Организация народного хозяйства воюющей Германии (1916) / Б. Э. Нольде

1.

Германский статс-секретарь по внутренним делам д-р Дельбрюкк в речи в рейхстаге 21 августа прошлого года сказал, что, наряду с военной и финансовой обороной, Германии приходится вести «хозяйственную войну». Организация этой «хозяйственной войны» представляет существенный интерес, практический и теоретический. Практический — потому что экономическое положение Германии является одним из крупных факторов в решении судьбы великой войны, теоретический — потому что те меры, которые, ради «народно-хозяйственной обороны», приняты в Германии, представляют собой опыт коренной перестройки основ современного хозяйства, по размерам своим и возможным последствиям не имеющий прецедентов.

В брошюре одного из представителей германской экономической науки Эдгара Яффе «Народное хозяйство и война»[1], вышедшей в начале прошлого года, очень характерно выражено то основное впечатление, которое в Германии произвела созданная правительством во время войны организация экономической жизни страны. Яффе утверждает, что война знаменует собой конец старой и начало новой эры в истории народного хозяйства. «Старый принцип индивидуализма и неограниченной свободы хозяйственной жизни изжил свой век». Германии суждено на место «английского» начала хозяйственного эгоизма поставить новую истину организованного хозяйства. «Хозяйственная служба, как служба государственная и народная, — таково моральное основание нового строя». Меня не интересует, поспешны или нет, правильны или ошибочны такие прогнозы. Я отмечаю их лишь как яркое теоретическое отражение того, что представляет собой германская народно-хозяйственная действительность военного времени. В общем и целом, это действительно попытка превратить свободное хозяйство в «государственную службу», подчинить экономическую жизнь во всех ее проявлениях целям и задачам государства. Недаром сравнение с военной обороной: германское правительство пытается организовать хозяйство так, как организована армия, подчинить его железной государственной дисциплине и вести туда, куда это кажется необходимым экономическому «главному штабу» в берлинском министерстве внутренних дел. Как характерно в устах социал-демократического депутата рейхстага восклицание: «ведомство министерства внутренних дел должно брать пример с военного управления» (деп. Шмидт—Берлин, в рейхстаге 11 января 1916 г.).

Силою вещей германский «социализм» военного времени потребовал создания множества неизвестных ранее правовых форм. Государство поставило себе такие задачи, которых ему никогда ранее не приходилось решать, и наличных правовых норм и институтов хватить не могло. Наскоро построено было новое право, со всеми характернейшими свойствами права публичного, поставленного на место упраздненного частного права. Очерк этого нового права, права организованного народного хозяйства военного времени, я имею в виду дать в нижеследующих беглых заметках. Я не делаю в них никаких экономических выводов и не оцениваю жизненных результатов германской народно-хозяйственной обороны, но мне кажется, что в тех данных, которые даны ниже для характеристики организации германского народного хозяйства, заключается немаловажный элемент общей оценки этих результатов.

_______

Созванный в самом начале войны на короткую сессию рейхстаг вотировал два закона, послуживших исходной точкой всего германского законодательства военного времени и, в частности, законодательства по вопросам народного хозяйства. Оба датированы 4 августа 1914г.: первый уполномочивает союзный совет принимать во время войны меры, которые окажутся необходимыми для предотвращения хозяйственных бедствий, с обязательством представлять их в рейхстаге и отменять по его требованию; второй дал центральным имперским властям и ими уполномоченным учреждениям право на время войны устанавливать высшие цены на предметы ежедневной потребности населения. Таким образом, рейхстаг передал всю полноту прав и ответственности в области вызываемых военным временем хозяйственных мероприятий в руки союзного совета и имперского центрального управления. Это положение формально не изменено и до сих пор; в руках экономического «главного штаба» по-прежнему сосредоточены огромные полномочия, но доверие к его стратегии несомненно пошатнулось. Уже в конце лета 1915 г. рейхстаг внес предложение об образовании «центрального места (Zentralstelle) для обеспечения жизненных средств» с участием членов парламента пропорционально составу партий. Тогда правительство решительно отказалось от принятия такой меры. «У меня возникают сомнения, и в них главное возражение против такой организации, — заявил д-р Дельбрюкк. Вы отказались от вашего участия в законодательной власти, чтобы обеспечить возможность более быстрой и более простой работы, и это оказалось большим благом, ибо машина германской империи более, чем сложна. Если бы теперь была образована новая комиссия, которая участвовала бы в подготовке или проведении этих мероприятий, то результатом будет, по моему расчету, потеря времени для каждого указа от двух до трех недель... Господа, поверьте старому машинисту, который точно знает свою машину, который знает, какую перегрузку она может вынести, поверьте, когда он говорит: этого она не может, она будет работать не лучше, а хуже. Господа, я готов один нести ту ответственность перед историей, перед вами и перед отечеством, которую силою обстоятельств я должен был принять на себя»[2]. Но к следующей сессии рейхстага положение резко изменилось. Предположенное опять образование парламентского совещательного комитета по вопросам народного хозяйства было принято правительством не только без всяких возражений, но даже сочувственно. Прения рейхстага не оставляют никаких сомнений относительного причин столь коренного изменения в отношении правительства к парламентскому контролю. Вопросы продовольствия сделались в стране к этому времени источником такого волнения, к мерам правительства во исполнение его огромных полномочий население стало относиться с таким недоверием, что потребовались чрезвычайные меры успокоения. Такой мерой, в числе других, о которых я буду говорить ниже, должен был стать в глазах правительства и рейхстага парламентский комитет. Приведу два свидетельства нового политического положения, извлеченные из прений рейхстага в заседании 11 января 1916 г. Докладчик комиссии по народному продовольствию консерватор граф фон Вестарп сказал: «В комиссии было выражено глубочайшее убеждение, что обязанностью всех участников и, в частности, специального комитета этой палаты является воздействие на массу населения в целях разъяснения и успокоения и, по возможности, внедрения в эту массу убеждения, что всеми, как правительством, так и представителями отдельных экономических групп, делается все возможное, чтобы смягчить нужду и бедствия войны и сделать их наименьшими». Д-р Дельбрюкк, от имени правительства, повторил то же самое: «Совещательный комитет рейхстага уже собирался, и мы имели одно заседание. Я придаю особую цену осуществлению и развитию постановлений об этом совещательном комитете, не только потому, что, мне кажется, он превратит в постоянное то общение между рейхстагом и союзным советом и мною, которое силой вещей прерывается, но и потому, что, я думаю, такое постоянное наше сотрудничество будет иметь важное значение для осведомления населения и для разъяснения ему целей наших мероприятий».

Но характерно для политической дисциплины, в атмосфере которой ведется великая война, — не только в Германии, но и во всех других великих воюющих странах, — что коренное изменение в настроении страны, сказавшееся в только что указанных решениях правительства и рейхстага, не вызвало формального сокращения прежних полномочий имперского правительства в области хозяйственного законодательства. Несмотря на периодичность созывов рейхстага, он по-прежнему прямо не участвует в этом законодательстве и только время от времени, путем внесения тех или иных пожеланий и путем партийных речей, пытается влиять на направление политики д-ра Дельбрюкка.

