Новые координаты Средней Азии / Модест Колеров

Предисловие издателя к сборнику "Средняя Азия: новые координаты"

Издатель настоящего сборника понимает под именем Средней Азии - современный аналог Туркестана периода Российской империи, за исключением особо прославившегося при Сталине Восточного Туркестана, ныне составляющего Синьцзян-Уйгурский автономный район Китая: Туркмению, Казахстан, Узбекистан, Киргизию и Таджикистан. Во времена СССР – после административно-территориального размежевания Туркестана в 1920-е гг. и нескольких волн экономического районирования – в ходу была устойчивая терминологическая пара: «Казахстан и Средняя Азия», которая демонстрировала их историческое единство, несмотря на удобства бюрократического пространственного планирования. Но теперь – и особенно ясно это произносится в регионе – всё больше аргументов в пользу того, чтобы отнести Казахстан к географически, исторически, энерго-коммуникационно, эконом-политически единой с ним Средней Азии, не настаивая на экспериментальных разделениях и на умозрительном включении страны в ставшее сугубо политическим и конструктивистским понятие Центральной Азии. Недавний эфемерный проект киргизского президента Бакиева по созданию «Центральноазиатского союза» Киргизии и Казахстана пародийно лишь подчёркивал инструментальный характер этой терминологической новации. Ведь после распада СССР - в поисках своей новой легитимности – большинство советских специалистов с готовностью отказалось от советской географической терминологии, присягнув принятому на Западе более геополитическому, нежели геоэкономическому, и более проективному, нежели реально содержательному понятию Центральной Азии, в актуальности точнее всего совпадающему с театром и ответственностью Центрального командования США (US CENTCOM). Терминологическая капитуляция экспертов носила бы более осмысленный характер, если бы они в полной мере отдавали себе отчёт в том, что такого рода географическая терминология является концентрированным выражением исторической картины мира и одновременно – актом конструирования пространства. Она часто безошибочно указывает на культурный и политический источник географического языка, ту реальность, которую строит или переживает носитель этого языка. И тем более очевидно, что терминологические эпигоны оказываются здесь не просто учениками, но и инструментами «географических метрополий». Одноактно сменить Среднюю Азию на Центральную с научно-исторической точки зрения нельзя, не делая политический выбор: следование собственной, внутренней картине мира (Исторической России и Туркестана) – или отказ от неё в пользу манипулятивного конструкта в интересах тех, кто извне и издалека описывает регион как свою цель.

Подобная терминологическая история произошла с одноактным переименованием традиционного для русской и советской науки, постимперских государств и СССР, - Закавказья – в Южный Кавказ, исходной точкой зрения на который становится условный Запад, но более всего – предельно конкретная Турция. При этом применяется легко видимая уловка: «вашему» (советскому и российскому) Северному Кавказу сополагается «наш», антиимперский Южный Кавказ, каковой на деле терминологически оказывается не меньшим объектом воздействия, чем опровергаемое Закавказье. Но с одной существенной исторической разницей: Закавказье в конце 1910-х, в 1920-е и в 1930-е годы для всех постимперских государств (кроме созданной Великобританией и Турцией «Юго-Западной Кавказской республики») было добровольно и сознательно принято как исходное терминологическое лоно для всех их – советских и антисоветских - политических проектов. Кроме того, в практике советского русского языка лишь в середине 1920-х годов единоприродное Закавказью историческое «Предкавказье» было вытеснено бюрократическим «Северным Кавказом». Так «западный» Южный Кавказ (как и Центральная Азия) на деле не отвечает исторической специфике региона, а лишь инструментализирует актуальную борьбу против наследия СССР, но борьбу не новых национальных государств, а их внешних координат и координаторов.

Ясно, что для науки подмена исторического взгляда и точки зрения собственных национальных интересов, упакованная в топонимику, всегда связана с качеством знания. Так, в Молдавии и Бессарабии можно было, борясь против великой русской культуры и историографии, заменять историческое Приднестровье - румынской Транснистрией (то есть всего лишь «Заднестровьем»), но нельзя было одновременно и в силу этого избежать тех политических обременений, которые следуют за этой географической изменой: нельзя избежать терминологического обслуживания истории этой Транснистрии – геноцидной истории союзной Гитлеру румынской оккупации новороссийской части Украины и территории современного Приднестровья под именем «губернаторства Транснистрия», части проекта «Великой Румынии» до Днепра.

Так и Центральная Азия принуждает своих терминологических адептов следовать уже не имени, а практике западной политики и науки, - в противоречие с историей и практикой Туркестана –  сопутствующим такому виртуальному ландшафту, достаточно мощному, чтобы – как это происходит в ходе «арабской весны» - уничтожать государства, но абсолютно ничтожному, чтобы создавать хотя бы подобия устойчивых государств. Политические и конфликтные обязательства «западной» Центральной Азии подразумевают включение её целиком в передовой фронт новой «шахматной доски» США – атакующий край известных «глобальных Балкан от Косово до Синьцзяна», превращение этой Центральной Азии в расходный материал войны против или, как минимум, сдерживания Китая. Именно поэтому на «шахматной доске» глобуса Центральной Азии - традиционный Туркестан, Средняя Азия, мучительно балансирующая под грузом своих проблем, грубо, провокационно, искусственно дополняется чуждыми ей, но уже взрывающимися как страновые «ядерные заряды» Афганистаном и Пакистаном, дорисовывается «географами в штатском» за счёт контролируемой США Монголии и мишени США – китайского Синьцзяна.

