением новшеств, сделать совершеннее». Более важно, однако, другое:  станет ли в связи с ее принятием более совершенной и действенной собственно внешняя политика нашей страны? Скорее нет, чем да, поскольку для этого нужны кардинальные изменения, о которых я сказал выше, причем не только и не столько в документах, сколько в головах у тех, кто в настоящее время отвечает за международную деятельность России и осуществляет ее.  Именно они должны обрести действительную суверенность во взгляде на себя, свой народ и свою страну, на окружающий мир. Только тогда внешняя политика сможет уберечь Отечество от изложенных  Концепции угроз, стать инструментом, содействующим его выходу из мировоззренческого безвременья и вызванного им внутреннего кризиса.