2.

«Хозяйственная война ведется на многих фронтах и во многих областях, мероприятия, организации и распоряжения, которые она вызывает, многосторонни и в их целом весьма запутанны», говорил имперский министр внутренних дел в рейхстаге, в той речи, на которую я несколько раз ссылался. Отзыв совершенно справедливый. Действительно, созданная германским правительством организация народного хозяйства представляет собой систему в высшей степени сложную. Разбираясь в отдельных ее подробностях, можно наметить три основных формы, к которым Германия прибегает для разрешения экономических проблем войны: во-первых, образование грандиозных организаций для принудительного государственного распределения хозяйственных ценностей; во-вторых, нормировка цен в таких размерах и масштабах, которые не могли до войны даже мыслиться, с целью разверстания, по воле и плану государства, всех извлекаемых народным хозяйством прибылей, и, в-третьих, образование руководимых государством картелей частных предприятий, регулирующих цены и распределение товаров среди потребителей. Через обработку в одном из трех механизмов, а иногда и в двух сразу, проходят главные отправления хозяйственной жизни Германии, и при помощи их экономическая жизнь страны подчиняется велениям государства.

Принудительное распределение введено в первую голову для обеспечения продовольствия страны хлебом. Оно применено к ряду других отраслей экономической жизни, менее важных, и в сочетании с нормировкой цен представляет собой для германского правительства некоторый идеал — привлекательный, но часто недостижимый, организации всего народного хозяйства военного времени. «Высшие цены», прием управления экономической жизнью, несомненно дающий гораздо менее прочные и ясные результаты, и к нему прибегают там, где осуществить идеал и ввести централизованное распределение нельзя. При помощи «высших цен» нормируется, например, вопрос о картофеле, также имеющий огромное практическое значение для народного продовольствия. Третий прием — организованные государством картели представляют меру, наиболее близкую к промышленному строю довоенного времени и потому наименее характерную для системы публичной организации народного хозяйства.

Указанные тремя основными формами нормировки экономической жизни дело, конечно, не исчерпывается, но другие, принятые в Германии, законодательные меры в области хозяйства для юриста не представляют того принципиального интереса, что три первые. Сошлюсь на несколько примеров. Весь европейский мир — воюющие государства и государства нейтральные — перегорожен в настоящее время разнообразнейшими запретами вывоза заграницу, и очень естественно, что к таким запретам должна была прибегнуть и Германия. Столь же естественно, что она изменила условия ввоза в страну для всемирного его облегчения. Но эти таможенные указы ничего своеобразного не вносят в правовую картину германской военной хозяйственной организации. Равным образом с этой точки зрения можно оставить в стороне все мероприятия Германии, направленные к увеличению площади своей запашки, путем ряда мелиоративных работ и других средств, включая обращенные правительством призывы не оставлять не использованными для посева хлебных и кормовых злаков паровых полей и выгонов (распоряжение прусского министерства земледелия, государственных имуществ и лесов 5 февраля 1915 г.), выращивать, где только можно, ранний картофель и раннюю зелень, с указанием приемов посадки и выгонки (распоряжение того же министерства 16 февраля 1915 г.) и т. д.

Если обратиться к тем мероприятиям, которые составляют истинную сущность германского организованного хозяйства военного времени — централизованному распределению, высшим ценам и картелям, то надо, прежде всего, отметить, что они не были результатом какого-либо одного, задуманного до войны плана, сразу введенного в действие после ее начала. Напротив того, несомненно, эти меры намечались эмпирически, ощупью, часто с значительными опозданиями. Система сложилась постепенно, из отдельных частностей. Раз осуществленное постоянное перекраивалось и приспособлялось, и только ко второму году войны кое-что приняло более или менее законченный характер. Но работа по другим направлениям продолжалась и во второй год, и еще совсем недавно придуман был ряд совершенно новых мер.

Уже первые после войны шаги в области экономического законодательства свидетельствуют об этом. Мы часто склонны, осуждая собственную неподготовленность, преувеличивать подготовленность Германии. Такая оценка несомненно не точна, поскольку дело идет о мероприятиях «хозяйственной войны». То, что Германия была вынуждена здесь предпринять, было несомненно для нее самой полной неожиданностью.

Вооруженное полномочиями, данными законами 4 августа 1914 г., правительство первые месяцы думало, что государственное вмешательство в экономическую жизнь может ограничиться только как бы партизанской борьбой с дороговизной в розничной торговле. В одном из недавних заседаний рейхстага[3] имперский министр внутренних дел напомнил, насколько скептически относился рейхстаг к вотированному им самим в начале войны закону о «высших ценах» (4 августа 1914 г.). Никто, по-видимому, не подозревал, какие последствия будет иметь этот акт и как он, путем частичных видоизменений, превратится в основание неслыханного по своей интенсивности вмешательства государства в хозяйственную жизнь страны. Закон 4 августа заключал в себе следующие основные постановления: «§ 1. На время настоящей войны могут быть установлены высшие цены на предметы ежедневной потребности, в особенности на средства пищевые и кормовые, равно как на необработанные продукты природы и на предметы топлива и освещения. § 2. Если владелец означенных в § 1 предметов, несмотря на требование компетентной власти, отказывается продавать их по установленным высшим ценам, то компетентная власть может их взять на себя (uebernehmen) и продать по указанной высшей цене за счет владельца, поскольку она не нуждается в них для собственной потребности». С какой целью издавался этот закон и как его предполагали использовать, совершенно ясно из изданных одновременно с ним имперским министром торговли и промышленности исполнительных правил. Согласно этим правилам, установление высших цен было передано в городах с населением свыше 10.000 человек магистратам, а в остальной Германии ландратам (уездным начальникам); высшие цены могли быть ими назначены только для розничной продажи; они между собою объединены и согласованы по всей стране не были; магистратам и ландратам предоставлялось действовать по усмотрению и лишь рекомендовалось выслушивать представителей земледельческих и торговых палат; своеобразное отчуждение права распоряжения товарами и продажа их по указанной цене, за счет владельцев, чем закон угрожал неповинующимся, были поручены органам самоуправления[4]. Создавался таким образом типичный закон о частичном, местном, воздействии на цены, быть может целесообразный в нормальных условиях жизни, но оказавшийся неспособным дать сколько-нибудь ощутительные результаты в тех условиях, в которых оказалась воюющая Германия. Но, несмотря на всю недостаточность этого первого закона о ценах, в нем заключались зерна той организации, которая была осуществлена несколько месяцев спустя и создала средства могущественнейшего воздействия на экономическую жизнь. Прежде всего, надо отметить в этом отношении мысль закона 4 августа о «принятии на себя» государством находившихся в руках частных лиц товаров. В самом законе 4 августа эта мера скромно рисовалась, как средство принуждения мелкой торговли к продаже товаров по указанной цене, под контролем органов самоуправления: последние призывались заменять собой в случае надобности розничного торговца и обязывались выполнить экономическую функцию последнего. В таком виде вводившееся законом своеобразное право отчуждения товаров сколько-нибудь радикальной реформы не знаменовало, но, превратившись в измененных условиях в подлинную и массовую экспроприацию, оно могло послужить основанием для полной перестройки хозяйственной жизни страны. Затем, в тексте закона 4 августа строго говоря, вопрос о высших ценах не был предрешен в том смысле, чтобы эти цены должны были быть непременно только местными, а не общими для всей страны, и касаться только мелкой, но не крупной торговли. Такие выводы были сделаны, как уже сказано, только в порядке исполнения закона 4 августа, а в нем самом лишь его санкция — принудительная замена продавца с целью продажи за его счет и риск — намекала, что дело должно было идти именно о мелкой торговле. А всеобщая нормировка цен для крупной торговли опять-таки не могла не вызвать громадного экономического переворота.