При таком именовании, при таком «лице смерти», проступающем в западной топонимике региона, устремляющем его в топку конфликта с Китаем, - всё умное и живое в Средней Азии и на Среднем Востоке должно было бы бежать от перспективы вербовки его в полки Центральной Азии, в распоряжение CENTCOM... Но нет: перспектива, казалось бы, лишь географического изнасилования пользуется некритичной и слепой экспертно-политической поддержкой в России и в регионе.

Центральная Азия переориентировала судьбу Средней Азии в направлении Китая. Это – новые её координаты, к какому бы итогу не пришли её отношения с Китаем: фронту, протекторату, неравному браку в рамках ШОС, зыбкому миру от имени возможного Евразийского союза.

Но прежде чем Евразии предстоит сполна осознать и ощутить новые, китайские координаты Средней Азии, в логике её современного развития вновь обнаруживаются, претерпевают второе издание исторические факторы, лишь на время погашенные для внешнего влияния и вмешательства силами Российской империи и СССР. Вовсе не попытки реинтеграции и не фактор пограничной беззащитности Средней Азии, а с ней – и России, перед миграционным, наркотическим и террористическим дыханием Юга, – не межрегиональные связи, а новые внутрирегиональные узлы формируют образ локального будущего, который в России и в регионе только начинает осознаваться. Сепаратизм, борьба за ресурсы, ориентирование коммуникаций как выбор стратегии национального развития, - эти факторы вновь формируют повестку дня, но уже в иных координатах, которые нельзя свести к историческим паттернам.

Например, сепаратизм Западного Казахстана подобен сепаратизму испанской Каталонии, ибо одновременно опирается на мощную экономическую основу и особую региональную идентичность. Но кто теперь, когда Каспийское море перестало быть внутренним и закрытым, и – усилиями самого Казахстана, Азербайджана и Туркмении в борьбе против усилий России и Ирана – интернационализировано при участии США, - кто теперь скажет, что это "внутреннее дело", и будет отрицать, что каждый шаг Западного Казахстана к автономизации порождает не только внутриказахстанские угрозы. Понятно, что субэтническая мобилизация части казахского народа почти автоматически приведёт к мобилизации многочисленной казахской диаспоры в сопредельных российских регионах по всему северному периметру Казахстана – от Астраханской до Кемеровской областей России. Но ещё более важным будет то, что уже на интернационализированном Каспии появится новый, шестой локальный игрок, самим фактом своего существования равный всем каспийским державам и потому особенно интересный внекаспийским энергетическим и военным интриганам.

А сепаратизмы населённого узбеками севера Таджикистана и юго-запада Киргизии станут (при резко растаявшей ещё недавней сдержанности Узбекистана) актом не ирредентизма, а практической ликвидации централизованных государств в Киргизии и Таджикистане, их раздела между соседями. Одновременно даже малый вооружённый конфликт между Узбекистаном и Казахстаном, к которому соседи на всякий случай готовятся все годы своей независимости, не только создаст угрозу оперативного расчленения Казахстана, но и надолго сделает невозможной его космическую деятельность.

В последние годы европейские (государственные или корпоративные) разведки не случайно принялись фундаментально изучать Среднюю Азию на предмет опыта и перспектив добычи урана и захоронения отходов его добычи. Известны легендированные под экологические и исторические исследования программы изучения советского опыта и современного состояния отрасли в Казахстане и в Киргизии. Нет сомнения, что такого же рода проекты не встречают никаких препятствий в Таджикистане. Можно предполагать, что такие проекты являются предметом высших переговоров в Узбекистане. При этом примечательно, что страны происхождения названных разведывательных программ никак не связаны со странами происхождения инвесторов, уже действующих в урановой отрасли, например, Казахстана. К чему может привести эта «диверсификация» в будущем и как она связана с перспективами автономизации Западного Казахстана, можно только предполагать.

Свершившаяся энерготранзитная «привязка» Туркмении, Узбекистана и Казахстана к потребителям энергоресурсов в Китае сопровождается принципиальными решениями о направлениях транспортной «привязки» к Китаю Киргизии, Узбекистана и в последнюю очередь Таджикистана. Нет никаких сомнений в том, что такая, с отраслевой точки зрения, «двухканальная» система связи Средней Азии и Китая уже сейчас намертво привязывает ресурсы региона к его восточному соседу, а сам регион окончательно превращает в территорию колониального сбыта китайской продукции, произведённой, в том числе, за счёт названных региональных ресурсов. Таким образом выстроенная экономическая взаимозависимость в будущем делает Китай экономической метрополией региона. Как это обстоятельство в принципе может быть согласовано с выстраиваемой в регионе силами США и НАТО «северной сети поставок» в Афганистан и «северной сети обороны» от Афганистана, перпендикулярных энерготранзитным каналам из региона в Китай, - вопрос к суверенным властям государств Средней Азии. Категорически не имеющий удовлетворительного ответа. В неизбежной, но оттого не менее «шизофренической многовекторности» такого расположения Средней Азии точно в прицеле, в точке пересечения НАТОвской «вертикали» с китайской «горизонталью» - не может не быть осознанного замысла внешних для региона держав. Но каков этот замысел для России и Средней Азии?

Историческая судьба Туркестана для России как её «подбрюшья» в намеченных координатах должна быть осознана в иных категориях. И мне всё больше кажется, что вслед за уходом России из региона, затем миграцией оттуда славянского и русскоязычного населения, затем – вслед за многомиллионной миграцией на север огромной доли трудоспособного населения «титульных» народов региона, конфликтное будущее поставит исторически связанные народы России и Средней Азии перед угрозой вытеснения и изгнания их всех вместе на север, к тем северным рекам, которые экологические авантюристы в СССР хотели повернуть на засушливый юг.

Теперь к этим северным рекам России сама идёт навстречу государственная, историческая и человеческая засуха и нужда.