Когда недостаточность закона 4 августа обнаружилась, германское правительство последовательно решилось на две новых меры: воспользовавшись идеями закона 4 августа, оно видоизменило их в том смысле, во-первых, что ввело высшие цены для крупной торговли, притом определив их для всей Германии актами центральной власти, и, во-вторых, что местную и лишь у мелкой торговли экспроприацию права распоряжения товарами оно заменило массовым отчуждением товаров у крупной торговли, с правом государства самостоятельно и по своему плану распределять среди населения отчужденные товары.

К решению ввести централизованные высшие цены для крупной торговли пришли прежде всего в отношении хлеба. В первые недели войны правительство довольно оптимистически смотрело на хлебные запасы страны. 24 августа 1914 г., указом союзного совета, была установлена перепись пищевых и кормовых средств, сырья, топлива и осветительных материалов; разъясняя местным властям эту меру, прусские министерства торговли, земледелия и внутренних дел писали: «Указ имеет в первую очередь целью облегчить пополнение войсковых запасов и дать возможность избегнуть установления высших цен в крупной торговле или, по крайней мере, как можно его отдалить. Согласно §§ 16 и след. закона о военных реквизициях 13 июня 1873 г., обязанность ближе указанных в этом законе поставок для военных сил лежит на союзах поставщиков. Но в настоящее время не представляется целесообразным обратиться к этим союзам; потребности войска должны, напротив того, быть удовлетворены при посредстве центрального учреждения для обеспечения войскового продовольствия, учрежденного в Берлине, по возможности добросовестной закупкой у земледельческих палат; с помощью торговли, союзов и сельских хозяев. Лишь если не удастся покрыть потребность этим путем по приемлемым ценам, придется, на основании закона 4 августа, установить цены для крупной торговли и взять на себя запасы, в продаже которых будет отказано». Что перепись хлеба по указу 24 августа 1914 г. имела действительно в виду только обеспечение интендантских потребностей, видно из того, что в нее должны были войти лишь интересные для интендантства крупные запасы хлеба у торговцев зерном, крупных хозяев и крупных мельников, а мелкие собственники зерна и мелкие мукомолы заявлять о своем хлебе не обязывались. Соответственно цели обеспечения военных потребностей, и заключавшая в циркуляре прусских министров угроза ввести высшие цены на хлеб носила несомненно характер лишь средства некоторого побуждения собственников хлебных запасов быть более сговорчивыми при продаже хлеба интендантству. В противность ожиданиям, перепись по указу 24 августа оказалась чреватой последствиями для всей хозяйственной жизни страны. Она обнаружила недостаточность запасов хлеба. Мыслью о введении высших цен и принудительного отчуждения пришлось воспользоваться уже не для обеспечения нужд армии, а для обеспечения продовольствия всего населения. 28 октября 1914 г. последовало несколько актов, знаменующих собой начало напряженной борьбы в этом направлении. Первый из изданных в этот день указов ввел так называемый военный хлеб. Содержание указа было таково: пшеничный хлеб может приготовляться для продажи только с примесью ржаной муки, в количестве не менее 10%; ржаной хлеб может изготовляться только с добавлением картофеля, в количестве не менее 5%; ржаной хлеб с добавлением более 5% картофеля должен быть обозначен буквой «К», причем, если добавка превышает 20%, то рядом с этой буквой должно быть означено число долей картофеля арабской цифрой. Второй указ 28 октября 1914 г. касался обязательного размола зерна: ржаная мука должна была перемалываться не менее как до 72%, пшеничная до 75%; таким образом, за счет производства отрубей и за счет вкусовых и питательных достоинств хлеба, выделка муки должна была достигать, при размоле, максимальных результатов. Третий указ запретил употребление пшеницы и ржи, в зерне и муке, для прокорма скота. Эти указы свидетельствовали, как тревожно ставился для Германии вопрос о продовольствии. Четвертый и наиболее важный указ 28 октября 1914 г. делал отсюда дальнейший, для последующей организации народного хозяйства имевший основное значение, вывод — он вводил высшие цены для крупной торговли и право массового отчуждения товаров. На основании данных рейхстагом 4 августа 1914 г. общих полномочий, союзный совет изменил первоначальный закон о высших ценах в следующем смысле. Вместо выписанного выше § 2 закона о ценах, 4 августа вводилось такое правило: «§ 2. Поскольку для крупной торговли устанавливаются высшие цены, собственник таких предметов (т. е. предметов ежедневной потребности, средств пищевых и кормовых, топлива и проч.) обязывается передавать их подлежащим властям по их требованию; сельским хозяевам должно быть оставлено количество зерна и корма, потребное для их хозяйства. Цена отчуждения (по-немецки по-прежнему — уже не точное теперь — слово Uebernahmepreis) устанавливается административными властями, принимая во внимание высшую цену, а равно достоинство и пригодность товаров». Далее следовало прежнее правило о высшей цене и продаже товаров за счет торговцев применительно к мелкой торговле, а в конце давалось правило о порядке определения высших цен, гласившее: «§ 3. Союзный совет устанавливает высшие цены. Поскольку он их не установил, центральные власти страны или ими указанные учреждения могут установить высшие цены»...

Указ 28 октября 1914 г. вносил коренной переворот в народное хозяйство. Государству предоставлено было правило для всей страны, по его усмотрению, определить, что должен стоить тот или другой товар. Иначе говоря, в руки его передавалось полномочие суверенно решать, сколько в праве заработать производитель того или иного хозяйственного блага и сколько обязаны платить этому производителю остальные группы населения. Производитель превращался в «государственного служащего», и труд его вознаграждался за счет обязательного «налога», возложенного на потребителя. В свою очередь, санкция закона 28 октября — право государства отчудить в свою пользу любое количество или, хотя бы, все запасы, того или другого товара в стране открывало дорогу к созданию, всякий раз, как то могло понадобиться, системы принудительного государственного распределения ценностей; при условиях общей недостаточности их в стране и при необходимости обеспечения ими всего населения такой вывод казался неизбежным.

Одновременно с общим законом о высших ценах союзный совет особым указом от того же 28 октября 1914 г. установил эти цены для хлеба. Стоимость тонны туземной ржи была определена для тридцати двух главных центров Германии в сумме, колебавшейся от 209 марок для Бромберга и Кенигсберга в Пруссии до 237 марок в Аахене, Мюнхене, Саарбрюккене и Страсбурге в Эльзасе (т. е. около 4 мар. пуд), цена пшеницы на 40 марок за тонну дороже; в остальных местностях цена должна была определяться соответственно цене ближайшего названного в списке центра.

Законы 28 октября 1914 г. представляли собой первый решительный шаг на пути создания германского «социалистического» строя военного времени. Но, допуская возможность массового отчуждения предметов ежедневной потребности, они этого массового отчуждения не произвели. Правительство, по-видимому, колебалось, прежде чем решиться его осуществить, и только через три месяца после издания актов 28 октября последовало введение в первую очередь для хлеба, а затем и для других предметов системы государственного распределения. Для того потребовалось несколько подготовительных мероприятий.

17 декабря 1914 г. был исправлен закон о высших ценах в той его второй редакции, которая была создана указом 28 октября и приведена выше. Во второй редакции, мы видели, право массового отчуждения товаров было провозглашено, но ближайшие правила и последствия этого массового отчуждения указаны не были. Указ 17 декабря восполнил этот пробел. § 2 закона о высших ценах, который уже раз был изменен в октябре, получил теперь такую редакцию: «Собственность на предметы, на которые установлена высшая цена, может посредством приказа подлежащей власти быть перенесена на указанное ею лицо по ходатайству последнего. Приказ обращается к владельцу предметов; он не распространяется на запасы, необходимые сельскому хозяину для ведения его хозяйства. Собственность переходит, как только приказ дошел до владельца. Приказу должно предшествовать требование подлежащей власти о передаче. Требование имеет последствием, что распоряжения предметами, которых оно коснулось, делаются ничтожными; к распоряжениям путем сделок приравниваются распоряжения, принимаемые в порядке принудительного исполнения или ареста. Государственная центральная власть, в округе коей находятся предметы, может уполномочить определенных лиц издать такое требование; изданное соответственно уполномоченным лицом требование делается недействительным, если оно в течение недели, следующей после того, как оно дошло до владельца, не будет подтверждено распоряжением власти. Тот, к кому обращен приказ, обязан хранить предмет вплоть до истечения срока, определяемого в приказе. Власть может назначить вознаграждение за хранение. Вознаграждение за отчуждение устанавливается, принимая во внимание высшую цену, а равно достоинство и пригодность предметов, высшею административною властью по выслушании экспертов. Если дело идет о предметах, высшая цена на которые меняется в известные промежутки времени, принимается во внимание высшая цена во время приказа. Если приказ касается произведений земельного участка, то последние освобождаются от ответственности по гипотекам, поземельным обязательствам и рентным долгам, поскольку они до предъявления требования (ч. 2) не арестованы в пользу верителя». Сознание необходимости дать более точный юридический чекан правилу о принудительном отчуждении, которое выразилось в издании этого указа, свидетельствовало, что мысль о введении государственного распределения назревала. Но колебания, по-видимому, не были исчерпаны, ибо после указа 17 декабря последовала в порядке его сначала только частная мера отчуждения зерна на нужды интендантства. Распоряжением 23 декабря 1914 г. «Центральное учреждение для обеспечения продовольствия армии», в качестве уполномоченного «имперского военного фиска», получило право произвести реквизицию необходимых для него количеств ржи, пшеницы ячменя и овса. Только в указе союзного совета 23 января 1915 г. последовало, наконец, осуществление во всей полноте постановлений о принудительном отчуждении. Оно установлено было в первую очередь в отношении хлеба. С 1 февраля 1915 г. все находившиеся в империи запасы пшеницы и ржи в зерне были отчуждены в пользу создававшегося указом «Военного хлебного общества с ограниченною ответственностью» в Берлине, а все запасы пшеничной, ржаной, овсяной и ячменной муки — в пользу коммунальных союзов. Далее было образовано «Учреждение по имперскому распределению», которое должно было, при помощи «Военного хлебного общества», распределить все имеющиеся запасы по империи до нового урожая. Коммунальные союзы обязывались представить в «Учреждение по имперскому распределению» необходимые данные для составления продовольственного плана, а в соответствии с этим планом «Военное хлебное общество» должно было передать отчужденные в его пользу запасы зерна коммунальным союзам, которые в свою очередь распределяли его среди населения. Запасы муки, непосредственно поступавшие к союзам, входили в тот же учет, и излишки, имевшиеся у отдельных союзов, должны были передаваться другим, по приказу «Учреждения по имперскому распределению».

Новая организация немедленно вступила в действие, и «Имперское учреждение по распределению» 9 февраля 1915 г. объявило, что на каждого германца причитается 225 граммов муки в день. В следующем месяце цифра была уменьшена до 200 граммов (по нашему счету немного менее полуфунта).

Так созданы были актами 28 октября, 17 декабря и 25 января два основных института, при помощи которых воюющая Германия управляет своим народным хозяйством, — во-первых, система «высших цен» и, во-вторых, система государственного распределения хозяйственных ценностей в стране. Дальнейшая история военного экономического законодательства империи есть лишь последовательное развитие и осуществление по многообразным направлениям этих основных институтов. Я вернусь к основным актам позднейшего законодательства, описывая действующий порядок в его целом. Сейчас остается добавить еще одну дату в истории происхождения военно-экономического законодательства, а именно появление третьего приема нормировки экономической жизни — образования государством торгово-промышленных синдикатов для разрешения хозяйственных задач военного времени.

Имперский министр внутренних дел оправдывал в рейхстаге появление этой формы воздействия на хозяйственную жизнь тем, что массовое отчуждение в пользу государства некоторых предметов представляется технически крайне затруднительным, между тем как правильное распределение и нормировка цен могут быть обеспечены в отдельных организованных отраслях промышленности, синдицированием производителей и торговцев, которые сами способны удовлетворительно, с государственной точки зрения, справиться с задачами распределения[5]. К новому приему германское правительство прибегало, по-видимому, в двух формах: в форме организации добровольных соглашений между производителями на условиях, отвечавших требованиям правительства, либо уговора с уже существовавшими картелями и в форме принудительного синдицирования. Я не располагаю достаточными данными для уяснения истории свободных картелей и их отношений к государству: по-видимому, правительству пришлось в некоторых случаях, образуя «добровольные синдикаты», прибегать к угрозам для того, чтобы сдержать своекорыстные расчеты промышленников[6]. Вторая, принудительная форма синдицирования была в первый раз осуществлена опять-таки в борьбе за обеспечение народного продовольствия и позднее перенесена и на другие отрасли хозяйственной жизни. Такой принудительный картель был устроен по указу 5 ноября 1914 г., — значит, вслед за введением «К-хлеба» и в несомненной связи с этой мерой — для крахмального производства. Все производители картофельной муки должны были после издания указа продавать ее не иначе, как через особый синдикат, под наименованием «Общество для сбыта картофельной муки с ограниченною ответственностью», в состав которого каждый из них имел право войти; имперский канцлер мог установить, какую долю производства собственник крахмального завода обязан предоставить синдикату специально для целей производства хлеба, и условия передачи синдикату этой доли.

3.

Последовательным рядом усилий найденные Германией пути и средства воздействия на экономическую жизнь страны привели к коренной перестройке всего ее народного хозяйства. Одна за другой отрасли народного труда закрепощались государством во имя обеспечения возможности продолжать войну. Попытаемся обозреть результаты этого закрепощения, описать, как в настоящую минуту[7] организована экономическая жизнь Германии. Не следует думать, конечно, что уже теперь можно подвести сколько-нибудь окончательный итог: каждый номер германского законодательного сборника приносит свидетельство дальнейших стараний, прилагаемых к тому, чтобы справиться с задачами, которые выдвигает превращение Германии, благодаря английской блокаде, в «закрытое экономическое государства». Весьма вероятно, что в будущем ей придется думать о новых средствах борьбы с голодом, которым ей угрожает воля воюющих с ней государств. Но и то, что существует в настоящее время, заслуживает внимательного изучения.

Начну с формы наиболее интенсивного закрепощения экономической жизни, с системы принудительного массового отчуждения товаров и государственного их распределения.

Эта система действует в настоящее время по отношению к хлебу (рожь, пшеница и др.), овсу, ячменю, кормовым средствам, зернам бобовых растений, маслянистым семенам, растительным маслам и жирам, солоду, рису, кофе, чаю и какао. Она проведена в подробностях не везде совершенно одинаково, но основные черты нормировки распределения каждого из этих товаров сходятся.

Система принудительного распределения требует образования двух главных механизмов: механизма, собирающего предметы, и механизма, их распределяющего. Можно себе представить теоретически, что та и другая операции слиты в одном механизме, но такое разрешение вопроса несомненно представило бы существенные неудобства: одной и той же организации пришлось бы ведать, с одной стороны, главным образом чисто хозяйственные операции, и, с другой, главным образом статистические и административные. Поэтому механизмы собирания запасов и их распределения обычно раздельны. Совершенно ясно, что для того, чтобы построить каждый из двух механизмов, требуется, ввиду грандиозности его задач, множество органов, целая сложная их система, — и чем крупнее отрасль хозяйственной жизни, тем, естественно, она более сложна. Намечая эти системы органов для двух основных функций государственного распределения, германское законодательство не могло, конечно, все кроить заново и должно было опереться, по крайней мере, в части, на существовавшие ранее учреждения. Такими оказались, прежде всего, органы самоуправления. Коммунальные союзы в лице городских и земских округов-уездов (Stadt-und Landkreise)[8] вместе с новыми центральными учреждениями составляют главные колеса обоих механизмов государственного распределения. Центральные органы, напротив того, большею частью созданы заново, притом в двух основных формах: или в форме нового государственного установления, или в форме акционерной компании. Нет сомнения, что эти акционерные компании часто по существу только видимость частноправовых союзов. Следя за историей возникновения системы принудительного распределения хлеба, мы видели, что первоначально массовое отчуждение его производилось в пользу «военного хлебного общества с ограниченной ответственностью». Для второй военной жатвы 1915 г. это было переделано. Во главе механизма собирания запасов было поставлено «Хозяйственное отделение центрального имперского хлебного учреждения», учреждения в той другой своей части, которую составляет «административное отделение» чисто правительственного. «Хозяйственное отделение» законом признано «обществом с ограниченной ответственностью», несмотря на тот несомненный и устанавливаемый из объяснений правительства факт, что по существу оно также есть казенное место[9][10]. Каждый центральный орган обслуживает обычно распределение целой группы товаров, например, всякого рода кормовые средства, но случается и так, что механизм для собирания запасов одной группы товаров передает распределение части их распределительному механизму другой группы товаров. Так, учреждения по собиранию хлеба сами отрубей не распределяют, а передают их для распределения в «имперское учреждение кормовых средств».

Присмотримся к подробностям действия этих механизмов по главным группам предметов. Наиболее крупны размеры организации распределения хлеба. Я уже упомянул, что это — область власти «имперского хлебного учреждения». Запасы хлеба собираются следующим образом (я беру указ союзного совета 28 июня 1915 г., т. е. законодательство второго года войны, отличающееся от законодательства первого года). Весь хлеб урожая 1915 г., с момента отделения от почвы, был секвестрован в пользу коммунальных союзов. Секвестрованный хлеб был оставлен на хранение у владельцев. От секвестра были освобождены те количества зерна, которые необходимы для прокормления сельского хозяина и его рабочих (в количестве, определенном законом и несколько превышающем нормальный хлебный «рацион» населения), для обсеменения полей и для заготовки семенного материала в семенных хозяйствах, — опять-таки в количествах, определяемых властями. Секвестр хлеба оканчивается в момент добровольной его уступки имперскому хлебному учреждению или коммунальному союзу или в момент отчуждения. Существенной разницы оба порядка собирания запасов хлеба не представляют, ибо единственным покупателем хлеба являются государство или союзы, и во всех случаях, когда добровольной продажи не состоялось, хлеб принудительно отчуждается в их пользу, а цена, по которой совершается покупка или отчуждение, определяется «высшими ценами», установленными государством. Порядок добровольной покупки таков. Имперское хлебное учреждение на основании доставляемых ему коммунальными союзами сведений об урожае в их округах определяет, какое количество секвестрованного хлеба коммунальный союз может приобрести в свою пользу и какое количество он обязан предоставить имперскому хлебному учреждению. В случаях, если имеется излишек против нормы, предоставленной союзу, последний производит закупку хлеба для обязательной перепродажи ее имперскому хлебному учреждению; если он не сделает этого, то имперское учреждение назначает ему особых комиссионеров, приобретающих хлеб, или само производит приобретение. Порядок отчуждения еще более гибок: по приказу властей (ландратов и, в городах, председателей общин), обращенному к отдельному владельцу, либо к группе их, либо ко всем в округе, хлеб отчуждается в пользу лица, означенного в приказе. Все коммунальные союзы разделяются на две группы: союзы, ведущие свое хлебное хозяйство, и союзы, своего хлебного хозяйства не ведущие; первые обязаны сами озабочиваться обеспечением населения округа необходимым по таблице имперского распределения количеством хлеба и муки, вторые получают муку от имперского хлебного учреждения. Разрешение вести собственное хозяйство дается союзам по их ходатайствам имперскими центральными властями, если суды обладают достаточными финансовыми средствами и складами для зерна, разрешение может быть отнято. Мельницы обязаны выполнять все работы по размолу, которые на них возлагает коммунальный союз или имперское хлебное учреждение. Все получающиеся при этом отруби обязательно поступают к союзам, сдавшим зерно для размола, или, если зерно поступило от имперского хлебного учреждения, то к центральному установлению, которые ведает имперским распределением кормов и о котором будет сказано ниже. Поскольку дело идет о собирании запасов хлеба и заготовке муки для союзов, своего хозяйства не ведущих, имперское хлебное учреждение выступает в лице своего хозяйственного отделения, представляющего, как выше указано, общество с ограниченной ответственностью, и имеющего лишь наблюдательный совет с частью назначенным имперским канцлером, частью выборными от городов и от организаций крупной промышленности членами.

Делом распределения хлеба ведают административное отделение имперского хлебного учреждения и, опять-таки, коммунальные союзы. Естественно, распределение хлеба гораздо более централизовано, чем приобретение запасов, ибо без строгого и неуклонного исполнения союзами приказов из центра система не могла бы держаться. Обязанности административного отделения в основных чертах сводятся к следующему: оно определяет, какое количество муки на голову гражданского населения ежедневно может быть потребляемо, какой резервный фонд хлеба должен быть образуем, сколько причитается зерна или муки каждому коммунальному союзу и какое количество хлеба и в какие сроки коммунальные союзы должны передать имперскому хлебному учреждению из урожая, секвестрованного в их пользу. Административное отделение имперского хлебного учреждения есть чисто государственный орган и образуется из директориума и кураториума: директориум состоит из лиц, назначенных имперским канцлером, а кураториум из уполномоченных отдельных германских государств в союзном совете и из назначаемых имперским канцлером представителей крупных экономических организаций. Коммунальные союзы в деле распределения хлеба являются простыми исполнителями распоряжений административного отделения; их главные обязанности — контролировать потребление путем хлебных карточек и устраивать мучные распределительные пункты.

Несколько более просты в своей организации учреждения, ведающие распределением ячменя, овса и всякого рода кормовых средств[11]. Сбор запасов производится при помощи коммунальных союзов лишь в отношении овса и ячменя и, косвенно, отрубей; остальные кормовые средства поступают непосредственно от владельцев к особому органу в лице «союза германских сельских хозяев для заготовок». В отношении овса и ячменя применены правила секвестра урожая и последующей его покупки, либо отчуждения в пользу коммунальных союзов, которые действуют в отношении хлеба, с той только разницей, что ячменя сельские хозяева обязаны уступить коммунальным союзам не более половины урожая, а остальным могут воспользоваться сами. Отруби поступают от коммунальных союзов, которые получили их, мы знаем, в результате «своего хозяйства» хлебом; другой контингент доставляется имперским хлебным учреждением. Интенсивные корма, к числу которых отнесены маис, вика, люпины и др. злаки, остатки мельничного производства, барда, жмыхи, рыбная мука и проч., и корма, содержащие сахар, в первую очередь патока, поступают в имперское распределение прямо от владельцев, без посредства коммунальных союзов. Владельцы обязаны заявить об имеющихся у них количествах кормов уже упомянутому союзу германских сельских хозяев для заготовок с ограниченной ответственностью; это акционерное общество, соответствующее хозяйственному отделению имперского хлебного учреждения, может купить, а при отсутствии добровольного соглашения, получить по отчуждению (приказ об отчуждении дается опять властями) любое количество кормов. В результате всех этих операций в руках коммунальных союзов и союза сельских хозяев для заготовок сосредоточены все запасы кормовых хлебов и средств. Распределением всех их ведает одно высшее учреждение, занимающее здесь то же положение, что имперское хлебное учреждение в деле распределения хлеба. Оно называется имперским учреждением кормовых средств и представляет собой казенное установление, члены которого назначаются имперским канцлером и при котором состоит особый совет из четырех отделений — для овса, для ячменя, для содержащих сахар средств и для интенсивных кормов. Имперское учреждение кормовых средств руководит всей работой по распределению кормов. Оно определяет: в отношении овса и ячменя, какое количество должно быть представлено коммунальными союзами, в отношении кормовых средств — какое количество их должно быть приобретено, покупкой или отчуждением, покупательным союзом сельских хозяев, у владельцев; оно устанавливает, какие количества овса, ячменя и отрубей должны быть употреблены на другие, кроме корма, цели; наконец, и это самое главное, оно производит разверстку имеющихся запасов между коммунальными союзами (только овес не поступает в ту разверстку, ибо урожай овса был в 1915 г. совершенно недостаточным и он гражданскому населению для кормовых задач не раздавался). По приказу имперского учреждения кормовых средств, союз сельских хозяев для заготовок уступает определенную долю собранных им запасов указанным в приказе коммунальным союзам (никому другому оно продавать не в праве); уступка совершается по заготовительной стоимости с прибавкой 0,2 проц. комиссионных; чистый доход идет на приобретение кормов за границей[12]. Как производится дальнейшее распределение кормов внутри коммунальных союзов, указ об образовании имперского учреждения кормовых средств не говорит, предоставляя центральным властям отдельных государств восполнить этот пробел. В Пруссии создан особый исполнительный орган, ведающий дело распределения на местах и осуществляющий общий надзор над коммунальными союзами[13].

Еще более прост механизм распределения бобовых растений[14], к числу которых отнесены горох, бобы и чечевица, за исключением свежих овощей и консервов. Покупка их, по определенной, одной для всей страны цене, или принудительное, по распределению властей, отчуждение производятся центральным покупательным обществом с ограниченной ответственностью в Берлине. Распределением приобретенных этим обществом запасов ведает имперский канцлер.

Примерно одинакова организация принудительного распределения жиров и масел, которых недостаточность в стране чувствуется за последнее время особенно сильно. Для распределения сначала только содержащих масло растений и полученных из них масел[15], а затем для масел и жиров всякого рода[16] создан «военный отдел для растительных и животных масел и жиров, общество с ограниченной ответственностью». Оно получает от всех владельцев обязательные заявления об имеющихся у них запасах и покупает у них или принудительно отчуждает нужные ему количества. Сырые растения перерабатываются средствами военного отдела, причем жмыхи передаются уже известному нам имперскому учреждению кормовых средств. Отдел распределяет среди населения все выработанные им или полученные готовыми запасы жиров и масел, по правилам, утвержденным имперским канцлером.

Производство пива поставлено в зависимость от двух параллельно действующих организаций принудительного распределения. Во-первых, государством установлены контингенты солода, которые могут быть использованы каждым пивоваренным заводом, а все запасы солода переданы в распоряжение германского союза пивоваров, который и распределяет приобретенные или принудительно отчужденные им запасы соответственно контингентам[17]. Во-вторых, для распределения нужного для пивоваров ячменя урожая 1915 г. создан особый механизм, как бы скрытый внутри более обширного механизма имперского учреждения кормовых средств, ведающего, мы знаем, общим распределением урожая ячменя. Я указывал выше, что это большое учреждение определяет, сколько ячменя может быть предоставлено для иных, кроме корма, целей. Все уступленные имперским учреждением запасы ячменя поступают в ведение общества для сбыта ячменя, с ограниченной ответственностью, в Берлине и Мюнхене, которое распределяет ячмень по выданным имперским учреждением карточкам[18].

Распределением риса, — недостаток в нем почувствовали очень рано, и принудительное его отчуждение совершено еще в апреле прошлого года, — ведает центральное покупательное общество с ограниченной ответственностью (то же, что ведает бобовыми растениями); под руководством имперского канцлера оно распределяет купленные или отчужденные запасы между коммунальными союзами[19].

Кофе, чай и какао уже описаны, и имперскому канцлеру предоставлено право ввести систему принудительного распределения их, но пока она еще не осуществлена. То же может быть сделано и в отношении всех других колониальных товаров[20].

Нет сомнения, что, если бы до войны ученый или публицист с пылкой фантазией нарисовал картину организации экономического распределения, подобную той, которая действует сейчас в Германии, то никто не поверил бы возможности ее осуществления. Прежде всего этой картине противопоставлена была бы, вероятно, ссылка на фактическую невозможность провести в жизнь государственный «коммунизм» подобного образца. Где органы для осуществления нового крепостного хозяйства, и каковы средства заставить общество подчиняться новому праву? Оба эти вопроса уместно поставить, изучая германское хозяйство военного времени. И ответ на них проще, чем многие думают. Прежде всего, как создать органы для новой системы централизованного распределения? Оказывается, они вовсе не так громоздки по своему численному составу. Совершенно случайно в прениях рейхстага дан материал для суждения об этом. Одним из депутатов (д-ром Пфлегером из партии центра) в заседании 23 августа 1915 г. было предъявлено правительству обвинение, что центральный орган хлебного хозяйства служит прибежищем для лиц, стремящихся избегнуть службы в окопах. На следующий день товарищ прусского министра финансов д-р Михаэлис, в оправдание, привел рейхстагу цифры личного состава этого учреждения и число служащих, подлежавших воинской повинности. Из этого объяснения следует, что имперское хлебное учреждение — орган, заведующий всем делом собирания и распределения в стране хлеба — имел 862 служащих, из них 624 мужчин. Цифра в общем ничтожная, если подумать о том, что эти 862 человека ведают. Объяснение скромности состава учреждения лежит в том, что для нужд распределения использованы, сверх того, наличные органы государственной власти — коммунальные союзы. Обобщая это наблюдение, приходится сказать, что для построения системы хозяйства, радикально отличной от старой, использован механизм прежней государственности. Оказывается, этот механизм легко приспособляется к новым функциям, которые взяло на себя государство.

Столь же стары средства воздействия на население для подчинения его новому крепостному порядку. Одно средство — внешнее, о котором можно прочесть в законах: уголовные нормы. Их множество, и каждая часть народно-хозяйственного механизма охраняется ими с большою тщательностью. В указе о хлебном хозяйстве второго года войны[21] почти каждый раздел имеет свою карательную статью. Вместе они дают целую гамму новых составов преступлений. Другое средство, — конечно, более действительное, — убеждение массы населения, что без «социализма военного времени» прожить нельзя. Это убеждение дает в своем итоге новое правосознание, им держится новое право.

4.

Обозревая в заседании рейхстага 21 августа 1915 г. совокупность хозяйственных мероприятий, проведенных в военное время, имперский министр внутренних дел заметил: «Секвестр, — он разумел всю систему массового отчуждения, осуществленную в отношении хлеба, кормов и т. д., — возможен только по отношению к некоторым предметам, по отношению к вещам заменимым; в отношении ряда других предметов, характер их производства, их свойств, трудность обращения с ними и их обработки, все это создает непреодолимые препятствия к секвестру». Он пояснял это положение примером картофеля, который, «по своим огромным количествам, своим свойствам и характеру производства», не может быть принудительно целиком отчужден государством и распределен им среди всего населения Германии. Несмотря на общую резкость нападок на правительственную хозяйственную политику в этом и в последующих заседаниях рейхстага и в прусском ландтаге, никто не отрицал правильности указаний д-ра Дельбрюкка и не предлагал ввести для всех без исключения хозяйственных ценностей систему централизованного распределения. Но для тех предметов, которые не затронуты первой, изученной выше формой воздействия на хозяйственную жизнь, германское правительство прибегает к другой — к системе установления высших цен.

Высшие цены действуют как в отношении предметов принудительного централизованного распределения, так и в отношении множества других. В первом случае они составляют необходимую часть всего механизма централизованного распределения. На это я уже указывал выше, и в самом деле покупка и, при ее возможности, отчуждение товаров, идущих в распределение, мыслимы только при заранее установленных высших ценах. Иначе вся система действовать, конечно, не может. Это достаточно понятно, и нет надобности на этом наставать. Сошлюсь на примере. Для хлеба в настоящую минуту действуют высшие цены, установленные указом 23 июля 1915 г. с изменениями по указу 17 января 1916 г. Эти высшие цены таковы: тонна ржи определена в 215-230 марок по разным местностям империи; пшеница на 40 марок дороже; цена до начала 1916 г. не могла быть увеличена; с 18 января было введено увеличение в 14 марок за тонну, а затем с 1 февраля каждые полмесяца в 1 марку за тонну; с 1 апреля 1916 г. будут действовать опять первоначальные цены. Отмечу, что, если сопоставить эти цены с теми, которые были введены в октябре 1914 г., т. е. в самом начале войны, то увеличение особенно большим названо быть не может; цена пуда ржи в самом дорогом месте и месяце по-прежнему равна примерно 4 маркам (менее 2 руб.).

Высшие цены в отношении предметов, подчиненных принудительному распределению, выполняют ту же социальную функцию, что и в отношении предметов, для которых принудительное распределение не введено. Об этой функции я буду говорить ниже, а сначала перечислю остальные предметы, для которых установлены высшие цены.

В настоящее время они действуют для следующих продуктов, свободный обмен которыми не прекращен (группирую их, не считаясь со временем введения цен): картофель и картофельная мука, овощи, свиньи, рыба, дичь, масло, сыр, молоко, аммониак, удобрения, медь и ряд других металлов, никель, керосин, шерсть.

Было бы утомительно и бесцельно указывать цены на все эти предметы. Ограничусь примерами. Последние цены на картофель установлены указами 28 октября 1915 г. Один из них указывает принципиальные основания введения высших цен. Это — цены в крупной торговле, т. е. при покупке непосредственно у производителя. Коммунальные союзы могут и по приказу властей, а равно всегда в городских центрах обязаны устанавливать цены и для мелкой, розничной торговли. Считаясь с условиями рынка, центральные власти могут установить отступления от нормальных предельных цен. Цены в розничной торговле, определяемые коммунальными союзами, должны держаться в рамках общих или частных указанных цен. В соответствии с этим указом, второй указ определил цену тонны картофеля в 55-61 марку за тонну по четырем разным местностям империи. — Цены на картофель менее пестры, чем цены на другие из перечисленных предметов. Так, для свиней введены разные цены в 37 отдельных местностях Германии[22].

Для некоторых предметов оказывается совершенно невозможным установить из центра какие-либо, хотя бы даже и самые пестрые, цены. В таком положении находится молоко. В рейхстаге указывалось, что цена молока до введения предельных цен колебалась в Германии, по отдельным местностям, от 11 до 30 пфеннигов за бутылку. При этих условиях установить из Берлина обязательные цены молока для всей страны было, конечно, невозможно, и вопрос пришлось разрешить, указом 4 ноября 1915 г., в том смысле, как в самом начале войны разрешалась вся проблема цен, — предоставлением права устанавливать высшую цену коммунальным союзам. При этом союзам был предоставлен ряд прав по нормировке потребления молока.

Действие системы высших цен охраняется правительством всеми доступными ему средствами: не говоря уже о карательных правилах в собственном смысле и о праве властей отчудить товар, который не уступается по высшей цене, праве, которым, по-прежнему, сопровождаются все указы о ценах, — законодательство грозит лицам, нарушающим высшие цены, мерами административного воздействия в форме лишения права производить торговлю, обставляемого законом, как своеобразное лишение «торговой чести». Русский читатель германского правительственного вестника может найти утешение в своей досаде на злоупотребления в нашей розничной торговле: перед его глазами одна за другой будут проходить полосы официальных объявлений о «недобросовестности» того или другого германского торговца и о лишении его права производить торговлю.

Несмотря на все эти усилия, германская публика, по-видимому, полна сетованиями на «ростовщичество» в экономическом обороте. Это явление вполне понятно. Но в свое негодование на ростовщичество германец вкладывает иногда не то содержание, что, например, мы. В самом деле, система германской нормировки цен представляет ряд совершенно особых черт. Правильно установить «высшие цены» в германском смысле термина крайне трудно, и это по двум основаниям. Высшая цена по германскому законодательству означает, что производитель может заработать только то, что ему дозволило государство, а потребитель вынужден истратить все то, что ему приказало государство. Всякое возвышение цены кажется поэтому подозрительным потребителю, всякое понижение — обидным производителю. Определяя цену, приходится искать «социальной справедливости», — а это задача нелегкая. С другой стороны, при невозможности произнести массовое отчуждение товаров, на которые назначены высшие цены, и при сохранении, следовательно, относительной свободы оборота этих товаров (ибо право отчуждения здесь только санкция для борьбы с частными случаями злоупотреблений), неправильное определение высшей цены может повлечь за собой явление, которые для населения будет еще более прискорбным, чем дороговизна — исчезновение товара с рынка. Если ошибки второго рода будут всегда представляться техническими, то ошибки первого рода в глазах населения, несомненно, получают в большинстве случаев характер политический. Так как дело идет, прежде всего, о предметах питания, то указная цена кажется городскому населению внушенною происками аграриев, а землевладельцам — назначенной под давлением горожан. Прения рейхстага полны этими взаимными обвинениями, нарушающими германский «Burgfrieden». Недаром в одном министерском циркуляре[23] говорилось о необходимости принять меры к прекращению «нарушающих государственное благо разногласий между производителем, торговцем и потребителем». Я не берусь разбирать все такого рода споры, и они находятся вне рамок моего очерка. Если я упомянул о технических и политических трудностях системы высших цен, то главным образом для того, чтобы объяснить возникновение любопытного правового аппарата, который был придуман германским правительством, чтобы найти выход из затруднений, когда положение вопроса о народном продовольствии стало обостряться, осенью минувшего года.

Указ 28 сентября 1915 г., впоследствии частично измененный указом 4 ноября 1915 г., создал «присутствия для проверки цен». В каждой общине — в общинах с населением более 10.000 человек обязательно, в меньших факультативно[24][25] — были образованы коллегии, которых основной задачей было служить задаче выяснения «справедливости» высших цен. Ближайшим образом им поручалось на основании знания условий рынка и производства выяснять нормальные цены для каждой местности, помогать властям в надзоре за торговлей предметами ежедневной потребности, давать заключения о правильной цене судам и администрации и помогать властям в разъяснении населению изменения цен и их причин. Эти присутствия должны были состоять из назначаемых председателем общины председателя и членов, — в равном числе от производителей, крупной и мелкой торговли, с одной стороны, и от заинтересованных экспертов и потребителей, с другой. В Берлине было образовано присутствие для проверки цен для империи, в составе председателя и совета, по назначению имперского канцлера, но без указания, к каким группам населения должны они принадлежать.

Создавая эту организацию, правительство придавало ей большое значение. Трудно судить, насколько этот своеобразный орган для искания социальной справедливости указанных цен оправдал надежды и успокоил население. Прения рейхстага в январе 1915 г. и прусского ландтага в феврале 1916 г. позволяют в этом усомниться.

5.

Всего труднее описать третий основной прием нормировки хозяйства военного времени в Германии, образование трестов. Нас должны интересовать здесь тресты принудительные, покоящиеся на велениях закона. Таких немного: широкий процесс синдицирования промышленности и торговли для обеспечения правильности распределения и борьбы с возвышением цен происходит, по-видимому, большей частью за пределами законодательства — в формах добровольного уговора правительства с торгово-промышленными организациями, хотя бы и подкреплявшегося иногда угрозами установить трест принудительно. Кроме крахмального треста, о котором я уже говорил, могу указать принудительный трест каменноугольной промышленности. По указу 12 июля 1915 г., измененному указом 30 августа 1915 г., имперский канцлер получил право принудительно образовать из владельцев каменноугольных копей, в отдельных местностях или повсеместно, без их согласия, общества для сбыта произведений каменноугольной промышленности. Канцлер должен был дать устав обществу. Участники его были обязаны всю свою добычу угля передавать обществу для сбыта. Сбыт должен производиться при помощи центральных органов общества. Цены, по которым уголь должен продаваться, устанавливаются общим собранием общества, но в первый раз должны быть утверждены имперским канцлером, который их в праве понизить. Последующие повышения цен должны быть приняты не менее, как 70 проц. участников треста, но согласия имперского канцлера уже не требуют.

***

Германский коммунизм военного времени наводит на множество разнообразных мыслей. В первую очередь, хочется спросить себя, создан ли в нем некоторый социально-исторический «прецедент», переживут ли мысли, положенные в основание очерченной выше организации, период войны или нет. В недавних прениях прусского ландтага депутат Хофф, представитель прогрессивно народной партии, сказал: «Хотя докладчик и высказал мысль, что в настоящее военное время получил освящение государственный социализм, но проделанный опыт отнюдь не укрепил в нас убеждения, что этот государственный социализм представляет собой высшую форму хозяйства». Чувство совершенно понятное: социализм военного времени, конечно, не оставит в Германии сладких воспоминаний. Но кто знает, не придется ли в той новой будущей борьбе государств с неслыханными финансовыми затруднениями, которая начнется в момент заключения мира, использовать часть горького военного опыта.